Избранное

На лесной тропинке показались четыре косули: старый самец, самка и два детеныша — у них только–только наметились рога, — следом Альба с Франко и уже за ними, поотстав, остальные собаки. Посреди долины, там, где тропинка выходит на лужайку, что у самой дороги, стоял в засаде старый охотник Тони Мусс, а рядом, за елью, старший лесничий наблюдал за охотой.

Мусс выстрелил с тридцати шагов в старого самца, и тот, заблеяв, припал на колено. Остальные косули пробежали дальше. Мусс закинул ружье за плечо, закурил тосканскую сигару и направился к своей добыче. Старший лесничий тоже вышел из–за дерева, и тут подскочили Альба с Франко.

— Чьи это собаки? — спросил лесничий у Тони Мусса.

— Пьеро Послена, — ответил тот хрипло и отрешенно, не удостоив лесничего даже взглядом. — Это самые замечательные собаки на свете.

Подошли и другие охотники.

Со временем Франко превратился в очень сильного пса и в заправского ворюгу. На десять километров нельзя было дверь открытой оставить. Однажды видели, как он мчался по лугу, держа в зубах огромный кусок масла, а за ним — орущий хозяин. Франко выскочил на опушку леса, и старик, который пас там коров, видел собственными глазами, как Франко спрятал масло в кустарнике и удалился как ни в чем не бывало. Как–то весной в воскресенье Пьеро шел по деревне и услышал перепалку двух соседок.

— Держи своих кур в своем дворе и корми их, а не то сверни им всем шеи, а я не позволю им кормиться за мой счет.

— Да твои только и делают, что бегают ко мне во двор. Ты просто воровка.

— Это я‑то воровке? А не ты ли крадешь у меня яйца?

— Ах так? Ну погоди, я твоим курам отравы подсыплю, чтоб они все передохли!

И они продолжали в том же духе, потрясая кулаками через забор и с каждой минутой распаляясь все больше и больше. Пьеро, который с улицы наблюдал за ними, не знал, смеяться ему или поскорее ноги уносить: ведь Франко не раз являлся домой, держа в зубах миски с куриным кормом, а иногда и яйца — с ними он обращался очень осторожно и доставлял всегда в целости и сохранности.

— Эй, женщины, — крикнул Пьеро, — успокойтесь, я точно знаю, что тут всему виною один пес. Так что лучше держите на запоре ваши калитки.

И поспешно удалился.

А мясник видел однажды, как связка его сосисок вылетела в дверь. Зимой лыжники обычно делают привал неподалеку от дома братьев и прямо на снегу развязывают свои рюкзаки. Франко подкрадывался к ним осторожно, как лисица. Едва они успевали достать свои завтраки, как он уже пускался наутек, держа в зубах здоровенный бутерброд. Дьявол, а не собака.

Но какое все это имело значение, если на охоте никакая гончая не могла с ним сравниться?

Однажды осенью младшие братья уехали на сбор лыжников, и только один Пьеро остался дома. Он охотился два раза в неделю часа по три — по четыре, и вот как–то утром в нескольких километрах от дома собаки подняли огромного, с козленка, зайца. Пьеро впопыхах выстрелил только раз, собаки прямо висели на зайце. Они преследовали его ожесточенно, не щадя сил, тем более что Франко успел тяпнуть его за хвост. Заяц был старый, матерый, хитрый, он не держался тропинки, а брал напрямик, через лес и луг, не разбирая дороги. Собаки стремглав неслись по его следу.

Гав–гав–гав, гав, гав–гав–гав! Гау–гау! И вскоре их уже не было слышно. Потом откуда–то издалека ветер принес лай Франко. Собаки пересекли долину, взобрались на холм, пробежали по лесу рядом с домом, по пастбищам, опять по лесу. А заяц все бежал, след свежий, и собаки совсем охрипли. Через три часа вернулась Альба и упала в полном изнеможении у ног Пьеро. Франко не сдавался, но и заяц тоже, и Франко лаял все глуше, отрывистее. Они еще раз пересекли долину, был уже полдень. Пьеро проголодался, но домой вернуться не мог. Не мог из–за Франко. Он должен убить этого зайца, даже если придется стоять здесь до ночи. И он не двигался с места — знал, что Франко рано или поздно пригонит его сюда.

— Все равно прибежит, проклятый, прибежит, — думал он вслух, — а я уж не промажу. Умру, но не промажу. Прямо руки чешутся пришить этого ублюдка. Явится, куда ему деваться?

Время от времени до него долетал усталый лай Франко, и он в нетерпении топал ногами:

— Ну, Франко! Давай Франко! Давай, давай! Молодец, хватай этого сукина сына! Ну, еще, еще, милый! Хватай его! — И от волнения сам весь дрожал.

Заяц выскочил прямо на деревню и промчался по улицам. Под ногами у людей. Франко за ним, молча, задыхаясь; деревенские собаки, которые грелись у дверей на солнышке, бросились на помощь, подняли лай на всю округу. Погоня затянулась, собаки устали и вернулись по домам, и только Франко никак не сдавался. Если бы собаки умели плакать, я думаю, Франко заплакал бы. Его лапы оставляли кровавый след, и пена с морды капала на траву и повисала на низких ветках кустарника.

Пьеро терпеливо ждал его, не сходя с места; солнце начинало садиться, Франко не уступал, но и заяц тоже не хотел уступать.

— Давай, Франко, молодец, Франко, — ничего другого Пьеро сказать не мог.

Он слышал, как деревенские собаки пристроились к Франко, потом лай смолк. И вдруг Франко гавкнул один–единственный раз, и Пьеро сразу понял, в чем дело.

«Они внизу, подо мной, бегут через пастбища около дома, Франко отстал метров на сто, но и заяц выдохся. Они приближаются. Поднимаются в гору. Бегут сюда». Франко тявкнул два раза, только два раза, словно подавая сигнал. Пьеро повернулся к Альбе:

— Ну, красавица, ну, лентяйка! Ты слышишь? Помоги Франко, вперед!

Альба поднялась на дрожащих ногах, тряхнула головой и, прихрамывая, побежала на помощь Франко.

«Они уже близко. Совсем близко. Так, холм, долина. Теперь пруд. Молодец, молодец, Франко, вперед! Они в овраге. Внимание! Замри и не трясись, как дурак. Иначе промажешь».

Он услышал, как шуршат опавшие листья бука. Медленно обернулся. Заяц был здесь, сидел и смотрел прямо на него. Огромный, толстый, весь в пене: усы, губы, даже глаза. Пена беловато–зеленая. Пьеро чувствовал, как тяжело дышит заяц, как стучит его сердце.

Он вскинул ружье и выстрелил. Заяц не шелохнулся. Второй выстрел, и заяц распластался на земле.

Франко первый оказался рядом с зайцем. Он схватил его, и, почувствовав, что тот совершенно неподвижен, замертво повалился на траву.

Подбежала Альба, она яростно вцепилась в зайца и готова была сию же минуту растерзать его. Тогда очнулся Пьеро. Он положил ружье и вынул нож. С досадой вырвал зайца у Альбы и сказал ей:

— Не трожь. Не заслужила.

Он вспорол зайцу брюхо, вынул сердце и печень. Опустился на колени около Франко, разрезал еще теплые потроха на маленькие кусочки и потихоньку стал класть их Франко прямо в рот. А потом гладил его по голове, вытирал глаза носовым платком, вытирал кровоточащие ноги и чувствовал, что в груди его просыпается нечто такое, что трудно выразить словами, но что не всегда испытываешь даже к людям.

Шло время. Прилетали и улетали перелетные птицы, на горах неторопливо подрастали ели. Франко и Альба все жили у братьев, все больше привыкали к лесу, к охоте. Чего только не случилось в мире за это время: война в Корее, открытие воздушного моста с Америкой, Атлантический пакт, нашествие мотороллеров, распространение автоматики. Но на земле ничего не изменилось: солнце по–прежнему всходит и заходит, зреют нивы, падает снег. Ничего не изменилось и в маленьком доме неподалеку от леса: зимой — деревянные кадки, летом — полевые работы и сено, осенью — охота. Так было тысячу лет назад, так будет через три тысячи лет.

Однажды братья готовились к севу. Бруно правил гнедым конем, впряженным в плуг, Пьеро пахал, Джакомо подправлял ограду вокруг поля, а старик, попыхивая трубкой, следил за горными зябликами — они носились очень высоко, предвещая непогоду. Собаки убежали к лесу — просто так, принюхаться, и вскоре раздался знакомый лай. Они не унимались. Братья прислушивались, продолжая каждый свое дело, никто не хотел первым бросать работу и идти за ружьем. Они молчали, дрожа от нетерпения, и все надеялись, что первое слово скажет старик. Но тот, погруженный в созерцание зябликов, в свои военные воспоминания, ровно ничего не замечал. Собаки бежали по следу, лошадь была вся в мыле, и черная, жесткая земля послушно расступалась перед плугом. Собаки отдалились, снова приблизились, продолжая преследование, и наконец Пьеро не выдержал. «Тпру–у–у», — остановил он лошадь и пошел в дом. Старик не проронил ни слова. Джакомо занял место Пьеро за плугом.