Страница 21 из 145
Перед тем как уйти, Капа незаметно для Дмитрия погладила Андрея по щеке. Он оцепенел от ее еле слышного прикосновения.
— Кто она, хотя бы приблизительно, Андрей Игнатьевич? — спросил Дмитрий, когда за Капой хлопнула калитка. — Гулять гуляешь, а родственников в известность не ставишь.
— Учится. В медицинском.
— Помощник смерти, значит, в будущем. А папаша, мамаша у нее кто?
— Партийный работник.
— Это папаша. А мамаша, мамаша?
— Не знаю. Домохозяйка, наверно.
— Ты что, у них не бывал, что ли?
— Нет.
— Что же так? Не приглашают? Может, от тебя, дружище, железом пахнет? Дурень ты, Андрюшка! Большой такой, здоровенный, а все вроде младенца. Поамурничать с ней да то да се, конечно, можешь, если есть такая охота. Но сам не давайся. Слюни не распускай.
— Дядя Дмитрий! — закричал Андрей, садясь на постели. — Не смей, дядя Дмитрий! Не смей так говорить!
— Лежи ты, лежи. — Дмитрий взял его за плечи, но Андрей оттолкнул его и; застонав, повалился на подушку.
У Капы был долгий разговор с матерью.
— Объясни мне все, — сказала Анна Николаевна, когда Капа вернулась домой. — Я давно замечаю твое возбужденное состояние. У тебя от меня секреты.
— Я тебе объясню все. Отец всегда учил меня быть прямой и бесстрашной. Мне думается, он своего достиг. Да, я объясню все. Пожалуйста. Мама, я была сейчас дома у одного очень хорошего молодого человека, которого зовут Андреем.
— Боже! — воскликнула Анна Николаевна. — Капочка!
— Не вскрикивай, мама. Он лежит больной. Его обожгло сегодня при сильной аварии на доменной печи. Он доменный мастер.
— Капочка!..
— Ну что, что — Капочка?
— А у вас?..
— Ну что — у вас? Что, по–твоему, должно быть у нас, мама, если нет никаких нас, а есть отдельно он и отдельно я?
— А он тебя…
— Не знаю, — перебила Капа. — Может быть.
— А ты?..
— Тоже не знаю. Наверно, да.
— Капочка! — горячо заговорила Анна Николаевна. — Ты же еще совсем ребенок. Не может этого быть. И отец тебя никуда из дому не отпустит. Рано тебе замуж.
— Замуж? — удивилась Капа. — А кто об этом говорит? Я?
— Ну, а как же?..
— Мама, ты знаешь мои взгляды. Если я полюблю, я не стану надевать на свою любовь эту пошлую сбрую брака. Ты это знаешь. Я тебе сколько раз говорила.
— Ну, ведь говорить–то что угодно можно. А когда до дела дойдет…
— Ах, мама, нет никакого дела. И я совсем не знаю, что со мной. И не будем, не будем… Я тебе все объяснила. Была прямой и правдивой. И пусть отец этому радуется.
— Чему это я должен радоваться? — спросил Горбачев, входя. — Устал сегодня чертовски. На заводе был. Авария там случилась. Печь простояла. Металла недодали.
— Главное, люди пострадали, папа.
— А ты откуда знаешь, коза?
— Ах, Ванечка… — только и сказала Анна Николаевна.
— Да ты никак плачешь, Нюра? Да что это у вас тут?
— Папа, я сейчас рассказывала маме о том, что провела сегодня несколько часов возле постели пострадавшего от этой аварии мастера доменного цеха Андрея Ершова, — твердо и отчетливо выговорила Капа.
— Вот видишь, уже и лечить начинаешь людей. Молодец!
— Ты не понял, Ваня. У нее с ним отношения…
— Что значит — отношения? — Улыбка сошла с лица Горбачева. — О чем вы тут говорите?
— О том… Гуляют они… Так это называется или уж нет?
— Это верно, Капитолина?
— Да, папа, верно.
Горбачев сел на стул, побарабанил пальцами по столу.
— И что же будет? — спросил.
— А я не знаю.
— Давно это?
— Месяца два.
— Ты у него бываешь?
— Сегодня второй раз.
Горбачев снова долго барабанил пальцами, нахмурив брови и смотря в пол.
— А почему к нам ни разу не привела?
— Папа, можно я не буду отвечать на этот вопрос? Позволь не отвечать. Потому что, если будешь настаивать, я, конечно, отвечу, и тебе будет неприятно.
— Если так, то тем более должна ответить. Настаиваю.
— Хорошо, — сказала Капа, подымая глаза на отца, глядя ему в лицо открыто и прямо. — Из–за милиционера.
— Что–то не понимаю.
— Из–за милиционера, говорю. Который у нашего дома стоит.
Горбачев достал портсигар.
— Ты же на ночь не куришь, Ваня, — запротестовала Анна Николаевна.
Он не слышал, вынул папиросу, медленно размял ее в пальцах, закурил.
— Ну и чего ты от меня хочешь?
— А я от тебя, папа, ничего и не хочу. Просто мне стыдно приводить к нам Андрея, потому что он живет в мазанке, у них там все по–человечески, тепло и дружественно, замечательные, милые люди. А у нас на него будет коситься милиционер.
— Что же, по–твоему, я сейчас пойду и зарежу его, этого милиционера? Что с ним делать? Не я его сюда поставил. Еще до меня так было.
— Не знаю, папа, как тут было, только Андрея у нас в доме не будет. Он даже не знает, где я живу. Он провожает меня до Морской.
— Может быть, он не знает даже, кто твой отец? — спросил Горбачев.
— Прости, папа, но действительно не совсем знает. Я сказала только, что мой отец — партийный работник.
— Положеньице! — Горбачев поднялся, стал ходить по комнате, время от времени дергая плечами и усмехаясь: «До чего же ты глупая, доченька».
— Ты сам меня учил вот с таких пор, — Капа показала рукой на полметра от пола, — учил, что большевика украшает скромность, что главное для человека — простота во всем. Разве я не такой выросла? Разве я требую от тебя шикарных одежд, как другие девчонки, заграничных нейлонов, бриллиантовых колец? На курорты, здоровая, прошусь?
— Чего нет, того нет, Капитолина. Признаю. Тут ты молодчинище.
— Ну вот, если сказано «а», то надо говорить и «б», папа. Я многое от тебя взяла, беру и буду брать. Но кое–что, наносное, — мне этого не надо. Не обижайся.
— А что это такое — наносное, интересно бы знать?
— Капитолина! — сказала Анна Николаевна. — Не волнуй отца. Это безобразие. Затеяла нелепый спор.
— Нет, нет, пусть говорит, — перебил Горбачев. — Это очень и очень интересно.
— И буду говорить. Например, ты совсем бросил заниматься физкультурой.
— Это правильно! — засмеялся Горбачев.
— Нет, не правильно. Сердце ослабнет и уже не сможет выдерживать физическую нагрузку. Ты даже пешком ходишь редко. Был ты хоть раз в городском саду? Нет! На пляже? Нет! Просто на базаре? И то нет! Обо всем ты судишь по протоколам, по сводкам…
— А вот был же сегодня на заводе.
— Случилось несчастье, и был. И то вокруг тебя, наверно, толпа сопровождающих ходила. А ты бы вот один, один… Понимаешь, один? Я так хочу пойти с тобой погулять по улицам, по берегу, там очень хорошо ходить вечером по песку. Под руку бы пошли, как бывало. И не в этом доме какого–то купца жить, а в квартире, в такой хорошей, обыкновенной квартире, где соседи по лестнице есть, которые здороваются с тобой утром, о погоде говорят: хорошая или плохая. Разве бы тебе этого не хотелось?
Горбачев поглаживал шею рукой. Девчонка во многом была права. Жил он, конечно, не совсем как бы надо. Но ведь на все своя причина. Замученный он человек, времени на себя остается у него до крайности мало. Почему везде и всюду летит в машине? Чтобы поспеть, не опоздать, сэкономить пять — десять минут. Почему не пойдет гулять на пляж? Потому что приезжает домой усталый, полежать хочется. Почему не тянет его вечером к людям? Потому что и так от них устает за день: весь день всё люди, люди, люди… Всем что–то надо, каждый чего–то требует. До войны он немножко играл на рояле, теперь бросил. Занимался фотографией, тоже бросил. Все свое домашнее позабросил.
— Ну, говори еще, — сказал он, видя, что Капа умолкла. — Лупи меня, не жалей.
— Не буду, — ответила Капа. — Больше ни слова. Ты сам все прекрасно знаешь.
Они разошлись по своим комнатам. Было поздно. Лежа в постели, Капа думала об отце и об Андрее. Когда–то и отец был ведь таким, как Андрей, именно таким он представлялся Капе по его и маминым рассказам. Только отец больше занимался общественными, революционными делами. Но и Андрей своими доменными делами занимается с таким же стремлением. Как–то он, бедный, бесстрашный, сильный, чувствует себя? Выполняет ли его дядя Дмитрий ее, Капины, распоряжения? Только бы дождаться завтрашнего дня: после занятий она немедленно побежит к Андрею…