Страница 109 из 145
Попытался даже установить отношения с Искрой Козаковой. Он считал, что это было бы очень хорошо — начать вместе с нею какую–нибудь работу, все предыдущие недоразумения отсеялись бы сами собой. Он пришел к Искре с разговором о том, что напрасно–де она и Воробейный приостановили внедрение нового в цехе, ведь разработан целый комплекс новшеств, ведь она одна из авторов этого комплекса, нельзя же так легко отступать перед трудностями.
Искра, как всегда у нее бывало в решительных разговорах, выпрямилась, — ей казалось, что от этого она становится выше, внушительней и грозней, — и сердито, прищурила свои совсем несердитые глаза, сказала сухо: «Сейчас я один из авторов, а завтра буду плагиатором, не так ли? Нет, увольте, увольте и увольте!» Она три раза отрезала в воздухе своей маленькой ручкой.
Получалось так, что вокруг него, Орлеанцева, не было никого. Нужные люди оказались ненужными, и вообще нужные люди остаются до тех пор такими, пока ты им сам нужен, пока ты тоже сила. В отличие от друзей. А вот друзей–то Орлеанцев и не видел, потому что сам же всегда отпугивал их от себя своими нужными людьми. Можно было бы, конечно, снова быстро сколотить крепкую компанию, привлечь на свою сторону кого следует, но для этого были необходимы деньги, деньги, много денег, чтобы платить за коньяк, за осетровую икру, за шашлыки по–карски, чтобы было подо что подымать тосты «за дружбу». Но таких денег не было, растряс Орлеанцев свои капиталы, давно не печатал ничего крупного, давно не получал премий.
Возвращаясь домой, одиноко сиживал в кресле, качал ногой и дымил трубкой. Или лежал на диване, глядя в потолок. Иногда не выдерживал, шел в плохонький ресторанчик, а то и просто в пивную. Ухаживал там за официантками, прикидываясь «парнем из народа», слушал, что говорят за соседними столиками, завидовал дружным веселым компаниям. Дожидался закрытия заведения, провожал усталую официантку до дому, рассказывал по дороге какую–нибудь трогательную историю, выдавая ее за историю из своей жизни; официантка его жалела, восклицая: «Надо же, господи! И надо же!»
Однажды на улице он встретился с редактором городской газеты Бусыриным. Принял свой обычный преуспевающий вид, пожал руку, спросил, читал ли редактор его статью в центральной газете. Бусырин сказал, что, конечно, читал. В редакции была даже мысль перепечатать ее. Но товарищи отыскали «Записки» Орлеанцева в журнале; получается принципиальное расхождение в позициях, и никак притом не оговоренное.
Бусырин говорил это деловым и даже равнодушным тоном, но Орлеанцев почувствовал, что редактор над ним издевается. Первоначальная мысль — предложить редакции статью на какую–либо подобную тему, появившаяся было при встрече, отпала. Он попрощался с Бусыриным. Шел и думал, что в такой выходке редактора нет ничего удивительного, — ведь Бусырин закадычный друг Чибисова. Позавидовал: есть же вот у некоторых дружки. Горой стоят один за другого. Не то что продажная мелкотравчатая шайка, которая собирается вокруг него, Орлеанцева, когда в его кармане заводятся деньги.
Одиночество напоминало о себе на каждом шагу. Орлеанцев подумал, что, пожалуй, это была одна из самых страшных ошибок в его жизни — уехать из Москвы, забраться в неизвестный провинциальный угол. Боялся потерять партийный билет, спасался от агрессивных действий жены, а что нашел? Партбилет сохранен, но какой ценой, какой ценой! Надеялся на то, что завод будет трамплином для нового прыжка по лестнице успеха. А что получается?.. Ну ничего, ничего, не надо хлюпать носом, — принимался утешать себя. — Все уляжется, образуется. У кого это? — кажется, у царя Соломона было кольцо, на котором хозяин приказал выгравировать надпись: «И это пройдет», и когда наваливалась очередное несчастье, повертывал кольцо, читал мудрые слова и в том находил утешение.
Действительно же, все проходит. Даже самые неприятнейшие из неприятностей — и те не вечны. Но, к сожалению, вместе с ними проходит и жизнь. И безвозвратно.
24
Бусырин на «пикапе», который ему для этой цели дал Чибисов, через заснеженные равнины ехал в старинный степной городок, отстоявший от моря километрах в ста пятидесяти. Вчера он услышал по радио, что туда по приглашению студентов педагогического института самолетом прилетел из Москвы известный советский писатель — автор многих книг из народной жизни, и во что бы то ни стало хотел встретиться с писателем; поговорить с ним, получить от него ответы на некоторые трудные вопросы последнего времени.
Еще до Нового года, в те дни, когда Бусырин опубликовал свою статью, в которой разбирал и оценивал спектакль о рабочей семье Окуневых, он понял, что вступил на весьма нелегкий путь. Во–первых, он получил десятка полтора анонимных ругательных писем. Их безыменные авторы называли Бусырина догматиком, невеждой, посвящали ему издевательские стишки. Были ругательные письма и с подписями, с тщательно выписанными на конвертах обратными адресами. Но когда Бусырин попытался встретиться с теми, кто писал эти письма, то каждый раз выяснялось, что «таковой по данному адресу не проживает». Во–вторых, на его статью обрушился один ведомственный журнал; в заметке «Из последней почты» высмеивались и пьеса Алексахина, и спектакль, и статья Бусырина, и сам Бусырин.
Но бывалого журналиста, своим пером помогавшего строить Магнитку и Кузнецк, в редакционной полуторке проехавшего от Воронежа до Варшавы и Праги, трудно было сбить с его твердых партийных позиций. В своей газете он стал яростно воевать за искусство, которое бы активно вмешивалось в жизнь, помогало бы людям жить и строить, за литературу, воспитывающую большие чувства, зовущую к революционным идеалам. Прежде городская газета занималась главным образом промышленными предприятиями, расположенными в городе., портом, учреждениями коммунального и бытового обслуживания населения; вопросы литературы и искусства освещались на ее страницах скупо и редко, что называется — от случая к случаю. Бусырин понял, что это была его ошибка, попросил заслушать доклад редактора на бюро горкома партии, сам же себя раскритиковал и внес предложение, чтобы бюро решило усилить и укрепить редакционный отдел искусства и литературы.
Именно в те дни Бусырин и встретился с молодым корреспондентом областной газеты, который выступал со статьей в защиту Крутилича и помогал сочинять статью Томашуку. От разговора с Бусыриным молодой человек очень расстроился. «Нас всему учили в университете, всему, — говорил он горячо, — но только не тому, что в жизни мы еще можем встретить очень хитрых, очень ловко маскирующихся карьеристов. И вот как их различать среди честных людей, скажите, товарищ Бусырин?» — «Дорогой друг, — объяснял ему Бусырин. — В наше время, лет тридцать назад, дело обстояло проще. Классовая расстановка была в обществе яснее и отчетливей. Мы знали бандитствующего кулака, знали вредителя, знали, что есть до поры до времени скрывающиеся белогвардейские офицеры. Помните Половцева из шолоховской «Поднятой целины»? А сейчас их нет — ни кулака–бандита, ни белогвардейца, закопавшего где–то за овином пулемет и ящик с гранатами… Народ смел их с лица нашей земли. А вот кое–что и осталось от прошлого: карьерист, стяжатель, не очень разборчивый в средствах и методах. С ним труднее, он речи научился закатывать какие революционные. Так что, дорогой друг, я вас не очень и виню. Вы попались на удочку хитрецов. Но это вам уже опыт. Не правда ли? Вот только так, на опыте, вы научитесь разбираться в людях. Через год–другой вас уже не обманешь».
Усилил Бусырин свое внимание и к литературной группе, существовавшей при его газете. Состояла группа из людей до крайности разных и по возрасту, и по способностям, и по взглядам на жизнь. Были среди них изрядные путаники. Двоих или троих тянуло на какой–то неодекаданс, они западничествовали, слагали заумные стихи без сколько–нибудь понятного содержания. Всех их надо было поставить на верный, правильный путь. Бусырин на свои силы не надеялся. Он вел с ними беседы, но видел, что для них его слова не очень много значат; для них мог быть авторитетом только писатель с именем. Но как такого залучишь на занятия кружка при маленькой периферийной газетке?