Страница 100 из 117
В одном из писем 1921 года Сандино рассуждал о том, что «люди, кому Бог дал великий ум, становятся часто высокомерными» и забывают, что они смертны, спекулируя правосудием и обращаясь с людьми как «со стадом свиней». По его мнению, «хорошие доктрины» используются лишь для получения «синекуры», не «интересуясь ни Человечеством, ни Богом». «В итоге, по переработанным мною знаниям, я пришел к выводу, что человек не сможет никогда жить с достоинством, сбившись с пути здравого смысла и законов, которые обозначают честь».
Вероятно, эти гуманистические идеи и подвигли Сандино вступить в борьбу за справедливость, как только ему представилась такая возможность.
Из его «Манифеста» от 1 июля 1927 года:
«Я ремесленник, но мой идеализм выходит на широкий горизонт интернационализма, который даёт право быть свободным и совершать справедливость, хотя, чтобы достичь её будет необходимо создать её на основе крови».
После «типитапской» капитуляции «либералов» не сложивший оружие «генерал свободных людей» (так его назвал Анри Барбюс) заявил, что «либеральная революция» для него и его товарищей по борьбе, которые её не предали и не капитулировали, прочно «стоит на ногах», потому что с ней остались только те, которые способны к переоценке ценностей и самопожертвованию.
«Перед Родиной и перед Историей клянусь, что моя сабля защитит национальное достоинство и даст освобождение угнетённым». «Я не наемник, а патриот, который не позволит оскорблять наш Суверенитет». «Я желаю свободной Родины или умереть».
В своем обращении «К моим никарагуанским согражданам» (1927) он заявил: «Я ни на что не претендую, лишь желаю освобождения рабочего класса».
«Понимая, что Никарагуа не должна быть патронирована определенной группой или партией, клянусь перед символом Родины умереть до того, как продаться или уступить предложениям завоевателей, олигархов и предателей, которые столько лет спекулировали честью Нации», — писал Сандино в одном из программных документов.
В своих письмах он повторял, что патриотизм не связан с борьбой за общественные посты, а проявляется в делах, жертвуя жизнью в защиту суверенитета родины, так как «предпочтительнее умереть перед тем, как принять унизительную свободу раба». «Без сомнения, нас очень мало, чтобы победить пиратов и двурушников янки, но, тем не менее, эти убийцы не могут отрицать, что наша решимость основана на святом принципе защиты нашей суверенности». «Мы законные дети страны», — заявлял Сандино. «Никарагуа не должна быть владением олигархов и предателей, ни тем менее, мы должны принимать унижающие нас доллары пиратов–захватчиков…»
На первом этапе своей борьбы Сандино ставил задачу утверждения суверенитета страны и изгнания североамериканских оккупантов. Это было понятно не столько в контексте никарагуанской
политической ситуации, сколько в виду его мексиканского опыта. В Мексике, в которой политически сформировалось мировоззрение Сандино, недавно произошла социальная, по сути крестьянская, революция, которая к тому времени ещё не завершилась. В этой стране были распространены не только социалистические и марксистские идеи, но и широкие антиамериканские (антиянки) настроения, вызванные недавними агрессивными аннексиями США. Так что Сандино, которого можно назвать никарагуанским Панчо Вилья, вполне ясно представлял себе социально–политические последствия военного присутствия США в Никарагуа.
В письме Президенту Мексики Эмилю Пертесу Гилю (30 июля 1930) Сандино писал:
«Заявляю Вам, сеньор Президент, что в моей позиции перед североамериканскими захватчиками, я не сделал ничего другого, как следовал примеру мексиканских патриотов, в чьих славных делах мой дух и мой идеал находили всегда источник неисчерпаемых ресурсов и изобилие могучего вдохновения для борьбы. И вплоть до того, что я стал думать, что сияющий дух Бенито Суареса, Отца Америки, осветил мои шаги по горам и скалам Сеговии, и что его голос, который свободная Америка услышала однажды провозглашающий справедливость и свободу перед завоевателями, мне сказал: «Имей веру и продолжай».
О Мексике он отзывался с симпатией. «…Мексика идет в авангарде других народов нашего континента и это благодаря тому, что в Мексике намного чаще бывали популярными революционеры, чем в любой другой стране нашей Америки. …Мексика есть революционный народ…, наша борьба в Никарагуа есть не что иное, как дочь мексиканской революции».
Принимая на себя ответственность за свои действия, Сандино надеялся, что «беспристрастная история оценит их должным образом». «…Большая любовь к моей родине и мое желание видеть её свободной, как и вера в Бога, смогут вдохновить мою армию и меня для продолжения борьбы против захватчиков моей родины, до наказанья их кровью и выдворения их из нашей территории».
В «Манифесте к народу Никарагуа» от 6 октября 1927 года в связи с предстоящими президентскими выборами под контролем морских пехотинцев США Сандино заявлял, что «горький опыт» обязывает отказаться от «каудилизма» [вождизма] и искать другую тропу». Правительство, которое испытывает истинную любовь к своей стране, должно «с гордостью презирать унизительные предложения, которые затрагивают суверенитет нации»».
Прогресс и цивилизация не должны быть прекращены, но не в форме насилия. Народ должен хорошо подумать перед своим выбором над тем, что если он выберет диктатуру, то она продолжит держать страну в состоянии рабства и нищеты. «Народ суверенен и должен уважать свое право выбирать своих правителей и за это я буду бороться без отдыха до тех пор, пока не станет действительным право, сегодня растаптываемое завоевателями. …Жизнь приносится в жертву свободе Родины… Каудильос [вождям] не нужно шампанское, им следует ввести в вены патриотизм».
Свою борьбу за национальный суверенитет он понимал как революцию, которая «учит нас чести и совести». «Революция есть синоним очищения! И мы должны бороться без отдыха, до тех пор, как увидим себя свободными от империализма янки, потому что он и его правительство являются врагами расы и языка… Там, где находится североамериканец, будет находиться вероломство и предательство. Они эгоисты и обжоры!»
Современное никарагуанское поколение», считал Сандино, не будет больше терпеть «рабовладельческую политику» предателей и олигархов, которые ввергли страну в «кровавое бесчестие». Но: «Свобода не завоевывается цветами! Врага нужно уничтожать силой пуль!»
Он хотел видеть Никарагуа свободной и суверенной, страстно желал увидеть свободно развивающийся над ней двухцветный бело–голубой флаг. «…Родина и Свобода. Эти слова воплощают мой идеал и дух, и нет золота в мире, которое заставило бы меня разменять их… Вперёд! Всегда вперёд! Победить или умереть, это лозунг Защитников Национального Суверенитета».
Таким образом, к 1928 году Сандино ясно определился в своей антиимпериалистической позиции. «Родина и Свобода — это мое кредо. Я желаю абсолютной свободы для моей родины и должен обрести её для неё даже ценой моей крови. Моя армия сильна верой в дело справедливости, и в Бога, который нам поможет освободиться от империализма янки».
В своем Послании участникам VI Панамериканской конференции в Гаване, которая с участием Президента США Кальвина Кулиджа обсуждала вопрос о вторжении в Никарагуа (январь 1928 г.), Сандино писал: «Наши голоса должны быть услышаны в Гаване. Людям не хватает смелости сказать правду о народе Никарагуа, который мужественно борется и страдает и готов на любые жертвы, вплоть до своего полного истребления ради защиты своей свободы. …Гавана будет иметь нулевой результат, если идеалы испаноязычных народов не сблизятся, и если они позволят, чтобы мы все будем убиты до последнего человека, мы будем иметь утешение знать, что выполнили наш долг».
Сандино угнетала мысль о политическом одиночестве. Он с болью говорил: «Вашингтона называли отцом родины, то же произошло с Боливаром и Идальго, я же лишь бандит, согласно мерке, которой вымеряют сильного и слабого».
В одном из своих писем Сандино писал: «Когда мы бросили призыв: Родина и Свобода! мы находились в полной изоляции, далекие от любой партийной пристрастности и любой личной амбиции. В силу этого, мы никогда не верили, что наши братья, центроамериканцы, поймут наш идеализм, уже потому что коррупционное золото подточило сознание и подорвало интеллект Латинской Америки. Более того: люди, не лишенные сердца, стали всего бояться, перенеся на новое поколение вирус трусости. У нас было девять месяцев борьбы между изоляцией и индифферентностью со стороны наших братьев из Центральной Америки и испанским Континентом, поэтому мы не деморализованы, понимая наш высокий долг, как законные дети Никарагуа, нам вменяется отдать нашу кровь на алтарь свободы. Дела, великие и трагические, убедят весь мир в том, что в Никарагуа, среди тысяч рабов и хозяев, есть люди, которые глубоко любят землю, которая увидела их родившимися».