Год дракона

Любопытной оказалась и пара из Нарвы, местные арендаторы. Она — экономист, он — инженер. У них своя программа, они шутя ее окрестили «Программа Соя». Буквально на днях знакомые из Ленинграда прислали им соевые семена прямо из всемирно известного института растениеводства.

— Это прекрасный корм, — доказывали они, — вся Западная Европа, вся Америка растит скот на сое, страшно рентабельно, — и они развивали грандиозные планы возрождения отечественного животноводства и молниеносного личного обогащения. Инженер вдохновенно горячился, как и положено дилетанту.

— Словом, вы начинаете с нуля, — скептически заметила Вера.

— Так это же прекрасно, Верочка, суметь начать с нуля, — не сдавался бывший инженер.

— Это значит, в руках есть силы, а в душе нет места разочарованию. — И его жена принялась уговаривать Веру и Гришу присмотреться, сделать выбор, на их примере убедившись в преимуществах развивающейся сельской жизни. — Все только начинается!..

Гости опустошили самовар и разошлись за полночь. Гриша сказал Вере:

— Знаешь, а ведь в жизни один раз, но приходится делать выбор. Казалось, свой я уже сделал, но… Расплатой запахло. Все, что я имею и могу иметь, не стоит этой цены, когда над головой висит закон, мало того, твой батька в придачу. Чего мне ждать — тюрьмы или смерти из-за угла? Ни того, ни другого не желаю. Почему я должен был бежать сюда, как шелудивый пес? Почему по ночам мне должно сниться, как переворачивают мою новенькую квартирку, как машину мою, «зубилку», конфисковывают? Твой батька решил меня в жертву принести. Не поняла еще? Следствию решил отдать. И «пришить», чтоб на допросах я рот не открыл, оправдываясь. Он бы меня давно убрал, да я ему нужен такой замазанный, чтоб никаких сомнений не оставалось, что я, я убил Ламко! Одна надежда. Пока тут сидим, там разберутся. В деле убийства Ламко моей вины нет. А другое… Похоронить, забыть и точку поставить. И снова не начинать, ну вас, я жить хочу, выжить и жить.

Вера серьезно глянула на него:

— Здесь начать новую жизнь? А папы тебе нечего бояться. Был бы отцу нужен твой свеженький труп, он не дал бы доброго совета уносить ноги, — она усмехнулась.

— А не дал ли он тебе этот добрый совет, чтобы навлечь на меня еще большее подозрение? Бежит и скрывается тот, у кого есть к тому очень серьезные причины.

Вера тяжело вздохнула:

— Все можно вывернуть наизнанку. А вообще, — она презрительно поморщилась, — тебя чуть поприжало, так ты и поплыл… Не крепок на излом, однако. Или это пейзанская идиллия расслабила тебя? Дорогой мой, да ты участвуешь в ней, как кинозритель в сюжете фильма! Давай завтра отсюда мотать. Прямо с утра.

К Вере он вернулся только вечером.

Ее глаза светились яростью.

— Ты мне назло пропадал целый день? Я все собрала, со всеми расплатилась. Пошли.

— Ты с ума сошла? Я устал, я есть хочу! И куда? Зачем?

— Дурак! — в сердцах выпалила Вера — Ладно. Как знаешь. А хочешь жрать, вон консервы, больше ничего нет. Если б ты видел эту знаменитую автолавку! Тот еще «Елисеевский»!

Гриша не мог понять, что с ней происходит. А она не могла, а после вчерашнего разговора с отцом не смела ему это объяснить. Ей стал понятен замысел отца. Она сразу почувствовала себя его пособницей. Нет, она такого не хотела. Она не могла не позвонить отцу, как условились, она была уверена, что он беспокоится, хочет знать, все ли у них в порядке, надежно ли их убежище. Теперь единственный выход она видела в том, чтобы скорее бежать из этой проклятой деревни, о которой знает отец. Но она не знала, как, не признаваясь в предательстве, уговорить Гришу уехать. Ему тут хорошо, черт побери! Он даже не чувствует опасности.

Вера подошла к Грише и опустилась на колени:

— Прости меня. Христом Богом прошу, уедем отсюда.

Под окнами раздался хруст, будто наступили на кусок шифера.

Вера обернулась, вскочила на ноги. Ей показалось, что кто-то глядит на нее из сумерек. Определенно, за окном кто-то стоит. Она вгляделась. Мужчина. Она решила, это отец.

— Гришенька… — шепнула, — я так и знала… Он… Приехал… Это конец… Смотри… — и она прижалась к Грише, как к шаткому, ненадежному, но укрытию. Так во время грозы прижимаются к единственному дереву в чистом поле. Гриша ее не понял, отстранился и подошел к окну. Да, там стоял человек и рассматривал их. Он сразу узнал его. Это был Воздвиженский.

«Значит, он нас выследил, — понял Гриша. — Кто же нас продал? Макс? А он как узнал, где мы?»

— Это мой знакомый, — сказал он Вере, — наверное, лучше его впустить. Успокойся, тебя это вряд ли касается. И не надо лишнего шума.

Гриша толкнул неплотно притворенную раму.

— Здравствуйте, — донеслось из темноты. — На пару слов, Григорий Борисович. Вы позволите?

— Входите. Дверь не заперта.

Воздвиженский вошел. На нем был светлый плащ. Руки он держал в карманах.

— Ее я нигде не видел. Но раз вы здесь, значит, и она… — тихо и печально заговорил Воздвиженский. — Вы не сможете мне отказать, — он умоляюще посмотрел на Веру, — верните ее.

— Кого? — глухо спросила Вера и посмотрела на Гришу — бледный, растерянный, молчащий, он испугал ее больше, чем появление незнакомца.

— Я третьи сутки на ногах. Я объехал столько деревень…

— Вы не один? — настороженно спросил Гриша.

— Григорий Борисович, давайте по-хорошему. Я готов предложить вам выкуп, все, что у меня есть, все, что удалось сколотить за последние четыре года…

— Вадим Федорович, я тут ни при чем. Я все знаю, но я тут ни при чем, — торопливо ответил ему Гриша, надеясь на том и закончить разговор.

— Зачем же вы тогда здесь?

— На отдыхе… Я к этому не причастен. Понимаете? Я этого не совершал. Да вы представляете?.. — он оглянулся на Веру. — Вы представляете, что я реально мог?..

— И к тому, как меня отделали, вы не причастны? — с ненавистью выпалил Воздвиженский. — Неужели вам было мало? Но сейчас не о том речь. Я готов забыть, я уже забыл, как велели. Я хочу разойтись мирно.

— Я не могу вам помочь, поверьте…

— Понятно. Вас не уполномочили вести со мной переговоры. Но вы ведь здравомыслящий человек, Григорий Борисович. Вы не можете не понимать всех последствий. Если хотите, сейчас мы оба страдаем напрасно. А вы еще и сильно рискуете, таская из огня чужие каштаны. Отдайте девочку, и мы расходимся. Вы мне верите? Если ее здесь нет, проводите меня к ней. Пойдемте. Ведь, кроме вас, некому… Если не вы, то кто же поможет мне найти ее?

— Не знаю, как вам объяснить… — смешался Гриша. Ему вдруг стало ужасно тоскливо… Бьешься в стену, а стена с шипами. Он махнул рукой, в изнеможении сел на старомодный продавленный диван и обхватил голову руками.

— Девушка, — обратился Воздвиженский к Вере, — у вас же есть мать, у вас есть сердце… Сколько страданий… Представьте, что ваша мать должна чувствовать, потеряв вас! То же самое…

— О Господи… — прошептала Вера. — Какая девочка? Кто потерялся? О чем вы говорите?

Воздвиженский подскочил к Вере, попытался схватить ее за плечи, она увернулась.

— Вы издеваетесь! — закричал он. — Вы пойдете со мной!

И Вера увидела, как медленно он достает из кармана светлого плаща черный пистолет. Животный ужас, кошмар смертельной опасности, какой, должно быть, испытывает безответная жертва скотобойни, подбросили Веру.

— Й… яа! — дико заорала она, изгибаясь всем телом выбрасывая вперед ногу в своем молниеносном полете, вкладывая в удар каратэ всю силу страха и отчаяния. Грянул выстрел.

Вера не поняла, успела ли она ударить. Резкая боль, жаркая волна затопила ее. Гришино лицо закрыла красная завеса.

Гриша рванулся к ней, но что-то сломило и его, и он рухнул рядом, так и не помяв, что же случилось и с ним, и с Верой.

30

Услышав выстрелы, Чернов грязно и смачно выругался. Делать нечего. Теперь Воздвиженский пусть сам изворачивается.

Чернов сдал назад и начал разворачиваться, выбираясь из густого кустарника на берегу озера, где они с Воздвиженским прятались. Если завтра местные пинкертоны и обнаружат след протекторов — ерунда, может же автотурист просто заехать помыть машину.