Страница 8 из 42
— Ни–и–чего я не прятал! — завыл было снова Рудька.
— Тихо! — прикрикнул Шестак. — А что ты вынес белое?
— Се–е–но…
— Не ври! Сено не бывает белое. Да и откуда у тебя сено и зачем?
— Из тюфяка сено. Я его в наволочку напихал и отнес, а она, корова, не ест, только мычит тихонько. А есть ведь хочет — лижется и соломинки с полу хватает… А мое сено не берет… — и Рудька горько вздохнул.
— Так ты к корове ходил?!
Рудька молча кивнул.
— Дурак! — не удержался Юрка и дал брату легкого щелчка. — Твое сено и осел жрать не станет! Ты ж чуть не каждую ночь под себя дуешь. Сопрело твое сено! — Потом подумал немного и вполголоса обратился к ребятам: — Эй, огольцы! Давай, вставай! Потроши матрацы, тащи сено! И как мы раньше не догадались? Ай да лунатик!.. Каждый пусть наберет по наволочке — ни от кого не убудет. Отнесем Ночке. Корова тоже хочет есть.
Разоблачение
У коровы молоко на языке. Это надо понимать так; хочешь иметь от коровы молоко — корми ее хорошо.
Тетя Ася, повариха, шла к Ночке невеселая и думала: если вчера надоила хоть что–нибудь, то сегодня — одни капли, а завтра…
О завтрашнем дне и думать не хотелось. Одна надежда — подвезут обещанное сено.
К удивлению поварихи, Ночка не встретила ее голодным мычанием. Вид у нее был довольный. Корова стояла и пережевывала жвачку. Очевидно, сено из ребячьих матрацев ей пришлось по вкусу, и молока она дала больше трех литров. Для «рабочей» коровы, какой была Ночка, это не так уж и мало.
Обрадованная тетя Ася поспешила рассказать об этом Надежде Павловне. Та недоверчиво покачала головой и сама пошла поглядеть на корову, для которой и голод не голод.
Внимательно осмотрев хлев, Надежда Павловна обнаружила в углу пучок сена и, сопоставив этот факт с ночным происшествием, кое о чем догадалась.
— Это проделки мальчишек, — сказала она, — но проделки добрые. — Потом, помолчав, предупредила тетю Асю: — Не говори им о моих подозрениях. Пусть это будет их тайной. Но вообще–то надо выяснить, где они достали сено, — подумала она вслух. — Шестакины явно причастны к этому.
Своими соображениями Надежда Павловна поделилась с воспитателями, и, когда мальчики и девочки ушли в школу, Ольга Ермолаевна и Серафима Александровна решили на всякий случай осмотреть комнату ребят. Чем черт не шутит! Может, у них где–нибудь — в углу, под топчаном — запрятано, не дай бог, краденое сено!
Но, осмотрев все углы, женщины ничего не нашли. Они уже хотели было уходить, как вдруг Ольга Ермолаевна обратила внимание на то, что одна постель плохо заправлена. «Кажется, здесь спит Гриша Миллер, — припомнила она. — Неряшливый парень».
Ольга Ермолаевна подошла к небрежно, кое–как застланной постели, подтянула к изголовью матрац и только стала подбивать его с боков, как на пол вывалилось несколько клочков сена.
Воспитательница быстро откинула край одеяла, простыню… Матрац с одного края был распорот. Она кинулась к другой постели, третьей, десятой… Везде одна и та же картина!
Самыми тощими оказались матрацы братьев Шестакиных.
Ольга Ермолаевна сначала возмзтилась, потом громко рассмеялась:
— Ишь ты! Они оказались находчивее нас!
— Ох, дети, дети, — вздохнула Серафима Александровна, — как плохо мы их еще знаем!
Обо всем этом доложили Надежде Павловне.
— Я так и предполагала, — сказала она. — Ребятне ругайте, сделайте вид, что ничего не знаете. Я уже говорила Асе, скажу и вам: пусть это будет их мальчишеской тайной. Но присмотреть за ними надо. Не дай бог, нам не привезут сегодня сена! Тогда через день–два мальчишки будут спать на голых досках!
Оставшись одна, Надежда Павловна подумала: «Странные эти братья Шестакины. По каждому пустяку дерутся, дразнят друг друга, а чуть что — вместе. В обиду себя не дадут. Это хорошо. Но сколько в них злости! Откуда это? Неужели от того, что война оторвала их от родителей? Но ведь и другие дети не в лучшем положении… А их сестра Фира? Умница, добрая и послушная девочка…»
Так или примерно так размышляла Надежда Павловна, не зная, что у Рудьки и у Юрки с Фирой разные отцы, что в семье относились к ним по–разному и братья с малолетства враждовали из–за этого друг с другом. Объединяла их только любовь к матери, которая у них была одна.
Позавтракав, Юрка Шестакин в школу не пошел. Он давно уже хотел что–нибудь придумать, чтобы не быть вечно голодным, чтобы иметь вдоволь хлеба для себя и брата. И придумал.
Аркадий Шахнович, или просто Шахна, коренастый, толстощекий крепыш с живыми черными глазами, очень искусно умел вырезать по дереву. Особенно здорово у него получались танки, самолеты, миниатюрные грузовички и пушки — в общем, все то, к чему не могли оставаться равнодушными сердца мальчишек, чьи отцы воевали на фронтах Великой Отечественной…
— Шахна, — обратился к Аркашке Шестакин–старший, — ты можешь вырезать для меня десяток танкеток и самолетиков?
— Могу. Только зачем так много и что ты мне за это дашь?
— Зачем — не твое дело, а дам тебе кусок хлеба и полпорции каши.
Аркашка подумал, подумал, что–то прикидывая в уме, и пообещал:
— Ладно, Шестак. В воскресенье сделаю.
— Нет, Шахна. Мне обязательно нужно сегодня и к тому времени, как ребята со школы придут.
— Так ведь и я в школе буду!
— Опять же нет, Шахна. В школу ты не пойдешь. Мы спрячемся с тобой на чердаке, там тепло возле печной трубы, и ты будешь вырезать мне игрушки. Послушаешь меня — получишь не один, а два куска хлеба. Сегодня же!
— Но…
— Безо всяких «но», Аркаша. Или ты не хочешь мне помочь?
— Хочу, но…
— Я же сказал: оставь свое «но». Я не лошадь, и ты меня не запряг.
— Мне просто не успеть сделать десять игрушек до обеда! — взмолился Шахна.
— Ну, сделай пять, шесть, сколько успеешь… Пошли. Самое время, а то засекут!
И они спрятались на чердаке.
У Аркашки был отменный перочинный нож с двумя остро отточенными лезвиями и запас сухих осиновых чурбачков.
Он сел на груду старых березовых веников, сваленных у дымоходной трубы, и принялся за работу. Света было достаточно: рядом находилось слуховое окно.
Пока Шахна сосредоточенно работал, Юрка, привалившись спиной к теплой кирпичной трубе, дремал.
А в это время во двор въехало сразу несколько, саней. На первых была здоровенная копна сена, на двух других — березовые дрова, а еще на одних — густая зеленая сосенка. Рядом с санями шествовал председатель райисполкома.
— Принимай, хозяйка, подарки к Новому году! — весело крикнул он вышедшей во двор Надежде Павловне. — Вот только вместо елочки сосенку вам привезли! Чем богаты — тем и рады. А елок у нас просто нет…
— Отличная сосенка! Прямо–таки лесная красавица! — воскликнула Надежда Павловна. — Большое вам спасибо, Алексей Иванович. От всего интерната спасибо!
— Да что там! Не меня, не меня, людей наших благодарите. А впрочем, и их не надо — обидятся. Они ведь не для благодарности, а от чистого сердца, от всей души!
Когда Аркашка услыхал шум и крики вернувшихся из школы ребят, он растолкал совсем разоспавшегося Юрку:
— Эй, вставай! Уже со школы все пришли. Сейчас обедать позовут!
Юрка вскочил, отряхнулся от пыли, от крошева пересохших веников и спросил:
— Сколько сделал?
— Семь. Три танка, три самолета и одну пушку.
— Ну, спасибо. Обещанное за мной. В обед или ужин… А теперь — дуй вниз.
Через несколько минут они уже были в комнате, среди ребят, которые по очереди мыли руки над жестяным тазом, готовясь к обеду.
— Эй, огольцы! — крикнул Юрка, расставляя на столе Аркашкины изделия. — Налетай, покупай. Кусок хлеба за /штуку, а пушку за полкуска отдам!
У Аркашки глаза на лоб чуть не вылезли. Надо же так продешевить! Ведь все это он отдал Шестаку за два куска хлеба и ложку каши. А тот получит целых шесть с половиной кусков!