Страница 2 из 42
Город Нерехта
Поезд остановился в Нерехте — небольшом городке Костромской области. На вокзальном перроне — визг и писк малышей, гвалт и крики детворы постарше.
— Дети, тише! Нельзя так!
Очень строгая у ребят пионервожатая. И красивая. Зовут ее Ирина Александровна. Ей семнадцать лет. У нее очень мало пионеров. Сплошь октябрята. И ей лучше бы называться октябрятовожатой…
Около эшелона, около сгрудившихся в шумную толпу девчонок и мальчишек снуют нерехтинские ребята в белых рубашечках. На эвакуированных глазеют: откуда их столько?
В общем–то все очень спокойно, как, будто и войны нет, как будто и ребят из Ленинграда зря сюда привезли. И город Нерехта — вовсе не город. Вон, даже курицы бегают.
— Мальчики! Мальчики! Куда вы?! Девочки, не потеряйтесь!
Музыка. Духовая. Трубы, альты, басы, барабаны. Красные знамена с кисточками на древках. Это ленинградских детей встречают пионеры Нерехты. У них радостные лица. А маленьким ленинградцам невесело: они еще недавно сидели в подвалах–бомбоубежщах, слышали гудение вражеских самолетов, видели огромные аэростаты и первый сбитый фашистский бомбардировщик.
Стучат в барабаны пионеры Нерехты. Ну что ж! Здравствуйте! Только дайте немного отдохнуть с дороги. Ладно?
В Нерехте ребят поселили в великолепной белой двухэтажной школе. Туда их привели местные пионеры. Привели и сказали: «Наши дорогие друзья–ленинградцы! Мы приветствуем вас! Пусть наш дом станет вашим домом!»
Очень красиво сказали пионеры Нерехты. Спасибо им!..
Итак, интернат разместился в школе. В бывших классах — кровати. Светло. И почти уютно. Почти — потому что очень уж скучно и грустно было на первых порах без пап и мам. Правда, дети храбрились. Старались не показывать друг другу свою тоску…
Наконец всех развели по комнатам. Одна из них, мальчишечья, была и грустной и веселой одновременно. Грустной — потому что лежал в ней тяжело больной Борька Колгушкин, туберкулезный мальчик лет десяти; веселой — потому что среди мальчишек все время вертелась смешная девчонка. Имя у нее было обыкновенное — Тамара, фамилия — Трегудова. Это была девчонка забавная. Тараторила без умолку о разных глупостях, но слушать ее было интересно.
…Шли дни и недели. Ребятам начинало нравиться в Нерехте.
Однажды они видели большой пожар и впервые в жизни ели горячие огурцы.
В тот день у ребят погиб голубь. Темно уже было, на горизонте зарницы вспыхивали, когда Петька Иванов с Толькой Дысиным хоронили голубя. Хоронили под ночь, чтобы никто не видел и не мешал. Голубь–то был великолепный! Турман! Красивейший рыжак!
Погиб он из–за одноногого мальчишки, Кольки Тарасова, лицом похожего на бульдога, за что и прозван был соответственно.
Когда запускали ребята в небо купленного на собранные двугривенные рыжака, Тарас подсказал: привяжите, мол, за лапу, а то улетит.
Ребята так сдуру и сделали, а нитку Тарас не на катушку, а на палец накрутил.
Высоко взлетел рыжак, а потом как рванет! Только вдруг трепыхнулся и… камнем вниз. Разбился.
Схоронили турмана. Для этого у пионервожатой Иры коробку картонную из–под туфель выпросили, правда, не сказав, для какой цели она им понадобилась.
И вдруг — заполыхало на краю неба, тихо и розово. Потом люди побежали. «Пожар!» — кричат.
Все побежали в ту сторону, где алело небо. Бежали далеко, через много дворов и переулков. А когда были уже у пожарища и глазели, раскрыв рты, на оранжевые языки пламени, вырывавшиеся из окон дома, Рудька взвизгнул и закричал: «Пе–е–е-тька! Бочка на тебя!»
Петька успел отскочить. Действительно, какой–то очумелый от дыма дядечка не выкатывал, а вышвыривал из горящего, как и дом, сарая деревянные бочки. Они дымились паром, и от них вкусно пахло.
Скрывать нечего — после пожара одну полуразбитую бочку ребята изрядно потормошили в сторонке» Были там самые обыкновенные соленые огурцы, но — горячие! Ели такие огурцы мальчишки первый и наверняка последний раз в жизни. От них пахло чем–то копченым. Ну, конечно же, обугленными бочками! Вот была вкуснотища!
О пожаре еще запомнилось ребятам, что кошки здорово орали да чумазые мальчишки поливали из ведра ошалелую козу.
Хотели огольцы помочь взрослым тушить пожар, но те их прогнали: коль не можете полные ведра воды таскать, то и не крутитесь под ногами.
Лето близилось к концу, но было еще тепло, солнечно, когда пионервожатая Ира повела ребят на речку.
Солнце пригревало, и детвора с удовольствием плескалась в теплой воде речки под соленым названием Солоницевка. А может быть, это было и не соленое, а солнечное название? Тем более, что в тихих, маленьких омутах плавали тогда не белые, а очень желтые лилии–кувшинки.
Купались весело, бойко и громко, со смехом и повизгиванием. Ну так, как умеют купаться лишь дети. А Тамарка Трегудова, или просто Тамтре (на ее домашних вещах — платьицах, рубашонках, чулках — были вышиты метки: «Там. Тре.»), в это время сидела на берегу и пробовала надуть через соломинку лягушонка. Ребята уже не раз показывали ей эту премудрость, но у Тамтре что–то не получалось. Видать, тренировки не хватало. Кончилось все тем, что лягушонок от нее удрал, а Тамтре, боявшаяся воды, стала просить вожатую, чтобы она сплавала и нарвала ей кувшинок.
Мальчишки купались долго. Когда они вылезли из речки, девчонки уже сидели возле Ирины Александровны и плели из мокрых кувшинок грустные красивые венки.
В края сибирские
Вскоре интернат отправили дальше, в село Григорцево, что неподалеку от Нерехты. В то самое Григорцево, которое упоминалось в нескладных и наивных напевках, исполняемых под балалайку местными ребятами:
Село было небольшое, очень зеленое, тихое и уютное. В километре от него весело шумел лес, в котором в изобилии росли грибы и ягоды.
Недалеко от интерната находилась сельская начальная школа. Был в ней большой и добрый человек — директор школы и одновременно учитель пения. Грустным и мягким басом запевал он свою любимую песню:
Хоть и хорошее село было Григорцево, а настало время, когда ребят пришлось увозить в глубинку, — фашистские самолеты и сюда уже долетали…
Шел ноябрь. Бодрый, с морозцем и похрустом. Дали интернату десятка полтора розвальней, и — в путь. Скорей, скорей, пока фашист поперек не стал! Последних сивок и бурок пустили в такой извоз.
И вот снова Нерехта. Добрый и когда–то весело–спокойный город, сейчас весь притихший, словно затаившийся, но уже по–военному строгий, настороженный.
Задерживая эвакуацию учреждений, торопливо, но не кое–как, заполнили ленинградской детворой старенькие зеленые вагоны, и покатили они на восток…
Долго, очень долго барражировали в синем небе, охраняя эшелон, два краснозвездных «ястребка». А эшелон с маленькими ленинградцами уносился в дальнюю даль, тревожно постукивая колесами на стыках рельсов, погромыхивая на разъездах возле станций и полустанков…
Дорога была длинной, утомительной. Ехали больше недели. В вагонах тесно душно и неуютно. Все с нетерпением ждали конца пути. Все думали о Сибири. Она казалась сказочной и теплой страной.
Наконец прибыли. В тихом, белом и насквозь промерзшем городе Ишиме интернат «выгрузили». Из вагонов — прямо в машины, в трехтонки и полуторки. Посадили мальчишек и девчонок друг к другу поплотней, прикрыли брезентом, рогожками, чтоб не замерзли, и поехали.