Страница 18 из 42
Дождь хлестанул в полную силу. Это был уже не дождь, а ливень. Ребята промокли вмиг. Может, и заныл бы кто–нибудь из малышей, но Петька, почти никогда не унывающий Петька Иванов не мог допустить, чтобы мальчишки распускали нюни:
напевал на бегу Петька свои импровизации, волоча две березовые жердины.
— Ты, сынок, не богохульствуй! Ишь как пшарют силы небесные! — тяжело, с одышкой, выкрикнул дядя Коля, трусцой вбегая в интернатский двор и прячась под навес.
Пацаны ринулись сушиться в комнаты, а Петька — ну, сумасшедший! — продолжал прыгать под дождем среди двора:
Из сеней выглянула Ольга Ермолаевна. Охнула, ахнула и, выбежав под дождь, ухватила самодеятельного певца и поэта за ухо.
А Петька словно взбесился:
— Ах ты, чертенок! — не то рассердилась, не то удивилась Ольга Ермолаевна. — Посмотрите на этого героя! На этого сочинителя! Он о фронте мечтает, а сам вести себя как следует не умеет!
— А как следует? — спросил Петька и, задумавшись, притих. Но ведь он был Иванов! И если уж дело начал, то идти на попятную ему никак было нельзя.
— Ну что мне с тобой делать?! — Ольга Ермолаевна на всплеснула руками.
Почувствовав доброту в ее голосе, Петька стрем глав сиганул через двор, вскочил на забор и оттуда — раз, два — в мгновение ока очутился на чердаке старого сарая. Ощутив себя в относительной безопасности, крикнул весело:
— Все равно убегу на войну!
Да, никто не ожидал от Петьки столь неожиданной выходки. Ласковый же мальчишка!
Дождь лил часа полтора, а потом снова засверкало солнце: над селом, над озерами и огородами перекинулась яркая радуга.
— Это к счастью, дети, — сказала тетя Капа. — Побьют наши ирода-Гитлера, не иначе. Разнесут изверга в клочья!
Ребята; и сами ничуточки не сомневались, что их отцы разобьют фашистов, другой мысли им и в голову не приходило. Они так мечтали о скорой победе! Правда, войну они представляли себе по кинокартинному и видели в ней только героическую сторону.
Но сегодня вечером заныли ребячьи сердца, когда в комнату вошла хмурая Ирина Александровна и спросила:
Кто сегодня дежурный у карты?
Я, — отозвался Николай Шестаков.
— Подойди и переставь один флажок, — голос у нее дрогнул. — Сегодня после двухсотпятидесятидневной героической обороны наши войска оставили Севастополь…
Это известие ошеломило ребят. И даже сообщение о том, что враг потерял под Севастополем около трехсот тысяч убитыми и ранеными, не могло успокоить их.
В наступившей тишине вдруг послышалось всхлипывание. Плакал Саша Цыбин.
— А у меня… отец там… воюет…
Однажды после ужина, пока не стемнело совсем, братья Шестакины и Колька Шестаков бросили клич:
— Айда лягушат ловить! Коршун с голодухи дохнет!
— А он их ест? — полюбопытствовал Валька Пим.
— Там увидим. Не твоими же пауками его кормить! — подковырнул Шила.
Получив у старшего воспитателя Ольги Ермолаевны Лимантовой разрешение, ребята отправились на Бут — так называли местные небольшой, с раскисшими берегами водоем, который одновременно был похож и на старый запущенный пруд и на громадную, вечно не просыхающую лужу метров пятнадцати в поперечнике и сорока — пятидесяти в длину.
— Слушай, Петька, а ты это всерьез? Ну, я о том чтобы на фронт? — спросил Костя Луковников.
— Не-е… — сделал глупое лицо Иванов. — Куда тут! Увезли за тысячи километров — разве убежишь!
— Ну, а все–таки?
— Подумать надо. Одежкой запастись, да и сухари…
— Хватит мочалу–то трепать! — вмешался Шестаков.
Ребята принялись ловить лягушек. Здесь, на Буте, этой квакающе–прыгающей живности обитало предостаточно. Но придутся ли они по вкусу коршуну Ваське? Он хоть и стервятник, но птица с достоинством!
Последние дни его кормили мало и редко — случайно пойманными мышами–полевками да мелкими сусликами, а теперь вот уже сутки в хищный Васькин клюв вообще ничего не попадало: ребятам было некогда ловить грызунов — дело это долгое. Отсюда и поход за лягушками. Их–то наловить можно много. Не оставлять же Ваську голодным!
По вечернему небу полыхнула зарница. Ребята, кто раздевшись до трусов, а кто только закатав штаны, бродили вдоль мелких берегов Бута, высматривая беспечных лягушат.
— К теплому дождю зарницы–то, — сказал Рудька, отправляя очередную брыкающуюся жертву за пазуху.
— Дожди, должно быть, прекратятся, стороной пройдут, — высказал свое мнение Мишка Бахвалов. — Такая тут примета есть. А теплые — так лето же!
— Пора возвращаться. Темнеет! — крикнул Петька. — Давай «головастиков» в кучу! Уже с полсотни, наверное, набрали! — Он снял с себя рубаху и приготовился считать пойманных лягушек.
Ночная мгла падала быстро, но ребятам идти было нетрудно, никто не оступался в канаву, не спотыкался о луговые бугорки — в небе одна за другой вспыхивали зарницы.
Горе–пастух
Лягушек коршун слопал за милую душу. Правда; только маленьких. Больших он почему–то есть не стал. Вскоре ребята наловчились ловить полевых мышей — полевок, заливая их норки водой, и проблема Васькиного питания была решена окончательно.
Крыло у коршуна срослось быстро, но летать он еще, очевидно, не мог, иначе улетел бы.
В ясную погоду Васька долгими часами просиживал на крыше сарая, иногда расправлял крылья, будто пробовал их прочность, потом снова складывал и грустно поглядывал в небо.
Постепенно птица привыкла к ребятам, при их приближении не пряталась, а Рудьке — Лунатику даже позволяла прикасаться к себе, хотя и настораживалась при этом: смотри, мол, я начеку!
Раздражали коршуна слоняющиеся по двору поросята. Их было одиннадцать, и они все время хрюкали. А когда им вовремя не успевали приготовить пойло, хрюканье переходило в визг. В такие минуты чуть выпуклые глаза коршуна гневно сверкали, он резко подергивал полурасправленными крыльями и негодующе щелкал хищным клювом.
Но поросятам был абсолютно безразличен Васькин гнев до тех пор, пока однажды он не спланировал на них с сарая и не задал им хорошую трепку. С диким визгом бросились они врассыпную, но одному из них, самому тощему и болезненному, коршун успел разорвать клювом ухо и в кровь исполосовать когтями спину.
Так, впервые после того как разбился, коршун Васька опробовал свои упругие крылья.
— Теперь улетит! — сказал Пим, и всем стало грустно: никому не хотелось расставаться с красивой и сильной птицей.
Но Васька прожил у ребят еще несколько дней — могучее крыло хоть и срослось, но, очевидно, побаливало.
Потом он исчез. Когда — никто не видел. Просто не нашли его однажды ни на крыше, ни на чердаке.