Страница 163 из 210
— Чего-нибудь сломала, бабуля?
— Нет, мистер, хоть и стар бурьян, да крепок, — сказала Феникс, переведя дух. — Вы уж меня извиняйте за беспокойство.
— Где ж ты, бабуля, живешь? — спросил он, а псы тем временем рычали друг на друга.
— Далече, мистер, за горой. Отсюда и не видать.
— Домой путь держишь?
— Да нет, мистер, в город.
— В такую даль! Я и то туда пешком не хожу, если только дело важное есть. — И он похлопал по своей набитой охотничьей сумке; из нее свисала скрюченная лапка куропатки, клюв ее горько изогнулся, свидетельствуя о том, что птица мертва. — Шла бы ты домой, бабуля.
— Да в город мне надобно, мистер, — сказала Феникс. — Срок пришел.
Тут охотник опять засмеялся, так громко, что все зазвенело вокруг.
— Знаем мы вас, цветных! Уж вы не упустите случая поглазеть на Санта-Клауса!
Но Феникс вдруг замерла. Глубокие борозды морщин разбежались во все стороны по ее лицу и словно закаменели — прямо у нее на глазах из кармана охотника выскользнула и упала на землю блестящая монетка. А он все расспрашивал ее.
— Сколько же тебе лет, бабуля?
— Да разве их сочтешь, мистер! — отвечала Феникс.
И вдруг она громко вскрикнула и захлопала в ладоши.
— Пшел отсюда, пес! Нет, вы только гляньте! — Феникс засмеялась, будто пришла в восторг от этого пса. — Ишь какой, никого не боится. Образина черная! — И шепнула: — Шуганите его!
— А ну пошел отсюда! — крикнул охотник. — Ату его, Пит! Ату!
Собаки понеслись друг за дружкой, а охотник за ними. Он швырял в них сучьями, и Феникс даже услышала выстрел. Но она в это время уже начала клониться вперед, все ниже и ниже, и веки у нее опустились, как будто она наклонялась во сне, а подбородок чуть не уткнулся в колени. И рука выскользнула из складки фартука желтой ладошкой кверху. Пальцы скользнули по земле к монетке так легко и бережно, точно она вынимала яйцо из-под курицы. Потом она медленно выпрямилась — монетка уже была у нее в кармане. Над ее головой пролетела какая-то птичка. Губы Феникс зашевелились.
— А Господь Бог — он ведь все видит. До воровства я дошла!
Охотник возвратился, его пес, тяжело дыша, бежал с ним рядом.
— Пугнул я его, теперь близко не подойдет, — сказал он, потом засмеялся, вскинул ружье и нацелил на Феникс.
Она, не дрогнув, посмотрела ему в глаза.
— И ружья не боишься? — не отводя дула, спросил он.
— Нет, мистер. В меня и ближе целились, хоть и вовсе без всякой причины, — сказала она, все так же не шевельнувшись.
Он улыбнулся и вскинул ружье на плечо.
— Ладно, бабуля, — сказал он, — тебе небось уже за сотню перевалило, тебя ничем не испугаешь. Дал бы я тебе десять центов, да вот, жаль, деньжат с собой не прихватил. А совета моего послушай: сиди дома, тогда ничего с тобой не случится.
— В город мне надобно, мистер, — сказала Феникс. И склонила голову в красной косынке.
Они разошлись в разные стороны, и она еще долго слышала выстрелы за пригорком.
Феникс шла. Дубы откинули на дорогу тени — точно занавесями завесили. Вот потянуло дымком, запахло рекой, и она увидела колокольню, домишки с высокими крылечками. Вокруг нее закружила стайка черных ребятишек. Впереди сиял Натчез. Трезвонили колокола. Она шла.
На мощеные улицы города пришло Рождество. Повсюду висели гирлянды из красных и зеленых лампочек, и все они горели хотя был день. Потерялась бы тут Феникс, заблудилась, да только глаза ее вели и ноги сами несли куда надо.
Она остановилась на краю тротуара, по которому шли люди. К ней приближалась дама с красными, зелеными, серебряными свертками в руках, источая аромат, точно пунцовая роза в жаркий летний день. Феникс остановила ее.
— Прошу вас, мэм, завяжите мне, пожалуйста, ботинок, — сказала Феникс и подняла ногу.
— Чего тебе, бабуся?
— Да вот, ботинок, — сказала Феникс. — В нашей глуши оно и так сгодится, но как же я в таком виде войду в большой дом.
— Стой и не шевелись, бабуся, — сказала дама. Она сложила рождественские подарки на тротуар и затянула и туго завязала шнурки на обоих ботинках.
— Палкой-то мне никак с ними не управиться, — сказала Феникс. — Спасибо вам, мэм. Я как приду на эту улицу, завсегда прошу добрую леди завязать мне шнурки.
Припадая на обе ноги, она осторожно вошла в большой дом, ступила на подножье высокой башни из ступенек и стала взбираться все выше и выше, пока ее ноги сами не остановились, потому что они знали, где им остановиться.
Она вошла в дверь и увидела на стене документ с золотой печатью и в золотой рамке — в точности такой, какой и представлялся ей, когда она об этом думала.
— Ну вот и дошла я, — сказала Феникс и торжественно застыла у двери.
— Похоже, по части благотворительности? — сказала сидевшая перед ней за столом дежурная.
Но Феникс ничего ей не ответила, только смотрела куда-то поверх ее головы. Лицо у нее вспотело, и морщины заблестели на нем, точно густая металлическая сетка.
— Говори, бабушка, — попросила дежурная. — Как тебя зовут? Нам ведь нужно узнать, что у тебя за дело. Ты здесь раньше бывала? Что с тобой приключилось?
Лицо у старой Феникс дернулось, точно ей докучала муха.
— Глухая ты, что ли? — повысила голос дежурная.
Но тут в комнату вошла медицинская сестра.
— А, это тетушка Феникс! — сказала она. — Она не ради себя ходит — у нее внук есть. Приходит точно в срок, никогда не пропускает. А живет чуть не на краю света, за старой дорогой. — Сестра наклонилась к Феникс. — Да садись ты, тетушка Феникс, чего стоишь. Столько отшагала. — И она показала Феникс на стул.
Старушка села и снова застыла.
— А теперь рассказывай, как внук, — сказала сестра.
Феникс молчала.
— Как внук-то, спрашиваю?
Но Феникс все так же молча смотрела прямо перед собой, и лицо у нее было очень серьезное и строгое.
— Как у него с горлом-то? — спросила сестра. — Ты меня слышишь, тетушка Феникс? Получше у него стало с горлом после того, как ты последний раз приходила сюда за лекарством?
Крепко сцепив руки на коленях, старушка молча ждала — выпрямившись, недвижимая, точно закованная в броню.
— Ты отнимаешь у нас время, — сказала сестра. — Рассказывай-ка побыстрее, как там твой внук, у нас других дел полно. Надеюсь, он не умер?
Наконец-то в глазах у Феникс затеплились искорки, лицо ее ожило, и она заговорила:
— Внучек мой… Вроде бы на меня затмение нашло. Сижу вот и думаю: а зачем это я так долго шла? Совсем забыла…
— Забыла? — Сестра нахмурилась. — Столько прошла и забыла?
Лицо у Феникс стало виноватое, как бывает у старушек, что проснутся вдруг ночью, испугавшись неведомо чего.
— В школе-то я не училась; когда свобода пришла, мне уже много годов было, — тихо сказала она. — Необразованная я старуха. Вот и подвела меня память. А внучек мой — ему не лучше, нет, только, покуда я шла, я про него забыла.
— Значит, горло у него не зажило? — громким, настойчивым голосом спросила сестра. Но теперь в руке у нее была карточка, там что-то было написано. — Так… Глотнул щелоку. Когда же это случилось? В январе… два, нет, три года назад…
Теперь Феникс заговорила сама, хотя сестра ни о чем больше не спрашивала:
— Нет, мэм, не помер он, только все такой же. Горло у него опять заплывать стало, и глотать он опять не может. И дышать тоже. Ничего не может. Вот и подошло время опять мне идти за лекарством.
— Ясно. Доктор сказал: пока будешь приходить, будем тебе давать лекарство, — сказала сестра. — Только вот вылечить твоего внука нелегко.
— А он меня ждет, внучек-то мой. Сидит дома один-одинешенек и ждет, — продолжала Феникс. — Нас с ним только двое осталось. Очень ему плохо, никак не лучшает. А сам такой милый. И уж терпеливый какой! Завернулся в одеяло и выглядывает оттуда, а ротик открыт, как у птички. Теперь я все вспомнила — так и стоит он у меня перед глазами! Больше я уж про него никогда не забуду, до самой своей смерти не забуду. Сколько ни есть людей на свете, из всех его отличу.