Страница 46 из 56
— Боря, — спросил я его, — скажите, почему он меня так не любит и так полюбил Катю?
У Кузьминского прекрасное чувство юмора, равно как и иронии, и сарказма, я уже научился вылавливать эти нотки в его обычно спокойном и где–то бесстрастном голосе, которым он тогда и произнес ответную фразу:
— Он не может именно вам, как мужчине, найти место в русской литературе!
Я не знал, смеяться мне или плакать.
Ну, не может мне этот человек найти место в русской литературе, так зачем злобствовать?
Сам Кузьминский никогда не злобствует.
Он просто говорит, что вот это как–то неинтересно…
Так получилось с текстом, который я начал писать сразу после «Ремонта…», тоже от женского лица, стремясь естественным образом продолжить не развитую в предыдущем романе и наглую для мужчины–прозаика сюжетную линию любви женщины к женщине.
Я писал бодро и быстро, и мне нравилось.
Когда же я послал Кузьминскому первые главы, то он просто не ответил.
Он вообще не очень любит писать письма, а если и пишет, то коротенькие. Иногда письмо может состоять из одних смайликов. Или ссылки. Или пары фраз, но это уже письмо! Так вот, он ничего не ответил, и я позвонил.
— Как–то похоже на предыдущий текст! — сказал мне Кузьминский.
И я понял, что ему не нравится.
Действительно: плохо, если один роман похож на другой, поэтому надо писать что–то совершенно иное.
Но вот что?
Через пару недель случайным образом я придумал «Любовь для начинающих пользователей», написал синопсис, куда впихнул давно уже парящих в моей дурной голове бабочек–мутантов, и послал БК.
— Пишите! — сказал он мне, и я начал писать, и даже посвятил роман ему, хотя при публикации посвящение он попросил снять.
Если будут переиздавать, то обязательно восстановлю, потому что истории про Симбу и Майкла я бы никогда не написал, если бы не он.
А посвящение он попросил снять потому, что был редактором книги. Когда я читаю его правку моих романов, то понимаю, какой я плохой писатель.
Последний, «Летучий Голландец», он так изругал, что я честно принялся переписывать текст. Хотя это мой лучший пока роман.
Но мы не говорим с ним о литературе в «Jamaica Coffee Shop» на улице Портоферисса, в доме № 22. Мы пьем кофе, естественно, что blue mountain, и говорим о чем–то другом.
НО О ЧЕМ?
Я могу запомнить сон, но разговоры, происходящие во сне — никогда.
Ясно одно: о чем–то интересном.
Может, просто о жизни.
О женщинах.
О кино.
Мне очень хочется с ним поговорить.
Наверное, мы когда–нибудь увидимся.
И ОЧЕНЬ БЫ ХОТЕЛОСЬ, ЧТОБЫ ЭТО ПРОИЗОШЛО В БАРСЕЛОНЕ!
— Куда сейчас? — спрашивает Кузьминский, когда мы выходим обратно в палящую каталонскую жару.
— Пойдемте к морю, Боря, — отвечаю ему я, — пойдемте смотреть на корабли!
41. Про издателей
Одному моему доброму другу, человеку, между прочим, как пишущему, так и издающему, приснился страшный сон:
ну в очень крутом отеле, то ли в «Radisson», то ли в «Sheraton» проходят одновременно две торжественные встречи тире форума.
В одном конференц–зале собрались странные люди, проводящие дискуссию под лозунгом
«Писатели против издателей».
Это происходит на седьмом этаже.
А на пятом этаже дискутируют не менее странные, хотя более пристойно одетые люди. Тема обсуждения:
«Издатели против писателей».
После чего обе стороны встречаются в ресторане, где происходят два параллельных банкета.
И начинается вино–водочное братание.
С нежным поцелуями, взаимными обвинениями и громогласными заявлениями о том, что совместная жизнь могла сложиться совершенно иначе…
ВЕДЬ КОГДА-ТО БЫЛА ЛЮБОВЬ!
На самом деле сон этот не столько страшный, сколько точный.
Ведь для любого писателям мечта об идеальном издателе равна мечте мужчины об идеальной женщине. Или наоборот: мечте женщины об идеальном мужчине
Хотя в этой гендерной паре — писатель/издатель — именно писатель несет скорее мужское начало, пресловутый китайский ян.
Издатель же — стопроцентное инь, пусть даже считает, как правило, наоборот.
Писатель увлекается, влюбляется, считает, что только с этим вот человеком он способен обрести свое счастье.
Издатель раздумывает и потом решает, что отчего бы не попробовать. В конце концов, если что от него и потребуется — так это лишь произвести зачатое потомство: выпустить книгу.
Ну и заработать на этом!
Обычно ведь как считается: что именно писатель, беременный замыслом, рожает через сколько–то месяцев или лет шедевр.
А если взять за аксиому, что рукопись есть семя, то это писатель оплодотворяет издателя.
Причем, после развода дети, как и положено, в большинстве случаев остаются с матерью: издателем. По крайней мере, до определенного возраста, по закону. Отец может с ними иногда встречаться, но и все. Правда, с него не берут алиментов, но и он, по когда–то заключенному и уже расторгнутому брачному контракту практически ничего не имеет.
ЭТО ВСЕ НЕ ПРОСТО ГОЛОСЛОВНЫЕ УТВЕРЖДЕНИЯ, ЭТО МОЙ ГОРЬКИЙ ЖИЗНЕННЫЙ ОПЫТ. ТОЛЬКО ЗА ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ Я ПОБЫВАЛ В ТРЕХ ТАКИХ БРАКАХ, ПОЭТОМУ МНЕ БУДЕТ ЧТО СКАЗАТЬ, ВЫСТУПАЯ НА КОНФЕРЕНЦИИ «ПИСАТЕЛИ ПРОТИВ ИЗДАТЕЛЕЙ».
Тезисы выступления на тему «Писательско–издательские браки. От первого свидания до развода».
Если отмести как несущественное все, что происходило в моей т. н. писательской жизни до 2000 года, то первое свидание с первым настоящим издателем проходило у меня очень странно.
Да, надо сразу же отметить, что все мои издатели были мужчинами.
К моменту встречи я давно знал, что этот человек — издатель, а он даже не подозревал, что я писатель. Хотя что–то обо мне слышал. Так часто бывает, когда в шумной компании некто смотрит на женщину, но не рискует подойти. Потом ей вскользь рассказывает об этом кто–то из подружек и следует чуть ли не истерика: боже, я ведь так хотела с ним познакомиться! Может, это судьба!
Тогда я к нему не подошел, а через несколько дней мне вдруг передали, что со мной не против встретиться.
Как и положено — текли ручьи, светило солнце, была весна. Я очень боялся опоздать на рандеву.
Почему–то оно происходило в библиотеке и продолжалось недолго, всего–то минут десять.
За эти десять минут оба внимательно присмотрелись друг к другу и подумали: а почему бы не попробовать.
В начале июня мы заключили брачный контракт.
А уже осенью я понял, что меня больше не любят.
Нет, книга выйдет[76], в этом я даже не сомневался, но любовь издателя прошла, точнее, он почему–то начал любить других — то ли они были красивее, то ли умнее, то ли что еще, но я‑то был весь в дерьме:
отдал ему душу и сердце, а взамен получил лишь аванс в 500 долларов по курсу на день выплаты, но ведь он мог любить меня и дальше, я бы с удовольствием платил ему за любовь своими романами!
Между прочим, когда книга вышла, то я решил заехать и сказать ему спасибо. Тем более, что действительно было, за что. Меня долго мариновали в приемной и я взорвался. Громко, на весь предбанник, сказал все, что думаю о своей бывшей любви. Будто дело шло перед комнатой судьи.
И тут меня сразу позвали, я вошел и сказал: спасибо, мне ответили: пожалуйста. И дали понять, что разговор окончен. Тогда я вспомнил, что оказался в ситуации брошенного супруга, у которого еще есть, что делить. Хотя нормальные мужчины так не поступают, они просто оставляют все и уходят.
Когда издатель бросает писателя, то писатель из мужчины превращается в женщину. Это тоже — аксиома.
— Деньги, — сказал я, — остаток!
Он посмотрел на меня и ответил:
— В конце недели!
— Сегодня — пятница! — нагло пробубнил я и посмотрел в его бегающие глаза.
В них было одно: желание больше никогда не встречаться со мной. Любовь ушла, но обрыдлая сучка еще чего–то клянчит, лучше дать ей денег и пусть сваливает.
76
«Live rock’n’roll. Апокрифы молчаливых дней» действительно вышли летом 2001.