Страница 38 из 56
С улицы раздались какие–то тяжелые шаги.
Как потом оказалось, начавшая замерзать слониха обрадовалась, увидев своего начальника, и прямиком направилась к закрытым воротам.
Но они никак не открывались.
Слониха начала сердиться.
Вдруг нам удалось повернуть колесо, дверь чуть поддалась и показался просвет. Небольшой, сантиметров в десять.
А потом в него залез хобот.
Мы с Женькой остолбенели и уставились на дверь,
ИДИОТЫ!
Хотя нам просто стало интересно: что будет дальше.
Только дальше ничего интересного не было.
Макси прихватила хоботом дверь, буквально впечатала ее в стену и с места ринулась на нас тяжелым слоновьим галопом.
Я больше никогда так не бегал.
Ни до, ни после того.
Женька тоже.
Он до сих пор вспоминает об этом в своих Эмиратах, хотя в Дубае тоже есть зоопарк.
Я его посетил в свое время.
Слонов там не было.
32. Про Шамбалу и камбалу
Шамбала — камбала.
Камбалу я ловил, а в Шамбале, понятное дело, не был.
Но, как и все нормальные придурки, жаждал ее найти.
Вообще–то это называется «духовные поиски», мятущееся сердце внезапно обнаруживает отсутствие смысла жизни.
А может — зачем–то просыпается мозг. И тогда всему организму дается сигнал:
ФАС! ИСКАТЬ!
Когда внутри меня прозвучала эта команда, то ноги отчего–то понесли на Восток.
Ну, типа:
НЕ ПОЙТИ ЛИ МНЕ В ДЗЕН-БУДДИСТЫ?[60]
Ловля камбалы всегда начинается на Востоке, потом — соответственно — кто–то возвращается обратно на Запад, а кто–то пытается заглянуть и в другие места.
Например, становится поклонником культа Вуду.
Самое смешное, что Восток начался для меня с небольшой повестушки Еремея Парнова «Проснись в Фамагусте». Я тогда еще работал в издательстве и был, как и полагается, с безобразного похмелья. Когда же в таком состоянии я приходил на работу, то или шел опохмеляться, или же — если опохмеляться не было сил — усаживался в кресло[61] и читал журналы: чем была хороша та работа, так это количеством выписываемых журналов, а еще тем, что человек, ими распоряжавшийся — милейшая дама сорока с небольшим по имени Лолита — работала в моей редакции, и все эти издания постоянно были под рукой.
В тот день под рукой оказался свежий номер журнала «Октябрь» за 1983. Под № 2.
А значит — это был или конец февраля, или — самое начало марта.
Только мне больше нравится февраль.
Я открыл эту самую «Проснись в Фамагусте» и попытался врубиться в текст. Наверное, получилось, потому что читал, не вставая с кресла. Пока не дочитал.
«Ты с красоткой усни на росистом лугу,
Пробудись под крестом в Фамагусте…
«Фамагуста?..»
Макдональда однажды занесло в этот пропахший жареной скумбрией городишко. Он живо представил себе греческое кладбище, посыпанные слепящей коралловой крошкой аллеи и пыльные, облепленные грязной паутиной кипарисы. Контраст с росистым лугом намечался разительный.»[62]
Это теперь я знаю, что Фамагуста — на турецкой части Кипра, я там никогда не был, но мимо проезжали жена с дочерью, они два раза ездили отдыхать на Кипр, и оба раза — без меня.
Зато мне рассказывал про Фамагусту один дипломат, с которым минувшим летом как–то вечером я разговорился в отеле, в Бодруме.
Наш дипломат, естественно. Специалист по Турции, много лет работавший на Северном Кипре.
Он описал мне фантастическую картинку: многоэтажный отель, стоящий прямо у берега, все стекла выбиты, а из одного растет большое дерево.
БОЛЬШОЕ.
ВЕТВИСТОЕ.
КАК РОГА.
Тогда–то я и вспомнил про Парнова — много–много лет спустя.
А причем здесь Шамбала–камбала?
Просто там, в этой повести, все про Шамбалу. Это потом я уже прочитал Рериха и разные другие подобные труды, но впервые узнал про всякие восточные мистические штучки именно из той повести. На какое- то время она меня просто заворожила.
Или это похмелье было таким сильным?
«Монахи в алых праздничных одеяниях хором читали священные тексты. Нарочито низкие рокочущие голоса сливались в невыразимое журчание, исходившее, казалось, из обнаженного чрева Майтреи — грядущего будды. Это была самая грандиозная статуя на высоком, расписанном красным лаком алтаре, где пылали фитильки в растопленном масле и курились сандаловые палочки. Симфонии красок и запахов вторил великолепно отлаженный оркестр. Глухо погромыхивал барабан, завывали флейты, сделанные из человечьих костей, весенней капелью рассыпался звон тарелок и колокольчиков.»
В общем, где–то год спустя я вовсю уже читал разные замудреные тексты, а потом и вообще стал пытаться найти себе живого гуру.
С этим, правда, никак не получалось.
Те, что попадались под руку, оказывались то какими–то неказистыми и с бегающими глазами, то требовали, чтобы я немедленно перестал есть мясо и сразу же сел в позу лотоса, то вообще обещали вывести меня в астрал, но обратного пути гарантировать не могли.
И тут я встретил Георга.
Это было уже тогда, когда я во всю трудился в зоопарке.
Никаким гуру Георг не был, он был польским евреем и артистом Рижского театра юного зрителя — Рига тогда еще не была заграницей.
У него были длинные черные волосы, заправленные в хвост, неправдоподобно голубые глаза и странный, не очень высокий лоб с длинными, глубокими морщинами.
А еще — низкий и предельно воспитанный голос.
Именно так: воспитанный голос.
Вежливый, уважительный, властный, доброжелательный.
И все — одновременно.
Его направили ко мне студенческие мои приятели — Сврдл город небольшой, и сумасшедших людей в нем не очень много.
А Георг искал именно таких.
Тут я и влип.
Оказывается, что артист рижского ТЮЗа был не только убежденным буддистом, пусть и принимающим алкоголь, но и каждый год, во время долгого театрального межсезонья, отправлялся на Памир, разнорабочим в экспедиции, какие — я плохо понял, вроде бы они наполовину были связаны с космосом, наполовину — с археологией.
В общем: бред, разбавленный мистикой!
Но очень занимательный бред.
Когда он в первый раз пришел к нам домой, то достал из своей заплечной сумки, якобы сшитой вручную из шкуры горного яка, странную флейту, которую назвал флейтой–шанаи.
И не просто достал — он начал на ней играть.
Уже позже я узнал, что это была типичная игра–медитация, какой развлекаются буддийские монахи в горных дзонгах. Причем, лучше всего, если это делается дуэтом, например: флейта и завывания ветра, флейта и шум горного ручья, флейта и посвист каких–нибудь невзрачных зверушек, название которых мне сейчас просто не приходит в голову.
Тогда–то я и подумал, что во всем, о чем рассказывает Георг, должна быть частица правды.
И в баснях о странных бородатых людях в белых одеждах, которых можно встретить в горах — ты идешь по едва заметной тропинке, скачешь по ней горным козлом, потом змеей начинаешь ползти по почти отвесным стенам и вдруг оказываешься на аккуратной площадке, вырубленной в скалах, горит костер, и сидят вокруг огня непонятные люди, пришедшие неведомо откуда и не боящиеся ни холода, ни злых духов.
Собственно, именно из рассказов Георга и возник через несколько лет мой первый роман, «История Лоримура». Я просто взял да и пересказал своими словами его байки, дав главному герою другое имя, а самого Георга тоже впустил в текст, причем — столь же реально, как то и было на самом деле.
Просто в один теплый и солнечный вечер того пасмурного и дождливого лета он пришел ко мне в зоопарк.
Достал из своей сумки несколько флейт, альт–саксофон, и начал музицировать, как уже упомянутый монах из горного дзонга, только вместо диалога с ручьем или с ветром, приличествующих нормальному красно- или желто–шапочнику, это был дуэт с африканском львом — тот был сонный и поэтому вел свою партию странно и недолго, затем леопардом — намного удачнее, с перкуссией по решетке и утробным рыком одуревшего зверя, но лучше всего удалось это с тигрицей, открывшей в себе вдруг ностальгическую память по тому времени, когда ночные охоты ее предков в джунглях требовали громогласных песен, которым сейчас зачем–то вторил альт–саксофон, в общем: куда там Полу Уинтеру![63]
60
Впрочем, можно и в любые другие «исты» и «иты»: ламаисты, индуисты, просто буддисты, синтоисты, кришнаиты, etc…
61
Вообще–то кресло предназначалось для авторов, но в те дни, когда у меня был синдром профессора Корсакова, авторы мне были по барабану.
62
(http://books.rusf.ru/unzip/add–on/xussr_mr/parnoe11.htm)
63
Знаменитый американский альт–саксофонист, автор записей музыки с голосами китов и волков, изобретатель термина «нью–эйдж».