Страница 15 из 56
Я точно знаю, что он вдруг начал зачем–то говорить с ней о Брэдбери. Она же делала вид, что слушает, но на самом деле ей было скучно и хотелось домой.
Ей уже как неделю стало с ним скучно, хотя она все сделала для того, чтобы он в нее влюбился.
Она была старше на год и уже заканчивала школу.
Он был смазлив, или — как еще говорят — хорошенький…
Поэтому, между прочим, ему меня никогда не узнать. Лысого, бородатого, разве что с такими же темными глазами. Точнее — почти такими же. И дело не в накопившейся усталости. Просто они стали жестче, с этим ничего не поделать — время…
Такого бы те девочки испугались, может быть, даже решили, что перед ними маньяк и убежали со школьного двора.
Где все и началось, в день очередной весенней демонстрации.
— Зачем ты мне все это рассказываешь? — говорит он, — я ведь и так знаю…
— Ее подруга покончит с собой, — говорю ему я, — через несколько лет…
— А… — он замолкает, его толстый серый джемпер крупной вязки уже насквозь промок. Под джемпером ничего нет — он надел его на голое тело, мне это трудно понять, ненавижу, когда шерсть прикасается к коже: колется…
— Ты хочешь спросить про нее?
— Да!
— Все будет омерзительно, — говорю я ему, — вы поженитесь!
Он восторженно хрюкает, придурковатый, романтический юноша. Не голова — один большой сперматозоид. Готов сорваться с места и понестись сейчас обратно, по лужам, пересекая дороги на красный свет.
— Не спеши, — продолжаю я, — это будет не скоро…
Он складывается пополам, будто получил в солнечное сплетение. Отправлен на асфальт нокаутом. На грязный и мокрый свердловский асфальт.
— Эй! — говорю я. — Надо уметь держать удар!
Он распрямляется и пытается заглянуть мне в глаза.
— А этому долго учатся?
— Долго, — отвечаю я, — мне приходится до сих пор…
— Тебе сколько сейчас?
— Почти пятьдесят!
— Много… — он мотает головой и вдруг говорит: — Я столько не проживу!
Мне хочется рассмеяться, но я этого не делаю. Бесполезно объяснять, что доживет и будет хотеть прожить еще столько же.
ПОТОМУ, ЧТО ИНТЕРЕСНО.
ИЛИ ВОТ ТАК: ЗАБАВНО,
ЖИЗНЬ — СМЕШНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ, хотя большей частью очень грустное, но пусть доходит до всего этого сам, своей безбашенной головой. Хотя можно написать и так —
ОБЕЗБАШЕННОЙ.
У головы была башня, но ее снесли, лишили младенца думалок. Обезглавили тело, оно истекает кровью все на том же мокром и грязном сврдлвском асфальте. Бедный Йорик!
Что же касается его, то он пока плохо представляет, что принесет ему эта девица.
Через три года они действительно поженятся, хотя до этого у них будет еще один «романтический» период, без секса, она выпала из его жизни летом семидесятого, и вновь появилась уже в начале семьдесят второго, на пару месяцев, ему всего приятели и приятельницы говорили:
— Идиот! Ты ей по фиг!
Он хлопал ресницами и с подвыванием читал стихи.
В основном, чужие, иногда — свои.
Этот придурок уже вовсю рифмовал, занудно и душщипательно.
Начал в то самое лето семидесятого.
Может, это произошло в упомянутый дождливый вечер, когда мы случайно встретились, но он меня не признал.
Может — чуть раньше или ненамного позже, но это случилось тогда.
Действительно:
БЕДНЫЙ ЙОРИК!
Она была кошкой, он — мышкой.
Кошки не любят выпускать добычу.
Добыче временами дают передохнуть, передышка продолжалась до марта семьдесят третьего.
В мае они поженились.
Она уже переехала к ним, в двухкомнатную квартиру в старом районе. Ей надо было восстанавливаться в университете, это можно было сделать только с помощью его родственников. Так что пришла пора замуж. Она даже дала ему до свадьбы, тогда он не знал, что все это просчитано: как в определенный момент надо было позвонить, так в такой же спрогнозированный час пришла пора лечь и развести ноги.
Без всякого желания. Она давно была женщиной, привыкшей иметь дело совсем с другими мужчинами. Он тоже уже был мужчиной, но все равно — мальчиком, и если кого тут и можно винить, то лишь его.
Сколько–то лет спустя, вспоминая о ней, он будет говорить сам себе одно лишь слово:
…..
Только он не прав, по крайней мере, она родила ему дочь, и готова была жить с ним дальше, хорошо понимая те правила игры, по которым за какие–то вещи надо платить. Но он к этому времени уже поймет, что она его никогда не любила. Действительно: полный романтический придурок.
Когда они будут выходить из здания суда, то она скажет ему мудрые слова:
— Только прошу тебя, на (произносится имя) не женись, у тебя с ней ничего не получится!
Он хмыкнет и не послушается.
Посмотрит на нее с испугом и исчезнет, растворится в параллельном пространстве.
С приобретенной навсегда аллергией на природных блондинок — ведь у них волосы на лобке грязно–рыжего цвета.
Между прочим, я‑то знаю, что она была права на все сто.
Ему нельзя было женится как на ней, так и на той, следующей.
Писал бы себе просто стихи, и все!
Какая разница, что они были плохими…
Я вот их принципиально не помню.
Зачем засорять голову всякой ерундой?
Но я не стану ему обо всем этом рассказывать, он может не выдержать, пожалуй, еще натворит глупостей.
Ведь ему кажется сейчас, что она — смысл всей его жизни, поэтому пусть себе тащится дальше один. Под дождем, домой.
И учится держать удар, ему это пригодится в будущем.
А я лучше буду пить кофе и смотреть, как за окном повалил снег.
Похолодало, минус 6 по Цельсию, это 21 градус по Фаренгейту.
451 ГРАДУС ПО ФАРЕНГЕЙТУ — ТЕМПЕРАТУРА, ПРИ КОТОРОЙ ГОРИТ БУМАГА…
Вроде бы, Брэдбери еще жив, и не так давно впервые даже полетел на самолете — то ли я увидел это по телевизору, то ли прочитал в интернете.
А файлы, между прочим, не горят, они легко удаляются одним нажатием клавиши delete.
Эту книгу вполне можно назвать не «Полуденные песни тритонов», а «Удаленные файлы», ведь я убираю из своего мозга то, что накопилось там за все эти десятилетия — ненужные воспоминания и тени разных людей, мужчин и женщин, даже свою тень временами хочется подвергнуть кастрации, вдруг тогда очередной день начнется так, будто ничего и никогда не было…
БЕЗ ПРОШЛОГО…
Но это значит, что больше мы с ним уже не встретимся, этим обезбашенным юношей, удаляющимся сейчас в дождливый ночной мрак.
И я не скажу ему главного — что лучшее в его жизни все равно впереди.
Даже сейчас я так думаю, когда нам с ним почти пятьдесят.
До которых он доживет, в этом я не сомневаюсь.
Вспоминая временами то лето, когда один неприкаянный придурок начал писать стихи.
14. Про фотографа Наиля и про Хулио Кортасара
Допустим, что это было в 1971 году.
Ко мне пришел фотограф Наиль и у него были хитрые глаза.
На самом деле у него всегда были хитрые глаза, потому что он был восточным человеком. Но очень приличным восточным человеком — это бы я хотел отметить особо.
И дело не в том, что я не политкорректен или страдаю ксенофобией. Даже наоборот: я очень толерантен и, в общем–то, отличаюсь вменяемой национальной терпимостью. Просто у меня большой опыт общения с восточными людьми и я хорошо знаю, что они — иные.
НУ, ПРОСТО ИМ ТАК ПОЛОЖЕНО!
Мне до сих пор вспоминается один очаровательный полуперс, который несколько лет назад приходил к нам домой в гости с конфетами и рассказывал мне, какой я гениальный. На самом деле я‑то знал, чего он хотел — пристроить своего брата на телевидение, где я тогда работал. Младший полуперс мне не нравился, но старший все равно звонил и продолжал приходить — обязательно с конфетами. А потом исчез, на какое–то время они с братом вынырнули в Москве в качестве модных драматургов, но потом то ли утонули совсем, то ли просто растворились в грантовом фестивальном пространстве. Только вот мне все равно вспоминать о них не очень приятно — период, когда старший пел мне сладкие песни, был далеко не лучшим в моей жизни, и в какой–то момент я уже был готов поверить, что на самом деле обрел если и не друга, то хотя бы приличного знакомого, куда там!