Страница 9 из 50
Шлихтинг свидетельствует о том, какой жестокостью отличались действия в отношении бедноты. Царь распорядился выгнать за городские ворота всех нищих и бродяг, спасавшихся в городе от голода и холода. Большая часть из них погибла, а те, кто был изобличен или подозревался в людоедстве, были казнены по приказу царя.
Он препоручил выгнать всех нищих за город и выгнанных заставил пребывать под открытым небом, в то время как все было бело от снега и замерзло от холода. Граждане, также желая избежать гибели, грозящей городу, в большинстве облеклись в одеяние нищих и дали себя выгнать вместе с ними. Огромное большинство из них, изнуренное голодом и холодом, погибло, а многие украдкой отправлялись ночью в город, полный трупов, крали тела убитых и питались ими, похищенными тайно. Остальные тела, которые они не могли потребить, они хранили посоленными в бочках. Когда Московит узнал это, он осведомляется о причине, почему они хранят тела умерших впрок в бочках. Те отвечали, что сделали это вынужденные голодом. А он повелел всех схватить и потопить в воде.
Побывавшие в Великом Новгороде в январе 1570 года иностранцы стали свидетелями и участниками политического театра Ивана Грозного, который они описали в своих сочинениях. В их описаниях обращает на себя внимание основной способ казней — утопление в Волхове. Об этом, в частности, писал датский посланник Якоб Ульфельд: «Царь приказал всех их согнать на мост… собрав их, он велел сбросить их в текущую там реку».
По всей вероятности, такой способ расправы носил символический характер и был связан с устойчивым представлением о связи ада с водной средой, а конкретно — с дном водоемов. По мнению А.Л. Юрганова, отмеченная Шлихтингом типологичность казней до некоторой степени определялась эсхатологической семантикой, связанной со средневековыми представлениями о мучениях накануне Страшного суда. Приказав утопить вероотступников, царь тем самым отправлял их прямо в ад, который в соответствии с народными воззрениями находился в пропасти на дне реки. Таким образом, казни новгородцев имели символический характер. Через муки и страдания, причиняемые своему народу, царь, по всей вероятности, хотел не только очистить его от греха, но и показать «городу и миру», что он вершит не только земной, но и небесный суд.
Обращает на себя внимание также свидетельство Штадена о том, что по приказу царя «были снесены все высокие постройки; было иссечено все красивое: ворота, лестницы, окна». Как считает Б.Н. Флоря, по всей вероятности, это также была какая-то символическая процедура, смысл которой пока ускользает от нас.
Почти хрестоматийным стало приведенное в сочинении Шлихтинга описание жестокой казни новгородского гостя Федора Сыркова, совершенное по приказу царя и сохранившее язык эсхатологических образов, понятных очевидцам и современникам:
Он велит схватить одного знатного и именитого человека, главного секретаря Новгородского, Федора Ширкова (Сыркова. — Г. К.). Велев привести его к себе, он приказывает привязать его посредине туловища к краю очень длинной веревки, крепко опутать и бросить в реку, по имени Волхов, а другой конец веревки он велит схватить и держать телохранителям, чтобы тот, погрузившись на дно, неожиданно не задохся. И когда этот Федор уже проплавал некоторое время в воде, он велит опять вытащить несчастного и спрашивает, не видал ли он чего-нибудь случайно в воде. Тогда тот ответил, что видел злых духов, которые живут в глубине вод реки Волхова и в озерах, по имени Владодоги и Усладоги, и они вотвот скоро будут здесь и возьмут душу из твоего тела.
За такой ответ царь приказал поставить Сыркова в котел и обварить кипятком. После пыток его тело было разрублено на части и брошено в реку. Отметим, что царь нередко запрещал предавать земле тела своих противников.
Шлихтинг также подробно описал издевательства царя над архиепископом Пименом, почти тридцать лет возглавлявшим Новгородскую епархию. Расправа с ним также была рассчитанным на зрителей театрализованным действом, пародией на христианские ритуалы:
Тиран велит привести кобылу и обращается к епископу: «Получи вот эту жену, влезай на нее сейчас, оседлай и отправляйся в Московию и запиши свое имя в списке скоморохов». Далее, когда тот взобрался на кобылу, тиран велит привязать ноги сидевшего к спине скотины и, удалив его таким образом из города и прогнав с епископства, велит ему отправляться по назначенной дороге. И когда тот уже удалился, он опять велит позвать его к себе и дает ему взять в руки музыкальный инструмент, мехи и лиру со струнами. «Упражняйся в этом искусстве, — сказал тиран. — Тебе ведь не остается делать ничего другого, в особенности после того, как ты взял жену». И вот этот епископ, не умевший до того играть на лире, верхом на кобыле по приказу тирана удалился в Москву, бряцая на лире и надувая мехи.
Издевательства над Пименом царь продумал до мелочей. Его уподобили скоморохам, деятельность которых церковь осуждала. Но самое главное, расправа над ним откровенно пародировала один из самых важных христианских ритуалов — шествие на осляти. Описания расправы с архиепископом Пименом и Федором Сырковым, заимствованные у Шлихтинга, более ярко воспроизвел А. Гваньини, украсив их красочными деталями и прямой речью персонажей.
Участниками театрализованного представления стали также члены шведского посольства, направлявшиеся в Москву. Посольство возглавлял финляндский епископ Павел Юстен. Поскольку послы вопреки обычной практике отказались вести переговоры с новгородским наместником, по приказу царя их задержали в Новгороде, где они были под арестом с сентября 1569 по январь 1570 года, в силу чего российскую действительность члены посольства наблюдали по преимуществу со стороны, а то и из-за забора, за которым их содержали. Из того, что с ними случилось в Новгороде, членам посольства больше всего запомнился описанный Юстеном прием в резиденции наместника, почти совпавший с расправой над Пименом.
Наступило Крещение, и когда мы утром готовились к службе, пришли два посланных из дворца человека и спросили, собираемся ли мы завтра, 7 января, к наместнику, как обещали. Мы сказали, что, если Господь позволит, готовы отправиться куда угодно. На следующий день во время молитвы мы просили Господа, чтобы посещение дворца было для нас удачным, и, не поев, прождали до обеда. Наши коварные враги уверяли, что мы получим там прекрасный обед, так что не нужно подкрепляться. Наконец, прибыли посланные к нам воины. Наш провожатый Григорий ехал справа от меня в собственном экипаже, у других послов были тоже провожатые по правую сторону. Пятеро из нас ехали на собственных лошадях. Около дворца мы спешились и оставшийся путь прошли пешком. По обе стороны от нас стоял народ великого князя, с которых беззастенчиво сняли всю одежду, они были совсем наги. Они находились вокруг, пока мы не дошли до лестницы. Навстречу нам вышли двое русских, которые со злорадством поздоровались и пошли впереди нас в дом, где собрались наместник и другие русские аристократы. Многие из них были вооружены и снаряжены будто на битву, а не для переговоров с послами.
После приветствий Матиас Шуберт начал излагать, что он говорит в соответствии с указаниями короля, которые были нам даны. Но когда присутствующие заметили, что в приветствии не упомянут наместник, они прервали толмача, грязно обругали нас и спросили, признаем ли мы наместника братом нашего короля и равным ему, как это было раньше.
Мы просили, чтобы они разрешили толмачу говорить и не прерывали его, так как из его речи легко бы узнали о нашей цели. Когда Шуберт добавил несколько слов к этому объяснению, толпа загалдела еще больше и потребовала, чтобы нас выбросили вон. Схватив за рукава, русские вывели нас из дома, а чтобы шли быстрее, один гигант встал, взяв в руки меч. После этого позорного изгнания мы пошли к повозкам. Но едва мы отъехали, как нас настигли и потребовали вернуться. Они стащили нас с повозок и кулаками стали подталкивать вперед, пока мы не дошли до какого-то другого дома. Нас оставили в комнате, а других членов свиты собрали в задней части дома. Русские обыскали каждого отдельно, сорвали и взяли все, что у нас было: кольца, золотые цепочки, деньги и всю праздничную одежду. Потом нас выбросили из дома, у многих связали ремнем руки и отдали во власть русскому всаднику, который, зацепив ремень, приказал бежать за ним, и каждый раз, когда он поворачивал коня, нам приходилось делать такой же поворот. Этот позор пришлось терпеть на глазах у большой, собравшейся со всех сторон толпы. Так мы вынуждены были бежать до самого дома, который находился более чем в четверти мили от дворца. Но и здесь наш позор не кончился. Когда мы зашли в комнаты, то увидели, что королевские и наши подарки, предназначенные для великого князя, и все то, что было отнято у нас, свалено на полу. С нас сняли обувь, всю одежду и плащи, мы были совсем нагими; нас потащили для насмешек пришедших сюда, они со злорадством, без всякого стыда, указывали на нас. После этого мерзкого представления нам дали одеться. Такому же сраму подвергнулась и свита.