Макс

Мария Львовна появилась на сцене.

— Да, — сказала она, — вот так все кончается… И там уже нет никого, за кулисами, вообще никого… И пора уже, в самом деле, заканчивать… Она не появится… здесь, эта… иная точка зрения… никогда не появится…

— Нет, никогда не появится. Здесь все становится спектаклем… что бы мы здесь ни делали, что бы мы ни говорили. Но… по ту сторону всего, что мы говорим, всего, что мы делаем…

— Ничего, может быть, нет…

— Вот именно. Ничего, может быть, нет.

— А значит, нет ни этой сцены, ни этого зала…

— И все-таки мы стоим здесь, на сцене, они сидят в зале, зрители.

Это Лиза говорила, опять-таки.

— По-моему, вы повторяетесь…

Не к Лизе — к Перову.

— Конечно. Ведь уже все сказано.

— И значит… остается лишь замолчать.

— Мы уже молчали.

— Я знаю.

И это был уже почти конец спектакля, уже почти, я помню, финал. И… говорил мне впоследствии Макс… под конец и перед финалом он был уже совершенно, совершенно спокоен. Он не боялся даже сделать какой-нибудь… неправильный жест, например. Даже это уже не имело значения. Ничего уже не имело значения.

— Ну и… что же? — говорила Мария Львовна, обращаясь к нему. — Вы по-прежнему хотите… выйти отсюда?

— Я… я не знаю. Я произношу лишь некий текст, вами… (к Перову…) вами написанный. На самом деле…

— Никакого нет, может быть, самого дела…

— Вот именно. И потому все это… не имеет значения. И все, что мы говорим, и все, что мы делаем… все это, на самом деле, неважно.

— Никакого нет… самого дела.

— Нет… никакого. И я играл сначала одну роль, потом другую… и роль актера, выходящего из своей роли… и роль актера, выходящего из роли актера, выходящего из своей роли… И теперь…

— И теперь вы тоже, конечно, играете…

Сергей, конечно, Сергеевич.

— Какую-то… уже неважно какую роль. Но вместе с тем и по ту сторону всех этих ролей…

— Ничего, как сказано, нет…

— И значит… ничего не играю.

Пауза.

— Ничего?

— Вообще ничего.

— И это тоже лишь некий текст…

— Вами, вами написанный…

— Неважно, неважно…

— Как бы то ни было… (Мария Львовна, подходя снова к Максу…) как бы то ни было и что бы вы ни играли, вам придется все-таки выйти отсюда…

— Сойти со сцены, уйти из театра…

— И это тоже будет лишь частью спектакля… концом и финалом.

— Уйти отсюда вы, конечно, не можете…

— Наоборот.

— Простите?

— Уйти отсюда я, конечно, могу… хоть это и будет лишь… частью спектакля.

— Наоборот.

— Простите?

— Уйти отсюда вы можете… именно потому, что это будет лишь частью спектакля. Ведь ничего… иного здесь быть и не может.

— Пожалуй.

— Ну тогда… что же?.. (Мария Львовна…) разыграем этот финал… ничего не играя…

— Разыграем его, — сказал Макс.

И присев на край сцены, уже свесив ноги, но еще не становясь на пол, к Марии Львовне, опять-таки:

— Мы увидимся с вами… за кулисами… после спектакля.

— И даже раньше…

Сергей Сергеевич, в свою очередь подходя к ним.

— Вам придется ведь снова выйти на сцену… поклониться публике…

— В самом деле…

— Если, конечно, она захочет вас видеть… А теперь давайте, уходите, сходите. Но подумайте, все-таки, что вас ждет там, за этой дверью…

— Пустое фойе?..

— Вероятно…

И спрыгнув на пол, Макс, очень медленно, потом чуть быстрее, но все-таки медленно, и пару раз обернувшись, помахав рукой, на прощание, чуть-чуть, но, пожалуй, лишь чуть-чуть переигрывая, ничего не играя, Марии Львовне, всем остальным, пошел, действительно, по проходу, и хотя шел медленно, очень быстро дошел, конечно, до двери, и дверь, как будто сама собою (я уже не помню теперь, кто именно стоял там в тот вечер, с другой стороны и за дверью…) открылась, и еще немного помедлив, он вошел в нее, она закрылась за ним: — и пробежав, следовательно, через фойе, гардероб, взбежав по лестнице, пробежав мимо классов, комнаты с зеркалами, гримерных, сбежав по другой лестнице, вновь оказался он за кулисами, вновь (полторы, примерно, минуты занимал весь маршрут, весь пробег… мы замеряли время, на репетициях…) — вновь, следовательно, на сцене, где все остальные стояли сперва неподвижно, затем, перед самым его появлением, уже сбрасывая с себя свои роли, не роли, взялись за руки (против чего я, на репетициях, возражал… вполне безуспешно…) и впустив его в образовавшуюся цепочку, подошли, вместе с ним, к авансцене, поклонились, вновь поклонились… — и после чуть-чуть неуверенных, как мне показалось, хлопков, растерянных рукоплесканий (Сергей Сергеевич подал мне знак рукою, предлагая мне, очевидным образом, подняться, тоже, на сцену; я сделал вид, что не заметил его…) все было кончено; и я вышел из зала, постаравшись ни с кем не встретиться, ни с Алексеем Ивановичем, ни с кем из знакомых; и потом мы еще долго сидели, конечно, в пятиугольной комнате, у Сергея Сергеевича, переживая и обсуждая случившееся; и он, Макс, выпив одну рюмку коньяку, выпил вторую; и я сам после второй выпил третью; и шампанское тоже было, конечно; и так называемые закуски тоже, разумеется, были; и взаимные поздравления; и ощущение, в общем, успеха; и очень долго, до самой ночи, не отпускавшее меня, и его, я это видел, и нас всех, скажем так, еще радостное, под конец уже почти неприятное мне возбуждение.

47

Ну и что же? — А ничего (или так нам казалось…). Да, он был, он был, этот — единственный вечер… и — что же? Он прошел, он закончился; и я вспоминаю теперь, как, уже ночью, после спектакля, банкета, вина, коньяка и шампанского, возбужденья, волненья, я возвратился домой, по заснеженным улицам; и лег спать; и не мог, конечно, заснуть; и заснул; и проснувшись, снова увидел в окне: сугробы, уже новогодние, солнце, блестевшее на снегу; и все было так же, то же: та же комната, тот же стол, тот же шкаф, тот же завтрак на кухне; и целый день я не знал, чем заняться; и после обеда вновь, я помню, заснул; и в конце концов позвонил, разумеется, Максу: он же (думаю я теперь…) — он же, Макс, как и я, смотрел, должно быть, в окно, на заметенные снегом деревья, скамейки; и тоже не знал, разумеется, что теперь делать.

Да, он пережил это… решительное столкновение. Он хотел этого — и он это пережил. Он выстоял; он мог быть доволен собою. Он сыграл свою роль; он поднялся над нею. И — что же: что же, думал он, дальше? Дальше (или так казалось ему…) — дальше не было ничего. Ничего? Вот именно: ничего. Ничего дальше не было; и он чувствовал только усталость; и хотел только спать; и все вчерашнее казалось совсем далеким — и тоже как будто небывшим.

И когда я позвонил ему, наконец, он сказал мне, что — да, все в порядке, все прошло, в общем, удачно… он тоже так думает… но что теперь, ах, теперь он чувствует только усталость, и чувствует себя каким-то (сказал он…) пустым, совершенно (сказал он…) пустым.

Так и должно быть, сказал я. Помимо всего прочего, или я ошибаюсь? мы оба переусердствовали вчера — с коньяком и шампанским… Надо выспаться — все будет иначе.

Да, наверное: так он ответил.

Но и на другой день — он выспался — все было так же; и хотя — он пошел в театр — в театре (на маленькой площади…) его вновь все поздравили — с первой удачей: как выразился Перов — и Мария Львовна, поздравив, поцеловала, и Лиза, разумеется, тоже, и Сергей Сергеевич сказал ему, что… в общем, несмотря на отдельные промахи… он им доволен, даже очень доволен, и надеется, что в новом — с улыбкой — году он, то есть Макс, добьется еще больших, всяческих и всевозможных успехов, — и это было очень, конечно, приятно, — и он подумал, что — вот, наконец, он стал здесь, в театре — своим, почти своим, может быть: — он, Макс, вместе с тем и в то же самое время, чувствовал в себе прежнюю усталость и какое-то… ах, конечно, какое-то, уже знакомое ему, Максу, безнадежное, почти безмерное безразличие, — и стоя где-нибудь за кулисами вдруг, может быть, спросил себя — удивляясь в себе — зачем он здесь и что он здесь делает… после всего, что случилось… после того, как все уже — глядя на сцену — случилось… и без всякого удовольствия посидев на занятиях (с Перовым ли, с Марией Львовной… неважно…), почти не участвуя в них, пошел, отсутствуя, побрел, исчезая, домой; и на улицах, в городе было то праздничное, скользящее беспокойство, которое всегда предшествует Новому году и которое, на сей раз, почти мучительно не соответствовало его собственному, уже, скорее, какому-то — послепраздничному (подумал он…) настроению: о чем он и сказал мне, я помню, через пару дней, в поезде, в так называемой электричке, по дороге… да: к Сергею Сергеевичу.