Страница 7 из 38
— Вот голова! Зачем же мы делаем это? — Он переложил доски на край ямы. — Вот же голова, — повторил он. — Доски нужно положить ниже, а сверху засыпать землей и замаскировать. Получится тайник. Понимаешь, Витька, у нас будет тайник. Сюда можно спрятать что хочешь.
— Где вторая лопата?
— В сарае поищи, — ответил Славка.
Витя сбегал за лопатой и с азартом стал копать.
Я вошла в дом. Евдокия Емельяновна выглянула из кухни, оттуда доносилось шипение примуса.
— Это ты, а я думала, Афанасьевич вернулся.
— Я за ним пришла. Его папа зовет.
— Еще утром на какую-то регистрацию поплелся. Говорил, только поглядит, что это такое, и тут же вернется. Пока не вернулся.
— Когда вернется, пусть к нам зайдет.
— Ладно, скажу.
В это время началась стрельба. Выстрелы доносились со стороны товарной станции. Я выскочила во двор. Славка и Витя бросили окоп, побежали к железной дороге. Я помчалась следом за ними.
Витя обернулся ко мне и погрозил кулаком:
— Сейчас же домой.
Я боялась только отстать от них — бегают они быстрее меня. Я не думала об опасности, о том, что впереди, куда мы бежим, стреляют. Мне казалось: если Витя рядом, со мной ничего не случится. Он сильный, большой, защитит меня. Все же я отстала. Когда завернули за дом, я совсем потеряла их из виду.
— Ви-итька! — испуганно закричала я.
Глаза мои искали только брата. И только когда я увидела его, передо мной открылось зрелище.
По дороге шли, нет, не шли — тянулись, едва переставляя ноги, люди, одни мужчины. Длинная, без конца растянутая колонна. Кто еще мог идти, обходили людей, лежавших прямо на дороге или на обочине, у самого тротуара. Они шли босые. У одних головы были перевязаны грязными бинтами, у других сквозь разорванные на груди гимнастерки тоже виднелись грязные бинты.
Мертвые лежали так, будто на минутку прилегли отдохнуть, будто споткнулись, упали и вот-вот опять поднимутся. Юноша чуть постарше Вити пронизывал меня насквозь невидящими очами.
Я догадалась, что это пленные, они были в военной форме. Их одежда превратилась в лохмотья. Раненые руки подвязаны веревками. Еще хуже было тем, кто ранен в ноги. Неловко опираются они на палки, на плечи идущих рядом товарищей. И человек, передвигавшийся из последних сил, падает на мостовую…
На тротуаре стояли женщины. Трудно было определить их возраст. В темных, старушечьих платках, сдвинутых на лоб, в длинных юбках, все они казались далеко не молодыми. Как и мы, они глядели на пленных с жалостью. Но что они могут сделать? Как помочь? Пленные окружены фашистами с автоматами, рядом с конвоирами бегут злые овчарки, в любую минуту готовые кинуться на того, кого укажет хозяин.
Вдруг одна из женщин громко закричала:
— Коля! Коленька! — и бросилась к конвоиру. — Мой ман[2]! Отпустите моего мана, пан!
Пленный стал пробираться навстречу женщине. И удивительно: в него не стреляли. Он и женщина стояли на тротуаре обнявшись, а колонна шла дальше.
Возвращались мы домой все вместе. Витя держал меня за руку. Толя, нахмурясь, помалкивал, а Славка бормотал:
— Гады, фашисты проклятые. В кого стреляют? Больных, раненых убивают.
4
Позавтракали драниками. Мама напекла их из тертого картофеля, муки и крапивы. Пили чай без сахара.
— Как жить дальше? Что есть будем? — вздыхала мама. — И керосин кончается.
Отец был настроен более оптимистически.
— До осени с немцами расправимся! Вот начнутся дожди, они на наших дорогах со своей техникой и засядут. Погубят их наши дороги. Вот увидишь…
Половину лепешки я спрятала в карман, чтобы потом съесть, и нащупала там метрики. Достала, развернула.
— На, это твоя, — подала Вите его метрику.
Он глядит на метрику, точно она свалилась с неба.
— Где взяла?
— В школе.
Увидел в моей руке еще несколько бумаг.
— Покажи.
Просмотрел их. Взял книгу с этажерки, положил в нее метрики, поставил книгу на место. За руку он вывел меня в коридор, осторожно прикрыл дверь.
— Пошли!
— Куда?
— В школу. Покажешь, где взяла.
Мы выбежали на улицу. Ветер гнал по дороге обрывки бумаг, опавшую с деревьев листву. Над головой совсем низко плыли тяжелые темные облака. Казалось, вот-вот хлынет дождь.
— Эх, ты, — журил меня по дороге Витя, — нужно было брать метрики старших ребят, десятиклассников.
— Зачем? Это же не наши!
— Не наши… Какая разница чьи? Документы, и все.
— Ну и что?
Витя разозлился и вдруг выпалил:
— Нам документы нужны, пленных из города выводить. Понимаешь?
Я даже остановилась, недоверчиво посмотрела на Витю.
— Пленных? Их же охраняют! Я сама видела.
Витя помолчал, наверное, колебался, говорить или не говорить.
— В Дроздах находится лагерь для военнопленных, обнесен колючей проволокой. У ворот стоит охрана. Так мы нашли одно место… Поднимем палками проволоку — и пленные выходят. А ты говоришь, ну и что! Нужны хоть какие-нибудь документы.
— Надо было раньше сказать. Я ведь не знала.
— И я не один придумал эту операцию.
Во дворе школы горел костер. Вокруг костра ходил фриц с автоматом. Мы стояли и смотрели, как сгорают школьные документы — метрики и другие бумаги. Наконец фриц заметил нас и прогнал со двора.
Домой шли хмурые. Витя не смотрел в мою сторону.
Я чувствовала себя виноватой и, чтобы как-то загладить свою вину, спросила:
— Ты читал объявления, что висят у магазина? Там про какую-то регистрацию написано?
Витя усмехнулся.
— Мстислав Афанасьевич вчера как ушел на эту регистрацию, так домой и не вернулся. Зайду к ним, может быть, что-нибудь удалось разузнать.
Я поняла, что мешаю ему.
— Что ж, иди, — сказала я.
Когда Витя отошел, я повернула назад, на Грушовскую, в сторону товарной станции.
Может, опять будут гнать пленных, так отдам им хоть лепешку, решила я.
Колонну я увидела издалека. Она была не такая длинная, как вчерашняя. Я подошла поближе, остановилась. Мимо меня проходили пленные. Их пошатывало от страшной усталости. Они шли согнувшись, еле-еле переставляя отекшие ноги.
Я смотрела на них и ломала голову, как незаметно передать лепешку. Я проследила за ближайшим конвоиром и, когда он прошел мимо, сунула лепешку в руку пленного с перевязанной головой. Он быстренько спрятал лепешку в карман. А я повернулась, чтобы идти домой, как вдруг услышала:
— Доченька, доченька моя!
Кричал пленный слабым голосом.
Оглянулась. К кому он обращается? Вокруг никого не было. Я одна стояла на тротуаре.
— Доченька, ты не узнаешь меня? Я ж твой папа!
Я чуть было не сказала, что он ошибся, что мой папа дома, болеет. И тут же вспомнила, как вчера женщина узнала своего мужа и его отпустили. Этот бородатый пленный хочет, чтобы я «узнала» его.
Я бросилась к колонне и закричала на всю улицу:
— Папа! Это мой папа! Отпустите моего папу! — И заплакала. Наверное, от страха: вот сейчас конвой догадается, что пленный не отец мне, и тогда меня убыот. Слезы текли по моему лицу, я никак не могла их умять.
К моему большому удивлению, пленного отпустили. Мы шли с ним по улице обнявшись. Он шатался от слабости, и я тоже еле держалась на ногах. Пленный говорил мне:
— Ну чего ты дрожишь? Ты очень хорошая девочка.
Он все время оглядывался по сторонам, а я думала только об одном: как бы нам поскорее дойти до дому. Если он упадет, мне не поднять его.
В это время я увидела Зинку. Я с ней не встречалась с тех пор, как мы прятались от бомбежки вместе с соседями в нашем сарайчике. Я редко выходила из дома. Что ей сказать, если спросит, кого я веду? Ее не обманешь, она знает папу. У меня даже в висках застучало. А Зинка подходит все ближе, я вижу, как она приветливо улыбается.
— Здравствуйте, — говорит она и останавливается.
2
Ma