Страница 27 из 38
Слово «был» резануло по сердцу.
— И ничего сделать нельзя? — спросила мама.
— Теперь в отпуск никого не пускают. Не до отдыха им… — Илевич поднялся. — Ну, я пойду. — Он крепко пожал всем руки.
Лёдзя была еще у нас, когда вернулся Витя. Лицо его сияло.
Он не скрывает радость, наоборот, ему не терпится поделиться с нами, и он выпаливает:
— Элик уже дома!
— Выпустили? — подозрительно спрашивает отец.
— Выпустят они… Мы с Толей помогли ему.
Все с недоумением смотрят на Витю, а он смеется:
— Не верите?.. Его в Германию должны были отправить. Нам Курт сказал. Народу собралось тьма. Сплошная неразбериха. Мы с Толей прошли в школу, как будто попрощаться с Эликом. Он надел мой плащ и мою шапку и через минуту вышел с Толей.
— А ты остался? — не выдержала мама.
Витя смеется.
— Тебя могли вместо Элика угнать в Германию.
— Я показал свои документы, и меня выпустили.
— Так просто?
— Ну… немного пошпрехал с охранником. Немного повезло, немного Курт помог.
— И Курт там был?
— Я его позже увидел.
— Ты что-то недоговариваешь, Витя. — Мама пристально посмотрела ему в глаза. — Что-то недоговариваешь. Не верится мне, что все было так просто. Ты вошел, а Элик вместо тебя вышел. Не верится.
— Почему не верится? Знаешь, сколько там народу собралось? Плач! Крик! В Германию угоняют. Суматоха. Кто в машину садится, а кто за колеса прячется…
— Это ты — за колеса?
— Ну, мама, с тобой невозможно разговаривать, ты как рентген, насквозь все видишь.
— Вижу, не сносить тебе головы.
— Ну, а Славка где? — не выдержала я. — Почему вы и его не спасали?
Витя прилег на диван, положил руки под голову. Видно, очень устал.
— Славка сам убежал, три дня тому назад. Он уже в лесу.
— Ну что ты выдумываешь? Разве можно убежать из тюрьмы? — не поверила я.
В другой раз Витя промолчал бы, но сейчас у него хорошее настроение.
— Ладно, расскажу, только это длинная история, — начал Витя. — Славка мужественно вел себя в тюрьме, никого не выдал. У него все время допытывались, где он прячет оружие. Славка отвечал: «В глаза не видел никакого оружия». И вот привели его на допрос к самому шефу полиции. «Ну-ка признавайся, где спрятаны автоматы и патроны? И не вздумай лгать, нам все известно. В конце Грушовской улицы, около ветеринарной лечебницы, в могилах. Мы даже знаем, в каких именно могилах. Нужно, чтобы ты сам чистосердечно признался, это облегчит твою участь».
Пока шеф говорил, Славка думал: «Откуда им стало известно? Действительно, там мы прятали с Толей пистолеты и патроны; выкрадывали у немцев оружие и зарывали в могилах. Домой же не понесешь, рискованно. А копать яму тяжело, да и опасно. Сразу видно, где свежая земля вскопана. А на могиле раз-два ковырнул лопатой, прикопал — и все шито-крыто». И дяде Павлу, родственнику Полозовых, удобно откапывать оружие. Он передавал его партизанам. Славка сказал шефу полиции, что знает, где лечебница, знает, где могилы, но о том, что там зарыто оружие, ничего не знает. Могилы пленных он показать может.
И вот он отправляется в сопровождении двух охранников. Конец Грушовской улицы, по обе стороны дороги возвышаются братские могилы. В тех, что слева, прятали оружие. А вдруг там патрон какой-нибудь завалялся или еще что? Откапывали оружие ночью. Могли и недосмотреть.
И Славка показывает на могилы справа от дороги.
Полицаи взяли лопаты в ближайшем доме и стали копать. Но ничего не откопали. Дом, где живет Славка, совсем недалеко. Славка уговорил зайти к ним.
Растерянная мама побежала к соседям одолжить самогонки и закуски. Полицаи сидят за столом, пьют, едят. Потом им захотелось сигарет. Ну, будто сами подсказывают, что делать.
Славка берется достать хорошие, немецкие сигареты, он знает где. Один из полицаев говорит: «Слетай. Только смотри…»
Но прежде Славка пошел на кухню, заглянул в плиту.
Там должен лежать пистолет. Три недели он сидел в тюрьме. Все это время Славка боялся, что мама затопит плиту, где спрятано оружие. Пистолета не оказалось на месте. Значит, Толя перепрятал его.
Возле дома стоял велосипед. Славка сел на него и поехал в Сенницу, чтобы оттуда податься до Дзержинска.
— Неужели в полиции полные идиоты? — удивился отец.
Витя улыбнулся:
— Один из них — наш человек.
«Ну и денек! — думала я. — И горе принес, и радость, и смех, и слезы…»
Элик живет дома, Курт пристроил его в сапожную мастерскую — чинить солдатские сапоги. Там работает один старик. Элик ему помогает.
Он заходит к нам, но редко. Похоже, Витя не в ладах с Эликом. Однажды Элик сказал Вите:
— Курт видел, как Толик брал на складе батарейки для радиоприемника. Он предупредил: если увидит еще раз, то вынужден будет заявить.
— Что еще сказал твой Курт? — Витя сделал ударение на слове «твой».
— Курт сказал, чтоб в столярке больше не пели советских песен. Он тоже заявит.
— Почему он раньше об этом не заявлял? Может, потому, что и ты был с нами?
— Он боится. Солдаты услышат и на него же донесут, если он будет молчать. Одним словом, как хотите. Меня просили предупредить — я это сделал.
— Ты кто у него, личный секретарь или курьер?
Когда Элик ушел, я спросила у Вити:
— Зачем ты с ним так?
— Ты ничего не понимаешь. Все не так просто, как ты думаешь.
12
Холодный, сырой осенний ветер рванул форточку на окне, стекло зазвенело, и ржавые петли заскрипели. Я проснулась, откинула одеяло и подошла к окну. Покрепче закрыла форточку на крючок и взглянула на часы. Половина восьмого.
Витя должен был вернуться в шесть. Вчера вечером он ушел грузить уголь. На товарную опять прибыл состав. Никогда Витя не возвращался с ночной смены позже шести. А сегодня он не пришел вовремя.
Ветер бушевал за окном, гнал по улице мокрую листву. Заворочалась в постели мама.
— Который час, доченька?
— Уже восьмой.
Мама вскочила, посмотрела на Витину постель.
— Господи, что случилось?
Мама стала лихорадочно одеваться и вдруг беспомощно опустила руки, потерла лоб, что-то припоминая, поглядела на меня долгим взглядом и машинально, точно отвечая самой себе, закивала головой:
— Да-да, значит, это не во сне. Я в самом деле слышала еще один взрыв…
И в восемь Витя не пришел.
Мама, все время прислушиваясь, не стукнет ли дверь в коридоре, налила мне стакан чаю, положила рядом кусочек эрзац-хлеба и тоненький пакетик с маленькими белыми таблетками сахарина. Бросишь две таблетки в стакан, а воображаешь, будто два кусочка сахара положила. Сладко. Только… только с сахаром вкуснее. Мы уже забыли, какой вкус у сахара, — третий год его не видели, привыкли к сахарину и к эрзац-хлебу.
— Собирайся, пойдем, — говорит мама. Зайдем в школу, спросим, где Витя.
Я натянула на себя короткое довоенное пальто, замотала платком голову. Мы с мамой выходим из дома, поворачиваем на Парашютную улицу, доходим до Грушовской… Но что это? Стоит толпа. Дорогу перекрыли фрицы с железными, похожими на серп луны, бляхами на шее, в касках, с автоматами. Никого не выпускают из поселка. И полицаев полно. Откуда их столько? Сквозь заслон не пройти. Люди, пришедшие сюда еще раньше, пытались выйти из поселка по другой дороге, но везде их останавливали. Поселок окружен. Один человек показывает аусвайс, объясняет, что опаздывает на работу. Но у солдат каменные лица, стоят, как столбы на дороге. И в поселок никого не пускают. С другой стороны — тоже солдаты.
— Мама, я здесь! — услышали мы Витин голос.
Мама обрадовалась, помахала ему рукой. Но тут же заволновалась:
— Он уже три часа тут стоит, после ночной смены!
Брат увидел нас, отделился от толпы и сел прямо на землю, прислонившись к дереву, — видно, ноги его не держали.
Мама бросилась к солдатам.
— Пропустите, это мой сын! Он всю ночь работал, ему отдохнуть нужно. Мальчик домой идет.