Страница 21 из 38
Я вздрагиваю и открываю глаза. Передо мной стоит Зинкина мать и показывает рукой на дверь.
— А ну прочь отсюда, голодранка! Расселась! Разлеглась! Для тебя я тащила его сюда? Прочь!
Я вскакиваю и бегу вон из комнаты.
3
Стук в дверь — и в то же мгновение у каждого на лице страх. Мы смотрим на Витю. Он качает головой: мол все в порядке. Значит, никакой опасности нет.
— Пойду открою. Фрицы не так стучат, — говорит мама.
Из передней доносится ее голос:
— О, какие гости! Давненько вас не было. Раздевайтесь, проходите, пожалуйста.
Я догадываюсь, кто пришел. Никого другого мама не могла так встретить. Эрик входит не один.
— Мой друг Вацек Илевич, — говорит он. — Пришли от снега прятаться. Можно?
— Конечно! Ваш друг — наш друг. Вы же знаете, как мы обязаны вам.
Эрик жестом останавливает маму. Она суетится:
— Таня, убери со стола. Мама, поставьте чайник, пусть греется.
Я убираю посуду, бабушка идет на кухню. Эрик говорит маме:
— Не беспокойтесь, пожалуйста, мы только что позавтракали. — Он прикладывает руку к сердцу. — Мы к вам по срочному делу. Мой друг Вацек Илевич музыкант и первоклассный мастер по проводке радио, вот и решили: довольно вам слушать вьюгу, шум дождя да гул самолетов, мы поставим вам радио.
— Ой, что вы, зачем столько хлопот? Мы уже и отвыкли от него.
Про себя я умоляю маму: «Не отговаривай, пускай проведут. Я так хочу радио!»
— Какие хлопоты! Это моя благодарность за ваш чудесный подарок — за пластинку. Действуй, Вацек.
Вацек одет в форму железнодорожника. Он осматривает стены, ищет старую проводку. Я подбегаю к нему и показываю, где у нас до войны висело радио. Вацек нашел в углу у самого потолка тоненький хвостик проволочки, вынул из чемоданчика инструменты и принялся за дело.
Наконец наступила торжественная минута: сначала послышались звуки непривычной музыки, потом музыка оборвалась и вступил голос диктора…
— Передача из костела, — объяснил Эрик. — В городе траур.
— Я видел спущенные флаги. Почему-то все кинотеатры закрыты, — сказал Витя.
Эрик улыбнулся:
— Ваши разбили армию Паулюса под Сталинградом. Есть отчего горевать.
Почему Витя расспрашивает Эрика? Про Сталинград Витя сказал нам еще несколько дней назад. А теперь он расспрашивает об этом Эрика. Почему?
Эрик поднялся со стула.
— Нам пора, служба. — Потом задумался на минутку и сказал, уже стоя у двери: — Пластинка ваша осталась в Германии. На Новый год собрались мои друзья — поляки и немцы. Мы спустили шторы на окнах, проверили, хорошо ли закрыта дверь, и я поставил вашу пластинку. Это был великолепный новогодний сюрприз моим друзьям. Если бы вы только видели их лица! Большое вам спасибо.
— Удивительный человек, — сказала мама, когда за Эриком закрылась дверь. — Ходит в немецкой форме, офицер, а говорит такое…
4
Подошвы моих ботинок стали совсем тонкие. Ногам было сыро и холодно. Отец вырезал картонные стельки и положил в ботинки. Но их хватило не надолго.
А теперь на одном ботинке большая дырка, и палец вылезает вместе со стелькой. Прибить новую подошву нельзя, в газетах был приказ, запрещающий прибивать кожаные подошвы к обуви. Кто ослушается — будет наказан.
Отец вертит в руках мои ботинки и ворчит:
— Холера их возьми, что теперь делать?
— Их еще можно починить.
Голос у меня не очень уверенный. Я боюсь, что отец не починит ботинки и мне не в чем будет выйти из дому. А у Толи Полозова сегодня день рождения.
Отец достает ключ от сарайчика и направляется к двери, волоча больную ногу.
— И я с тобой!
Он глядит на мои ноги.
— Куда ты пойдешь босая?
— Надень, доченька, мои бурки, — говорит мама.
Мама болеет, уже несколько дней не встает с постели.
Я научилась ставить банки, как настоящая медсестра. Маме стало немного легче, но ходить ей мы еще не разрешаем.
Я обуваю мамины бурки и бегу догонять отца.
В сарайчике отец начинает копаться в разной рухляди, сваленной в углу, как раз на том месте, где находился Витин тайник. Я боялась: вдруг отец обнаружит тайник? Отец вытаскивает из кучи старый ботинок, сгибает подошву, она тут же с треском ломается. Отец бросает ее обратно в кучу.
— Откуда здесь накопилось столько барахла? — удивляется он.
— Это мы с Витей натаскали. Может, пригодится.
— Барахольщики, — добродушно говорит отец.
Наконец он отыскивает большой ботинок с крепкой подошвой. Мы покидаем сарайчик. Я рада: отец не обнаружил Витин тайник!
Сегодня Толе исполнилось семнадцать лет. Моя мама говорит о нем:
— Еще совсем ребенок. Бедные дети!
А мне Толя кажется взрослым. Я тоже хочу поскорее стать взрослой.
Только… только пусть сначала кончится война. Я думаю, что подарить Толе, и вдруг вспоминаю: у Вити есть компас. А Толе компас просто необходим, чтобы не заблудиться в лесу и не попасть в лапы фашистов. А у Вити, наверно, есть еще. Ведь он когда-то собирался подарить этот компас Славке.
Я вышла из дома раньше Вити, а то, чего доброго, скажет: «Мала еще по гостям ходить».
У Полозовых я увидела незнакомых ребят и смутилась, тайком отдала Толе компас и тихо сказала:
— Поздравляю.
Он посмотрел на подарок и прошептал:
— Молодчина.
— Таня, помоги мне, — зовет из кухни Евдокия Емельяновна.
Я спешу к ней. Кухня большая, уютная. Половину ее занимает печь. На припечке лежат сухие щепки, на треноге стоит чугун с водой, рядом зажигалка.
— Вот хорошо, невестушка, пришла к нам.
От таких слов я совсем смутилась. Схватила нож и стала чистить луковицу для винегрета. Пока Евдокия Емельяновна мелко крошила свеклу, я, как полагается, резала лук ровными круглыми дольками. Евдокия Емельяновна все хорошенько перемешала, вынула из кармана фартука маленький мешочек с солью и немного подсолила. Затем опять все перемешала и полила постным маслом. Глядя на такую роскошь, я глотала слюни.
— Теперь неси на стол.
Я осторожно взяла миску. В комнате было много ребят. Они стояли и слушали незнакомого мне высокого юношу.
Евдокия Емельяновна принесла большую миску горячей картошки.
— Подай, Таня, лепешки, — попросила она. — Тарелочки и вилки возьми в буфете.
Я повернулась и увидела Нелю, мою школьную пионервожатую. Она сидела на диване рядом с Толей. Я полгода не встречала ее в поселке, значит, она уезжала куда-то. Она разговаривала с Толей, как обычно разговаривают друзья, которые часто видятся. Неля наклонилась, сняла ботинок и под стельку спрятала бумажку, которую держала в руке.
— Передам завтра же, — сказала Неля и, увидев меня, добавила: — А я больше комедии люблю. Хоть посмеяться можно. Таня, откуда ты? — удивилась Неля. Видно, не ожидала меня здесь встретить.
Толя достает из буфета тарелочки и подает мне. Выдвигает ящик, берет вилки и сам раскладывает их на столе.
А Евдокия Емельяновна уже приглашает всех:
— Садитесь, а то картошка остынет.
Только стали садиться за стол, как с шумом открылась дверь и на пороге показался Мстислав Афанасьевич с Олей на руках.
— Без меня начинаете? Не выйдет! — Он опустил малышку на пол, достал из кармана бутылку, заткнутую белой тряпочкой. — Наша селянская. Толя, подавай рюмки. Чтоб никто чужой не догадался, зачем вы тут собрались.
Евдокия Емельяновна раскладывает на тарелки винегрет, картошку и приговаривает:
— Кушайте на здоровье.
Я сижу рядом с Нелей и радуюсь нашей встрече.
— Ты где была, Неля? Я тебя давно не видела.
— В деревне.
— А теперь тут останешься или опять в деревню уедешь?
— Не знаю. Лучше не спрашивай, ладно?
— Ладно, — соглашаюсь я, хотя не понимаю, почему из всего надо делать секреты.