Потасовка

Д'Анувилль (сдержанно). Моя служба не предоставляла мне возможности близко узнать герцога Отрантского.

Людовик. Так знали или нет?

Д'Анувилль. Я думал, что имя отца просто было в огромных списках приговоренных, которые действительно подписывал герцог Отрантский, когда Конвент послал его подавлять Лионское восстание. Я никак не связывал отца и Фуше.

Людовик. А потом вы что-то узнали?

Д'Анувилль (готов расплакаться). Я не имею права отвечать. Это не моя тайна.

Людовик. Фуше знал вашего отца?

Д'Анувилль. Нет. Он знал мою мать. Поэтому я и стрелял в него. Я раньше понятия не имел обо всем этом. (Разрыдавшись, падает в кресло.)

Людовик. Ну будет, будет… Меня ноги не держат… (С трудом поднимается, опираясь на стол и трость, и прихрамывая приближается к д'Анувиллю, гладит его по голове. Внезапно ласково, смущенно.) Дитя мое. Бедный малыш. Не знаю, что вам сказать. Мы пережили страшные времена, когда никто толком не понимал, что делает. Нельзя требовать от человека, чтобы он оставался чистым в тюремной грязи. Тюрьмы всегда полны невинными. Преступники — те, кто загоняет туда себе подобных во имя идей. Но куда денешься? Я знал вашу матушку в первые месяцы ее замужества. При нашем весьма фривольном дворе она блистала своей добродетелью. Об этой молодой женщине мы поговорим с вами, если вы захотите остаться у меня.

Д'Анувилль (всхлипывает). Я хочу умереть. Мне стыдно.

Людовик (мягко). Ну, конечно. В вашем возрасте считают, что таким образом можно все уладить. Во-первых, ничего этим не уладишь, во-вторых… Я стар, мой милый, и в один блеклый зимний день на меня обрушились позорная смерть брата, потом сестры, потом королевы, моей невестки, моего кузена Энгиена и множества друзей… Меня самого долго унижали, обманывали, высмеивали. Я прожил жизнь. (Гладит его по голове.) Не могу больше оставаться с вами. Тут за стеной послы моих братцев — они прибыли, чтобы обворовать меня. Поверьте, всегда можно найти нечто лучшее, чем смерть. Останьтесь вечером во дворце. (Д'Анувилль собирается вскочить, но Людовик жестом останавливает его, твердо.) Я так хочу. В конце концов я ваш король и опекун, поскольку виконт д'Анувилль был моим дворянином. Мы вернемся к этому позже, ночью, после парадного ужина, где я буду восседать между братцами-хапугами этаким добрячком в пышных одеждах. Вы вообще как спите? Ну сегодня, конечно, вам глаз не сомкнуть… Я-то никогда не сплю. У нас будет масса времени. Я научу вас, что следует делать в наши дни молодому человеку: вернуться домой, жениться, если подвернется милая девушка, завести детей и служить, либо заниматься своим ремеслом. Уже не скучно! Когда-то такой и была жизнь мужчины. Пока французы не увлеклись политикой и не начали воспринимать жизнь театрально. Те, кто скажет вам, что юность нуждается в идеалах, — дураки. Пустое, у нее один идеал — она сама и волшебное разнообразие жизни. Личной жизни, единственно подлинной. Идеи — это для них. А вам нужно жить. (Грустно.) Если мои слова вас не убедят, даю слово короля, вы получите паспорт, чтобы присоединиться к своему императору. (Делает шаг, останавливается.) Я сказал «императору»… Вы, наверное, и не заметили. Впервые я признал за генералом Бонапартом этот титул. Чтобы доставить вам удовольствие, потому что вам двадцать лет и вы плачете.

Д'Анувилль краснеет, ему стыдно. Он вскакивает и застывает по стойке смирно.

Д'Анувилль. Извините, сир.

Людовик (добродушно). Ничего. Стойте смирно. Это глупо, но хоть слезы высохнут. (Спохватывается, приближается заговорщически.) Герцог Отрантский не замедлит прийти. Он подслушивает за дверью. Врежьте ему как следует, если вам от этого станет легче. Но… вы уверены, что у вас нет другого пистолета… а, шалун?

Д'Анувилль. Нет, сир. У меня ничего больше нет.

Людовик. Ну и хорошо. Я вам верю. Мне этот мерзавец нужен для дела. (Выходит, сильно хромая.)

Входит Фуше.

Фуше. Дитя мое, не надо выносить сор из избы.

Д'Анувилль. Я не ваше дитя.

Фуше. Смотрите пожалуйста! Я стал любовником вашей матери в тюрьме Кармелиток. Виконт д'Анувилль уже три месяца сидел в мужской половине, она — в женской. Лионские тюрьмы не шутка, поверьте мне. За них отвечал я. А вы появились на свет через девять месяцев после… моего допроса.

Д'Анувилль (бледнеет, глядя в сторону). Я вас ненавижу!

Фуше (глухо). Ну конечно. Я и не ждал, что вы броситесь мне на шею. Но я хочу, чтобы вы знали, милый лейтенант, чей вы сын. Каждый должен нести свой крест. Я нес свой. Я стал любовником вашей матери вследствие гнусного — вы вправе так считать — шантажа. Я, допустим, позволил убить того, чье имя вы носите. На ваши сыновние чувства мне рассчитывать не приходится. Но я ос-ставил тайное завещание, по которому вы получите несметные богатства. Насколько я успел вас узнать, вы, наверное, откажетесь, мой маленький герой. Я просто хотел сказать вам, что наблюдаю за вами все эти двадцать два года. Вы были любимы, мой милый стрелок, хоть и не подозревали об этом. (Ждет, спрашивает глухо.) Могу ли я узнать, каковы ваши намерения?

Д'Анувилль (не двигаясь). Получить завтра утром паспорт и присоединиться к императору.

Фуше (бесстрастно). Я все еще министр полиции и обладаю достаточной властью, хотя толстяком Луи управлять потруднее, чем вашим гением. Мне проще простого помешать вам добраться до Рошфора. Но я не стану делать этого. (Глухо, словно смущаясь.) Мне придется полюбить страдания. И все благодаря вам. (Добавляет загадочно.) И потом, я очень рассчитываю, что ваш кумир сам отомстит за меня.

Освещение меняется. Занавес падает, но это уже не дворец Тюильри, а высокий мрачный борт «Беллерофона» на пристани в Рошфоре. Английский часовой — его играет тот же актер, что и французского, только он гладко выбрит, тогда как у первого были пышные усы, — печатая шаг, подходит к трапу и берет на караул. За ним следует офицер.

Офицер (рявкает). Как стоите! Четверо суток гаутвахты! (Выходит.)

Появляется Наполеон в сопровождении д'Анувилля. Понятно, что они уже давно ходят вместе по пристани.

Наполеон (рассеянно, словно кость приставшей собаке, бросает д'Анувиллю). Очень мило с вашей стороны, что вы приехали, лейтенант. Но право, не стоило беспокоится.

Д'Анувилль. У меня, кроме вас, никого нет.

Наполеон. У меня тоже.

Д'Анувилль (ошарашен, понимает по-иному). О, сир!

Наполеон (смотрит на него, раздраженно). Я хочу сказать, что у меня тоже никого нет, кроме самого себя. Вы что же, полагаете — Монголов, Маршан и еще четыре идиота на борту — подходящая компания для такого человека, как я? Дудки! Ах, если бы я мог взять с собой хотя бы Фуше! Кстати, что с ним стало? Я успел его расстрелять?

Д'Анувилль. Нет, сир.

Наполеон. Я, как сумел, устроил допрос помощнику капитана. На ломаном английском — вот он на меня вылупился! Я прикинулся дурачком — сцена моего гнева будет более впечатляющей в открытом море, а не на этом загаженном причале, — но я уже знаю, они не повезут меня в Америку. Высадят на острове, на юге Атлантики, на скале, у черта на куличках!

Д'Анувилль (в отчаянии). Сир, я вас больше не увижу!

Наполеон (холодно). Все возможно… Единственное, что меня забавляет, — это рожи моих верных дураков и их дам, которые поднялись на борт в надежде совершить увлекательный туристический вояж в Новый Свет. (Замечает солдата и берет д'Анувилля под руку.) Может, попробуем выведать у часового? Про них всегда забывают, не отличая от будки. А ведь часовые все слышат — мимо них проходят, обсуждая судьбы мира… Они все знают! История полна часовыми, которые были в курсе дела раньше министров. (Подходит к часовому, тот тут же вытягивается по стойке смирно. Спрашивает с чудовищным акцентом.) Какой полк?