Страница 17 из 21
Делает гимнастические движения.
Раз, два, три, четыре!.. Раз, два…
Тотчас же выдыхается и останавливается.
Книги врут. Очень долго надо ждать, пока нарастут мускулы. А потом, повнимательнее вглядевшись в портрет автора на обложке, вы в конце концов понимаете, что он, несмотря на атлетическое сложение, тоже, должно быть, рогоносец. И вот вам совет: начинайте сразу с красного вина. Результат гораздо лучше и достигается во много раз быстрее.
Наливает себе, пьет. Фредерику.
Вам налить?
Фредерик. Нет.
Люсьен. Как хотите. Но у рогоносцев с достоинством только одно преимущество: они страдают вдвойне. И потом, какой в этом может быть смысл — рогоносец с достоинством? Разве существуют благородные больные раком или элегантные прокаженные? Нужно корчиться от боли, мужественно выплевывать и слюну, и легкие, кричать, когда невмоготу, жаловаться, всем надоедать. Нужно быть рогоносцем всласть омерзительным, всласть подлым, всласть гадким перед лицом Господа Бога — пускай знает! Знаете, что я сделал в первый день, когда ушла Дениза? Я во время обеда нарочно внезапно упал со стула и остался лежать на полу, чтобы они подумали, что я умер. Просто так. Чтобы они испугались, чтобы что-нибудь случилось. Они мне терли уксусом виски, пытались разжать зубы чайной ложкой, а я слышал, как они хлопочут, и, посмеиваясь про себя, спокойненько дышал. Я не был мертв, но я был рогоносцем. И мне хотелось сделать что-нибудь похуже. Снять штаны, помочиться на стены, вымазать лицо сажей, пройтись по улицам с большим картонным носом, чтобы говорили: «Что это с ним, с этим молодым человеком с большим картонным носом?». Да ничего! Просто он рогоносец. Это нос рогоносца!
Фредерик. Оставьте меня в покое.
Люсьен. Я вам мешаю? Мсье хочет страдать с удобствами, страдать благородно? Мсье хочет быть уникальным? Рогоносцы мерзки, рогоносцы жалки, это ему не подходит? Мсье — рогоносец особой разновидности? Тем не менее, мсье, мы братья. Мы пили из одной чаши, и, раз никто нас не целует, приходится нам целовать друг друга.
Паясничая, пытается обнять Фредерика, тот его отталкивает.
Фредерик. Убирайтесь прочь, вы пьяны.
Люсьен. Вином, может быть, и разит, но — пьян в пять часов? Ах, молодой человек, молодой человек! Это как мускулатура — на это нужно много времени. На все нужно много времени. Нет, пьяным я буду только вечером, именно тогда, когда говорить я больше уже ничего не буду и стану вполне благовоспитанным.
Внезапно декламирует.
«Каждый вечер граф запирался в библиотеке один, и поздно ночью графиня слышала, как он, шатаясь, поднимался по лестнице!»… А я шатаюсь, когда я трезв. Я напиваюсь, чтобы подниматься каждый вечер к графине, твердо держась на ногах.
После паузы добавляет.
Но каждый вечер меня там, наверху, вместо графини ожидает лишь небольшое разочарование.
Фредерик. А я не буду пережевывать и глотать свое страдание, как пес блевотину. Пусть сразу истечет кровью, и хватит. Этот игрушечный мирок, куда вы меня оба увлекли — не мой мир. Ни отец, ни мать, ни один человек у нас в деревне не имел возможности уделять столько внимания своим горестям. А ведь и у них дети умирали от неизвестных болезней, и от них жены тоже уходили. Только у них были дела поважнее, чем прислушиваться к своим болячкам.
Люсьен. Благословенны труженики полей!
Мать (входя). Юлия встала. Дорога, наверное, утомит её, но она предпочитает все же уехать сегодня. Она, как и я, только и думает, как бы поскорее убраться отсюда.
Люсьен. А ведь летом тут красиво!
Мать (не обращая внимания на Люсьена, Фредерику). Ты готов?
Фредерик. Да, мама.
Мать. Я позову тебя, чтобы ты помог Юлии спуститься. Я сейчас приготовлю ей кофе.
Уходит на кухню.
Отец (который вернулся в комнату, смотрит, как она уходит, и констатирует). С тех пор, как она навела порядок в моих буфетах, она со мной холодно. Не представляю, что она там нашла.
Люсьен (шепотом Фредерику, как бы продолжая разговор). А когда дни у вас наладятся, если вы сильны — а мне вы кажетесь сильным, может быть, вам это и удастся — останутся ночи. Ночи, когда заснувший рогоносец вновь переживает свою пытку. Если бы даже Дениза вернулась, даже если бы теперь она оставалась мне верна, я, если бы и сумел забыть днем, все-таки оставался бы рогоносцем до конца своих ночей. (После маленькой паузы добавляет). А ведь это мой единственный шанс стать только наполовину рогоносцем. Вот почему я не перестаю её ждать.
Фредерик. И уже давно?
Люсьен. Два года. А ведь она пошла купить чулки! Я уже начинаю беспокоиться…
Фредерик. Вы забудете ее.
Люсьен. Нет, коллега. Еще одна иллюзия, с которой нужно расстаться. Можно найти другую. Забыть — нельзя. (Встает). Впрочем, у рогоносцев всегда есть склонность представляться более страдающими, чем они есть на самом деле. Теперь я жду уже не её, а письмо. Письмо с Берега Слоновой Кости, с красивой зеленой маркой на конверте. С неграми мне будет хорошо. Мне сказали, что там они самые черные и самые глупые.
Отец (встал, подошел к ним). Я слушаю, что вы говорите, и не понимаю вас, ребята. Вот вы тут барахтаетесь, мучаетесь… Что до меня, то жизнь и любовь всегда казались мне гораздо проще. Только не вздумайте сказать, что я никогда не любил. В двадцать лет у меня было три любовницы. Конторщица из бюро регистрации, великолепная блондинка, которой я задавал перцу, служаночка из ресторана, где я обедал, и молодая девушка одного из лучших семейств города. Отдавшаяся мне невинной, мой дорогой, и принимавшая меня по ночам в двух шагах от спальни родителей. Ж. П… Извините, что я называю только инициалы. Эта особа вышла впоследствии замуж за одного из высших чиновников округи.
Люсьен. Я знаю ее. Она горбатая.
Отец. Чуть-чуть. Легкая деформация, не умалявшая ее очарования.
Люсьен. Она уродина.
Отец (соглашаясь). У нее был слишком большой нос. Но глаза были очень хороши! (Подходит ближе). И потом, мой дорогой, у нас тут мужской разговор, черт возьми! Я тоже был молодцом: горб, нос, в кровати… (делает непристойный жест). Романтиком тоже быть не следует! Любовь — это преходящий приятный миг. Когда он миновал… (Снова делает жест, на это раз благородный). Внимание! Галантность, очаровательнейшая учтивость. Я всегда уважал женщину. Но никогда из-за этого не отказался бы от бильярда и приятелей. Я устраивался так, чтобы никогда не страдать. Впрочем, у меня был принцип — я сматывался первый. Никогда — больше трех месяцев. По истечении срока я был неумолим. Находились такие, которые ревели, как коровы, нагишом бежали за мной по улицам. Мольбы, угрозы — я ничего не слышал и не видел. Однажды крупная брюнетка, портниха из Каоре — настоящая Юнона, дорогой мой, груди вот такие… Я стоял на пороге, она бросается на кухню, хватает бутылку щелочи: «Если сделаешь шаг, выпью!». Я ушел.
Люсьен. И она выпила?
Отец. Не сомневаюсь. Я встретил её спустя три недели очень похудевшей. Потом она вышла замуж за полицейского, теперь у нее взрослый сын-парикмахер. И что только вы выдумываете о жизни? Самое главное — никогда не попадаться на удочку.
Люсьен. А когда больно?
Отец (кричит совершенно искренне). Да не бывает больно! Тут я вас совершенно не понимаю!