Страница 3 из 5
Я подошла к спальне. Там не было света. Брэд ушел спать рано. Он был слишком вымотан. Во время обеда мы снова бросали друг другу всё те же доводы.
Он не спал.
– Мы всё ещё собираемся пойти на это? – спросил он в темноте.
Я присела на край кровати и стала раздеваться.
– Я не могу от этого отказаться, – сказала я. – Я слишком сильно скучаю по ней. Прости.
Он ничего не ответил. Я закончила расстегивать блузку и обернулась. В лунном свете, проникающем сквозь окно, я увидела, что его лицо было мокрым. Я тоже начала плакать.
Когда мы оба, наконец, остановились, Брэд сказал:
– Я тоже скучаю по ней.
– Я знаю, – сказала я. Но не так, как я.
– Это будет совсем не она, ты это понимаешь? – спросил он.
– Я знаю, – сказала я.
Реальная Эми прожила девяносто один день. Сорок пять из них она провела под стеклянным колпаком в реанимации, где я даже не могла дотронуться до неё во время кратких визитов, всегда проходивших под присмотром врача. Но я могла слышать, как она кричит. Я всё время слышала её крики. В конце концов, я попыталась разбить стекло руками, я колотила ладонями по непробиваемому стеклу пока не переломала кости, и потом меня загрузили лекарствами.
Я никогда не смогу заиметь ещё одного ребенка. Стенки моего чрева не зажили должным образом, и я больше никогда не смогу забеременеть. К тому времени, когда до меня довели эту новость, Эми была банкой с пеплом в моём шкафу.
Но я всё ещё слышала её крики.
Сколько ещё на свете женщин, таких же как я? Я хотела чего-то такого, что можно было бы взять на руки, научить говорить, ходить, немного подрастить, достаточно долго для того, чтобы распрощаться с прошлым, достаточно, чтобы в памяти утихли эти крики. Но не настоящего ребёнка. Мне не надо другого, реального ребенка. Это заставило бы меня чувствовать себя предательницей.
Взять чуть-чуть пластикожи, немного синтгеля, правильный набор двигателей и много умного программирования, и я смогла бы это сделать. И пусть технология лечит мои раны.
Брэд считал эту идею мерзостью. Он был возмущен. Он не мог понять.
Я ощупью нашла в темноте край нашего покрывала.
– Это может погубить и нас, и компанию, – сказал Брэд.
– Я знаю, – отвечаю я. Я ложусь. Я хочу спать.
– Мы сделаем это, – сказал он.
Мне больше не хочется спать.
– Я больше не могу, – сказал он, – видеть тебя такой. Видеть, как сильно ты страдаешь. Это слишком больно для меня.
Я снова начала плакать. Это понимание, эта боль. Было ли это любовью?
Правда, прежде чем я заснула, Брэд сказал:
– Может быть, нам следует подумать об изменении названия компании?
– Зачем?
– Ну, я просто подумал, что название «Ваши Необычные Игрушки» звучит, как будто компания занимается производством «игрушек для взрослых».
Я улыбнулась. Порою пошлость – лучшее лекарство.
– Я люблю тебя.
– Я тоже тебя люблю.
Брэд протягивает мне таблетки. Я послушно беру их и отправляю в рот. Он наблюдает, как я отпиваю воды из стакана, который он мне вручил.
– Позволь мне сделать несколько телефонных звонков, – говорит он. – Ты пока вздремни, ладно?
Я киваю.
Как только он выходит из комнаты, я выплёвываю таблетки в ладонь. Иду в ванную и полощу рот. Запираю за собой дверь и сажусь на унитаз. Я пытаюсь вычислять число «пи». Мне это удаётся до пятьдесят четвертого знака. Это хороший признак. Воздействие оксетина уменьшилось.
Я смотрюсь в зеркало. Я вглядываюсь в собственные глаза, словно пытаясь разглядеть положение фоторецепторов на сетчатой оболочке. Я поворачиваю голову из стороны в сторону, наблюдая, как поочерёдно напрягаются и расслабляются мышцы. Этот эффект будет непросто имитировать.
Но нет ничего настоящего ни в моем лице, ни в его отражении на гладкой поверхности. Где боль – боль, делающая любовь настоящей, боль понимания?
– Ты в порядке, дорогая? – окликает меня Брэд через дверь ванной. Я включаю кран, брызги воды летят мне на лицо.
– Да, – говорю я. – Я собираюсь принять душ. Ты не мог бы купить что-нибудь перекусить в том магазине, который мы видели по дороге?
Я поручаю ему что-то сделать, и это его успокаивает. Я слышу, как за ним закрылась входная дверь. Я закрываю кран и гляжусь в зеркало, на то, как капли воды скатываются по лицу, прокладывая путь по каналам морщин.
Чтобы воссоздать человеческое тело, требуется чудо. А человеческий ум – сущий пустяк. Поверьте, я знаю, о чём говорю.
Нет, снова и снова терпеливо объяснили мы с Брэдом, обращаясь к камерам, мы не создали «искусственного ребенка». Это не входило в наши намерения, и это не то, что получилось у нас в результате. Это просто способ утешить скорбящих матерей. Если вам нужна Эми, вы точно об этом знаете.
Я хотела бы ходить по улице и видеть женщин, гуляющих с аккуратными свёртками в руках. И я всегда бы их узнавала, узнавала без всяких сомнений, по особенному звуку плача, по движениям маленьких рук. Я хотела посмотреть на лица этих женщин, и утешиться самой.
Мне всё же удалось справиться болью утраты и двинуться дальше. Я была готова взяться за ещё один проект, грандиозный проект, который действительно удовлетворил бы мои амбиции и показал всему миру, на что я способна. Я была готова вновь вернуться к жизни.
На создание Тары у меня ушло четыре года. Я работала над ней в тайне, параллельно с проектированием других кукол, предназначенных для продажи. Физически Тара выглядела как пятилетняя девочка. Дорогие качественные пластикожа и синтгель дали ей чарующий, ангельский вид. Ее глаза были тёмными и ясными, и можно было смотреть в них бесконечно.
Я не успела закончить работу над механизмами движения Тары. Может, это было и к лучшему. Я сосредоточила свои усилия над усовершенствованием двигателей, управляющих мимической мускулатурой, которые были созданы специалистами в лабораториях Массачусетского Технологического Института в ходе работы над Кимберли. Дооснащённая множеством прекрасных микромоторов, гораздо совершенней тех, что были у Кимберли, Тара могла поворачивать голову, моргать глазами, морщить нос, и генерировать ещё тысячу убедительных выражений мимики. Ниже шеи она была парализована.
Но ее ум – ах, её ум.
Я использовала лучшие квантовые процессоры и лучшие матрицы для хранения информации, чтобы запустить многоуровневые, многоканальные обратные нейронные сети. Я добавила свои собственные модификации в Стэнфордскую базу семантических данных. Программирование было великолепным. Самым настоящим произведением искусства. Без какой-либо посторонней помощи я работала над моделью в течение шести месяцев.
Я научила её, когда надо улыбаться, а когда хмуриться, я научила её как говорить, и как слушать. Каждый вечер я анализировала графики активации узлов в её нейронной сети, пытаясь выявить и решить проблемы прежде, чем они возникали.
Брэд ни разу не видел Тару, пока она находилась в разработке. Он был слишком занят, пытаясь компенсировать ущерб от проекта с Эми, а затем наладить производство новых кукол. Я хотела удивить его.
Я усадила Тару в инвалидную коляску, и сказала Брэду, что это дочь моего друга. Так как я должна выполнить некоторые поручения, не мог бы он за ней присмотреть, пока меня не будет в течение нескольких часов? Я оставила их в моем офисе.
Когда я вернулась через пару часов, я обнаружила, что Брэд читает ей про Пражского Голема:
– Приди, сказал Великий раввин Лёв. Открой глаза и говори, как настоящий человек!
Это так похоже на Брэда, подумала я. У него своеобразное чувство юмора.
– Ладно, – прервала я его. – Очень смешно. Я оценила шутку. Итак, сколько времени тебе потребовалось?
Он улыбнулся Таре.
– Мы закончим в другой раз, – сказал он. Затем повернулся ко мне.
– Сколько мне потребовалось для чего?
– Для того, чтобы выяснить это.
– Выяснить что?