Стойкий оловянный Уотсон

— Мы знаем, что вы здесь! — кричит заколдованный принц. В сторону, Джону, он поясняет: — Она всегда здесь.

— Кто? — интересуется Джон.

Шерлок стучится еще раз, громче.

Внезапно откуда ни возьмись налетает порыв ветра и валит их обоих на землю — это распахивается дверь. С шипением Джон тут же садится прямо, однако Шерлок остается лежать на боку; он неподвижен, если не считать того, что грудь его вздымается и опадает. Джон тянется к нему.

— Шерлок?

— Дурак гением вырядился, — издевательски произносит голос с порога хижины.

Джон поднимает глаза и видит коренастую горбатую женщину, сжимающую в крепких пальцах метлу. Ее жесткие как проволока волосы торчат в разные в стороны, а лицо испещряют морщины.

— За какой такой надобностью он крыло прячет? Что, думает, так летать сможет?

Джон ощущает внезапное спокойствие и поднимается на ноги.

— Мадам, я осознаю, что мы нарушили границы ваших владений. Но боюсь, что если вы не отмените то, что сделали с ним, я заставлю вас обо этом пожалеть.

Старуха поднимает на него черные хитрые глаза и не сводит некоторое время; потом уголки ее бескровных губ загибаются вверх, и она фыркает.

— Стойкий, это уж точно, — она меняет позу, и уже не выглядит так, будто защищается, даже отступает назад, словно приглашая Джона за порог. — С этим идиотом я ничего не делала. Сам упал на свое дурацкое крыло и перья поломал. Не разгуливал бы повсюду в расфуфыренном пальто, был бы целехонек.

Джон опять смотрит на Шерлока, который, кажется, приходит в себя. Шерлок ощупывает свое тело под пальто.

— Ладно, — продолжает старуха, — напою вас чаем. Не этой дрянью, на которую вы, англичане, молитесь — настоящим чаем, чтобы до печенок пробрал. За даром судьбы вы пришли, дар судьбы вы и получите. Олухи.

Внутри слабо освещенная хижина походит на склад нужных и ненужных вещей: на полу стоят какие-то горшки, с потолка что-то свисает, все углы и ниши тоже заняты. В комнате аккуратно прибрано, нигде не пылинки, но Джону кажется, что все это добро вот-вот обрушится на него и погребет под своей массой. Старуха начинает готовить чай, грохоча утварью в процессе, а Шерлок садится рядом с Джоном за крошечный стол; скулы его пламенеют, он беспрестанно морщится.

— Дай я посмотрю, — просит Джон, и Шерлок неохотно стягивает пальто.

Освобожденное от рукава, испятнанное алым крыло уныло висит вдоль тела, топорщась сломанными перьями.

Джон определяет перелом пястно-запястной кости и сочувственно шипит сквозь стиснутые зубы.

— Нужно вправить и наложить шину, — говорит он.

Шерлок, наверное, впервые в жизни начисто лишен дара речи от боли; он только поджимает губы и один раз коротко кивает.

Когда Джон вправляет кость, Шерлок белеет лицом и качается, но не кричит. Джон наскоро сооружает перевязь из ткани, которую ему кинула старуха. Во время процедуры Шерлок сидит молча, по-прежнему бледный, время от времени вздрагивая. Наконец старуха возвращается к столу. Она грозно, с силой ставит перед ними кружки; горячий чай выплескивается за края, ей на руки и на столешницу, однако по старухе не видно, чтобы ей было горячо. Она просто садится напротив, вздергивает крючковатый нос и тыкает пальцем в чай, стоящий перед Шерлоком.

— Это тебя подлечит, дуралей. Будем!

Она поднимает кружку; Джон следует ее примеру и пинает Шерлока под столом, чтобы он сделал то же самое. Только когда они опрокидывают чай, как рюмки с чем-то покрепче, Джон вдруг понимает, что его кружка как раз и была наполнена чем-то покрепче, процентов примерно на пятьдесят.

— Господи, — бормочет он.

— Забавно слышать такое из уст игрушечного солдатика, — хмыкает старуха. — Не в том смысле, что мне смешно.

— Да, вот я как раз…

— Вы знаете, — обрывает его Шерлок. — Вы знаете, куда они ушли и забрали с собой все сказки. Так что просто скажите, как их вернуть, и мы пойдем.

Старая женщина в упор смотрит на Шерлока своими ужасными орлиными глазами, и Джон на секунду сочувствует ему, но немедленно решает, что Шерлок более чем заслужил угоститься своим же лекарством.

— Ты что, хочешь вернуться в этот свой ужасный замок к своим ужасным родителям, и чтобы от двенадцати братьев и сестер шагу было некуда ступить?

— Я был свободен, — огрызается Шерлок. — Я был сама свобода, грация, и ветер, и никто не говорил мне, что делать!

— Что ж, а теперь ты калека с уродством, на которое все таращатся, — говорит старуха, скривив рот. — Интересно, каково это?

Джон смотрит вниз, на стол. На периферии его поля зрения Шерлок стискивает челюсти, но молчит.

Старая женщина откидывается на спинку стула и равнодушно произносит:

— Кроме того, ты все равно вот таким и оставался к концу своей сказки. Какое тебе дело? Зато сейчас тебе больше не надо исполнять эту бесконечную фугу, раз за разом повторять все те же самые события. Осмелюсь сказать, это поворот к лучшему. Теперь ты можешь делать что угодно. Твоя судьба еще не написана.

— Может быть, это была и не самая лучшая жизнь, но она была моей, — возражает Шерлок.

— Ты трус. Трусы и дураки, вы оба.

— Вы сказали, что дадите нам дар судьбы, — говорит Джон, прежде чем Шерлок успевает довести себя до родимчика: лицо у него багровеет.

— Это он и есть, малохольные. Лучший дар — свобода воли. Не пустите его по ветру.

— Да это дерьмо собачье, — огрызается Шерлок.

— Феи ушли, бросили нас на произвол судьбы, — спокойно отвечает старуха. — Пора уже это принять, а ревут пускай детишки. Прочь из моего дома. Больше не ищите меня.

— Все не так должно было быть! — Шерлок рычит. — Магия исчезла, я должен был быть лебедем или человеком, а не этим… уродством!

Джон не может удержаться — его рука поднимается сама собой и ложится мягко Шерлоку на загривок. Его шея сзади розовая от румянца и горячая на ощупь.

— Ты не урод, — мягко говорит Джон. — Ты самое прекрасное существо, которое я когда-либо видел.

Шерлок изумленно глядит на него, нахмурив брови; уголки губ опущены, рот приоткрыт, слабый подбородок упирается в грудь.

— То, что ты знаешь… как ты умеешь посмотреть на кого-то и увидеть… Даже если ты шаришь в потемках, все равно. Ты невероятен. Удивителен. Великолепен.

Шерлок закрывает рот и заметно сглатывает.

— Джон…

— Я же сказала «прочь из моего дома», что тут вам кретинам непонятно?! Пошли вон!

В тот же миг они снаружи, сидят посреди чистого поля, хижины нигде не видно, и пальто Шерлока неуклюжей грудой лежит рядом.

Джон поднимается и помогает встать Шерлоку. Им нужно отправляться на поиски ближайшего города, но вместо этого Шерлок вторгается в личное пространство Джона — вновь близко, слишком близко — и смотрит ему в глаза. Джон даже не замечает боль в шее.

— Наказанием моих братьев, — шепчет Шерлок, и дыхание его щекочет губы Джона, — было становиться лебедями с восходом солнца. Мое наказание — становиться человеком с приходом ночи.

Джон качает головой.

— На самом деле, — продолжает Шерлок, — когда я надеялся разрушить проклятье, не о человеческой доле я мечтал.

— Теперь проклятий больше нет, — говорит Джон.

— И все же я до сих пор несу свое наказание.

Джон берет руку Шерлоку в свою, а свободной рукой приглаживает перья на сломанном крыле.

— Может быть… может быть, такую цену мы платим за свободу воли. Наши тела будут помнить наши сказки вместо нас.

— Только не говори мне, что ты веришь в эту чушь, — морщится Шерлок.

— Не вижу тут ни одной балерины, — отвечает Джон. — Но даже если бы видел, я бы выбрал тебя. Я бы выбрал тебя, Шерлок Холмс.

Шерлок прижимается лбом ко лбу Джона — так удобно и тепло стоять, и от Шерлока хорошо пахнет.

«Вот значит, каково это: касаться кого-то, — думает Джон. — Вот, значит, каково получить то, чего желаешь».

— Так кем же нам быть, если не проклятым принцем и оловянным солдатиком? — спрашивает Шерлок.