Светлый остров

Все трое вопросительно посмотрели на Эллин, и так как на этом этапе у нее не было возможности избежать утвердительного ответа на предложение Хэла, она вскоре оказалась сидящей вместе с ними за столом в ночном клубе, где под мягко затененными светильниками они танцевали, пили и смотрели эстрадное представление. Воздух стал спертым и душным от табачного дыма, и в конце концов Эллин сказала, что собирается выйти на палубу, чтобы подышать свежим воздухом.

— Я пойду с вами, — энергично сказал Хэл, и Эллин закусила губу.

Донна подмигнула, и Эллин с тоской убедилась, что у нее не будет возможности избавиться от Хэла, который слишком прижимал ее к себе во время танцев и который даже теперь, как само собой разумеющееся, обнимал ее за талию своей рукой. Объяснялось ли с ее стороны застенчивостью то, что она неохотно рассматривала перспективу общения с этим человеком на все оставшееся время путешествия? Она не могла сказать, что он совсем не нравился ей; возможно, это ее застенчивость и отсутствие опыта были виноваты в том, что она чувствовала.

После того как они провели на палубе некоторое время, Эллин объявила о своем намерении пойти спать. Протесты Хэла не подействовали, и она, покинув палубу, стала спускаться по лестнице. Она чувствовала раздражение от общения с ним, потому что он говорил глупости, пока они стояли на палубе, прося ее разделить с ним одно кресло и утверждая, что «двое могут слиться в одно целое». Как она должна была поступить, чтобы избавиться от него? Эллин не могла найти никакого выхода — разве что быть откровенно грубой.

Тем не менее на следующий день, в субботу, они довольно мило провели время, играя на палубе в различные игры или купаясь в бассейне и, конечно, находясь за столом во время еды, которую им подавал улыбающийся стюард. В воскресенье они наняли такси, которое доставило их в Афины, где осмотрели исторические места, и на следующее утро вернулись на мыс Суньон, купались в море и к ленчу вернулись на корабль.

— Я не знала, что они берут пассажиров в портах по ходу следования, — удивилась Эллин, когда они стояли втроем у перил. До отхода парохода из порта Пирей оставалось около часа, и несколько человек, преимущественно греков, поднимались на борт со своими чемоданами.

— Они иногда принимают пассажиров, — сказал Джим. — Некоторые сходят, я это заметил, когда мы прибыли сюда.

Эллин его не слышала; все ее внимание было приковано к одному из пассажиров, который поднимался по сходням. Какой высокий! Был ли он греком? Она видела его лицо только в профиль, когда он с кошачьей грацией поднимался по длинным сходням; его манера держать себя создавала впечатление благородства и высокомерия. Это был человек, привыкший к уважению, отдающий приказания и ожидающий их сиюминутного исполнения. Как бы в подтверждение этого впечатления два офицера замерли там, где кончаются сходни, встречая его. Неожиданно он поднял голову, и его взгляд встретился со взглядом Эллин прежде, чем он отвел глаза в сторону, продолжая подниматься по сходням. Однако в этот короткий момент что-то невероятное случилось с ней. Казалось, она получила ошеломляющий импульс, который заставил всколыхнуться все ее чувства; каждый нерв ее тела дрожал в ожидании последующих событий, и ее сердце билось в таком диком темпе, что она, бессознательно приложив руку к груди, почувствовала его прерывистое биение.

— Прошу меня извинить. — Извинение, произнесенное низким, вибрирующим голосом, почти без акцента, донеслось со стороны мужчины непосредственно после того, как она столкнулась с ним, направляясь в комнату отдыха за послеобеденным чаем. «Было ли это случайностью? — подумала Эллин. — В проходе довольно просторно…»

— Ничего страшного. — Эллин подняла глаза и увидела самое красивое лицо, какое она когда-либо видела и в то же время самое грозное, судя по его чертам, как бы высеченным из гранита. В нем была строгость ранних греческих скульптур, а также жесткость и неумолимость, предупреждающие о том, что это человек без чувств и жалости. Его глаза, черные и завораживающие, буквально сверлили ее, и она почувствовала, что не осталась безучастной. У него был низкий, весь в складках, лоб, слегка изогнутые черные брови, как у классических греческих скульптур; его высокие выступающие скулы были плотно обтянуты кожей цвета мореного дерева. Густые черные волосы лежали красивыми волнами, и, как раз в то время, когда Эллин смотрела на него, его тонкая загорелая рука, как гребень, прошлась по волосам и откинула назад локон, который упал на нахмуренную бровь.

— Боюсь, я не смотрел, куда шел. Надеюсь, я не ушиб вас.

— О, конечно, нет. — Эллин улыбнулась ему снизу вверх, вспоминая впечатление, которое он произвел на нее час назад. — Действительно, нет необходимости извиняться; это вышло случайно. — Она старалась не казаться смущенной, но знала, что краснеет, понимала, что никоим образом не сможет чувствовать себя уверенно, как, например, Эстелла при подобной встрече. Мужчина внимательно посмотрел сверху вниз ей в лицо, и ее поразило его выражение. Казалось, он был удивлен и немного озадачен, однако это длилось одно мгновение, потому что он снова заговорил:

— Вы очень добры. — Возникла пауза, в течение которой его обворожительная улыбка привела к тому, что ее и без того частый пульс увеличился почти до болезненного темпа. — Вы направлялись пить чай? — вежливо спросил мужчина, и она, по-прежнему смущенная, кивнула головой.

— Да, — ответила она, почти не дыша. — Да, н-направ-лялась.

— Тогда, может быть, мы могли бы пойти вместе? Вы одна?

Она снова кивнула головой и ответила утвердительно, но у нее было странное убеждение: он очень хорошо знал, что она одна.

Войдя в комнату отдыха, где тихие звуки музыки доносились с небольшой эстрады, мужчина повел ее, едва касаясь рукой ее спины, через зал к уединенной нише и выдвинул для нее стул. В комнате отдыха Эллин не стала оглядываться, так как, хотя она и не давала никаких обещаний, знала, что Хэл будет ждать ее, чтобы вместе провести время за чаем. Джим и Донна к чаю не появлялись, предпочитая оставаться на залитой солнцем палубе.

Чай и пирожные были поданы на подносе, и Эллин взяла чайник, чувствуя, что находится под сильным влиянием этого высокого грека, который, откинувшись на своем стуле, рассматривал ее из-под полуприкрытых век. Он казался ей озадаченным, хотя она не могла найти этому причину. Она также чувствовала, что его апатичная поза была нарочитой и что на самом деле он настороже. Она передала ему чай, и он поблагодарил ее, а затем сказал довольно тихо, пристально глядя ей в лицо:

— Меня зовут Дьюрис… — Он нерешительно замолчал, как если бы хотел убедиться, последует ли с ее стороны какая-либо реакция на его слова. Но она просто улыбнулась и продолжала ждать, и тогда он глубоко вздохнул, прежде чем сказал ей, что его первое имя — Симон. — А как вас зовут? — Он улыбнулся, однако у нее создалось впечатление, что за его улыбкой, помимо шутливости, скрывалось что-то еще.

Забывшись, она чуть не допустила промах. Ее губы фактически уже сформировали имя Эллин, однако она сдержалась и произнесла: «Эстелла Марсленд».

Как только это имя слетело с ее губ, она почувствовала внезапное сожаление от необходимости лгать. Так или иначе, ей не хотелось говорить неправду этому человеку; к тому же, в этот момент она хотела быть собой — не Эстеллой, а Эллин. Тем не менее неправда была совершенно необходима из-за списка пассажиров. Многие люди останавливались, чтобы ознакомиться с ним; она сама так поступила, и так же, вероятно, сделал Симон — или сделал бы перед тем, как путешествие закончится.

— Эстелла Марсленд… — Казалось, он повторил это имя для себя, продолжая внимательно рассматривать Эллин поверх чайной чашки, и после недолгого молчания на его губах появилась и заиграла загадочная улыбка. Он был далеко, очень далеко от нее в своих мыслях… и все же его глаза по-прежнему были прикованы к ее лицу. Она опустила ресницы, слегка смущенная таким его повышенным интересом. — Как оказалось, что вы путешествуете одна? — спросил он наконец.