Страница 14 из 75
А вот цитата уже современная – из путевого дневника Вернера Херцога «Хождение во льдах»: «Ужасная дорога, Цвифальтен. Начался Швабский Альб, наверху всё засыпано снегом. Местная крестьянка принялась рассказывать мне о недавней снежной буре, я отмалчивался. Гейзинген: в этих унылых деревнях живут усталые люди, которые уже ничего не ждут. Поземка улеглась, из-под снега опять проглядывает черная пашня. Генкинген опустел, здесь уже несколько лет ветер раскачивает двери. На стылой навозной куче копошились воробьи. Сквозь водосток журчала талая вода. Ноги пока меня держат».
И наконец, для полной наглядности и боле обстоятельного разговора, - из «Таракановских записок» В. Пьецуха: «К полудню я был уже в Ремешках. Описывать их надобности не вижу, так как Никола и Ремешки совершенные близнецы, разве что в Ремешках не было лужи.
По прибытии в Ремешки первым делом я направился в почтовое отделение, чтобы дать домой телеграмму, но почта была закрыта. Я часа два просидел на ступеньках почты. Уже школьники пошли по домам, а я всё сидел и развлекал себя чепухой: чертил прутиком знаки Зодиака, кормил кур, а раз поймал муху и долго слушал, как она бьется у меня в кулаке».
Улавливаете разницу между путешественниками конца Х1Х и конца ХХ века? Вместо любви к объекту исследования – неприязнь, вместо обстоятельности – беглость. Объекты исследования, с которыми сталкивались Миклухо-Маклай и Арсеньев, требовали неторопливого, серьезного разбирательства. Следовало тщательно и точно зарисовать полинезийца и его хижину, дать латинское и местное название растений, гор, рек, построек, произвести топографическую съемку, поговорить у костра с Туем или с Дерсу Узала, вжиться, вчувствоваться, дать зарисовки природы, погоды, встреч и расставаний, охот и совместных работ. Арсеньев, проведя несколько экспедиций среди приятных ему людей, совершенно с ними сжился; скитания стали на какое-то время образом жизни; воспроизводя затем свои путевые записи и впечатления, он воссоздает столь полную художественную картину, что это дало повод Горькому оценить его творчество выше, чем собственно художественную прозу Купера и Майн Рида. Действительно, так и чувствуешь влажную духоту его тайги, «сухую мглу», ливни, тяжелые испарения, коварные порожистые реки, так и видишь гари, буреломы, гнуса, пернатых и четвероногих. Couleur locale у того и у другого, этнографическая добросовестность совершенно неповторимы. Оба исследователя любуются своими аборигенами, оба имеют из их среды любимых проводников. Их восхищает анимизм Дерсу, простодушие Туя.
У Херцога или Пьецуха проводников нет: не осталось больше колоритных дикарей, куда ни ткни – везде туристические фирмы. Для новых авторов полнота воспроизведения бытия не то чтобы недоступна, а как бы и не нужна; они не ученые, не профессиональные путешественники. Они уже живут в эпоху кино, слово девальвировалось, можно ограничиться и скороговоркой, абрисом, эмоциональной оценкой. Нет, и туристы конца ХХ века способны иногда нарисовать широкую, вальяжную картину природы, и они по-своему любят своих встречных-поперечных, среди которых опрощаются (трактористов, немецких огородников), но элемент нервозности, постылой коммуникационной информированности прокрался уже и сюда – в природу. Птицы тут все пуганые, мирочувствие авторов – «а не пошли бы вы все куда подальше». И это притом, что грубоватая точность немецкого прозаика и абсурдистские фантазмы русского производят сильное впечатление.
11
В жанре «путевого дневника» трудно написать что-либо очень значительное: его рамки волей-неволей требуют точности, фактурности, фактографичности. Многие отечественные и иностранные путешественники великолепно владели этим жанром. Но мы знаем – и немало - примеров удачного использования путевого дневника в классической литературе. Например, дневник Робинзона Крузо – не что иное, как вариант судового журнала, который в те годы, да и ныне, принято вести на кораблях. Ведение дневника позволяло человеку не пропасть в походных условиях и привязывало к месту, как ныне экран дисплея.
Если говорить очень широко, то путевой дневник – это часть, подвид, а иногда и основа того огромного, богатейшего пласта литературы, который М.М. Бахтин обозначил термином «мениппея» - странствие. В этом роде созданы гениальные образцы мировой литературы: «Дон Кихот» Сервантеса, «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле, «Приключения Жиль Блаза из Сантильяны» Лесажа, «Мертвые души» Гоголя: человек странствует с целью что-то увидеть и встречается с множеством людей. Тут тебе и интрига, и сюжетные повороты, и природные зарисовки.
Но чаще путевой дневник служит писателю черновым материалом, записной книжкой для создания художественного произведения. Грэм Грин не только написал и опубликовал публицистическую книгу «Путешествие без карты», но и создал роман «Ценой потери», опираясь на опыт и впечатления от жизни африканских колонистов. Очевидно, что и роман Джона Стейнбека «Мы с Чарли в поисках Америки», великолепный образец «литературы на колесах», вырос из путевого дневника. Правда, прибегают к нему литераторы, в характере которых есть склонность к методическим изысканиям и пунктуальность.
К сожалению, как и многое, жанр опошлен газетчиками, теле- и радиожурналистами. Видеосъемка, магнитофонная запись с голосом новгородской старухи, повествующей о своей жизни в девичестве, немножко музычки, пейзажику, текстовки – и соевые сосиски для массового потребителя готовы: репортажи, командировочные отчеты («Письмо позвало в дорогу»), очерки о хороших людях. Жеваное, упакованное, приготовленное со специями и консервантами легче употребить беззубому зрителю, слушателю, читателю. Они не станут, как Дерсу Узала, самостоятельно убивать кабана, взваливать на собственные плечи, свежевать, готовить мясо на костре. Та самая цивилизация, от которой и задуман «убёг», легко проникает с помощью видеокамеры и в подземные гроты, и на Амазонку, и в северные льды.
И тем не менее, при всеобщем разменивании «крупняка на мелочь», хорошая проза в этом жанре по-прежнему создавалась и создается. Из отечественных авторов достаточно вспомнить В. Конецкого, «Семь путешествий» А. Битова и «В поисках жанра» В. Аксенова, хотя последний воспринимается ныне как бледная калька некоторых западных образцов «литературы на колесах»: Хемингуэй, Стейнбек, Бертран Блие («Похождения чудаков») и другие. Но мы-то этих отечественных авторов воспринимали как наши открытия во времена застоя.
В наши дни, похоже, обнажились некоторые старые противоречия – между городом и деревней, между природой и культурой. «У нас природа, у них культура», - поется в одной иронической песенке от имени мирного поселянина. Рыцари демократических преобразований, представляющие Россию дикой страной, погруженной во тьму невежества, может, и правы в своих обвинениях – если предполагать в цивилизации одно лишь благо. Разумеется, архангельские туземцы с их двухэтажными резными избами, надворными постройками, сенокосами и огородами, с клановым устоем жизни под водительством суровых стариков, не сквернословящие, не пьющие и не блудящие, - фигуры крайне несимпатичные: их в постель не затащишь, не разденешь ни за какие деньги, кредитными карточками рассчитываться не могут. Они – природа. Поэтому у них, равно как у соболёвщиков в уссурийской тайге и у смуглого народонаселения полинезийских островов, есть одно качество, которого не отнимешь: они натуральны. Они естественны, просты, как дети, и хотя от них попахивает трудовым потом и нехороши бывают зубы, они по-своему и куда счастливее этих, предлагающих дезодорант и белозубую улыбку. Мотайте на ус: дезодорант-то ведь как раз против тех, кто д у р н о п а х н е т. Так что отчего бы и не падать производительности труда, если с ней борются. Эти, у которых, кроме просторного кабинета, секретарши, крахмальной рубашки и сухариков к чаю, нет никакого состояния, очень заинтересованы одурачить тех, у кого есть земля, вода, огонь, воздух, лес, дождь, поле. В своем комфортабельном авто и умозрительных отношениях Ай-Си бухучета они на такой дистанции от нормы, что утратили о ней всякое представление. Их задача – искусство, но не в художественном смысле, а в элементарном одурачивании. Не думаю, что среди них много таких, кто воспринимает этот отрыв болезненно, кастовость их устраивает, а то ведь, купаясь в лесном озере, они еще, пожалуй, огорчатся: до чего отрос живот! Но художник, писатель – совсем другое дело: возврат в народ, к истокам, к земле ему необходим, чтобы возобновить силы, взглянуть в зеркало народной правды.