Не мечом единым

Колыбельников действительно не понимал поведения комсорга. Когда выдвигали Дементьева комсоргом роты, он казался достойным: окончил техникум, работал на заводе, был до призыва в армию хорошим общественником, ездил со студенческими комсомольскими отрядами на целину и на большие стройки. И вдруг такая беспринципность!

А Дементьев подумал: «Зачем я буду молчать? Что мне скрывать? Ничего особенного я не сделал, ни в чем не провинился. Мы первые, что ли, поем эти песенки?» И он решил постоять за себя.

— А что такого особенного я сделал, товарищ майор?

Ивана Петровича поразила беспечность Дементьева.

— Правда не понимаете или вид делаете?

— Все я понимаю и ничего страшного в этом не вижу! — решительно заявил комсорг. — Такие песни не мы одни поем.

— Какие песни и кто их поет? — подчеркивая слова «какие» и «кто», спросил замполит.

— Да все ребята, молодежь! — ответил уверенно сержант.

Иван Петрович возразил:

— Не все поют эти песни! Не могут они всем нравиться. А могли бы вы дома, в семье, при отце, матери, сестрах петь такие песенки?

Дементьев опустил глаза и как о само собой разумеющемся сказал:

— Конечно нет.

— Вот видите. А рота — это тоже семья, дом для солдата. Значит, своим родным такое подносить нельзя, а здесь, товарищам по службе, можно! Дома, если бы соседи услыхали это пение, уважение к вашей семье определенно пошатнулось бы. А здесь за оградой ходят жители города — и пусть слушают вашу похабщину, так, да? А что они о вас подумают? Да о вас плохо подумают, ладно — вы того заслужили, — об армии ведь недобрые слова скажут!

— Не расстраивайтесь, товарищ майор, — примирительно сказал Дементьев. — Ну попели — и все. Нельзя — не будем.

— И давно вы так поете?

Дементьев помолчал, будто вспоминая, а сам прикидывал, может, соврать, впервые, мол, сегодня, — пусть успокоится замполит. Но потом все же решил сказать правду:

— Собирались мы не часто, вы же сами знаете, откуда у нас свободное время? Полыхалов стихи свои читал. Он и хорошие стихи пишет. Талантливый парень. Большой поэт вырастет из него. Вы еще гордиться будете, что он служил в вашем полку.

Не припомнив такую фамилию, Иван Петрович спросил:

— Полыхалов? Поэт? Не знаю такого.

— Это его псевдоним. Настоящая фамилия Голубев. Тот, что с гитарой был. Вот он и есть Полыхалов.

Очень толковый парень. Ребята его стихи переписывают и своим девчатам шлют в письмах.

— Значит, эти песни он сочиняет?

— Ту, которую вы слышали, не он написал. У него стихи про любовь, лирические, задушевные.

Колыбельникову интересно было выяснить, о чем же пишет Голубев:

— Прочти что–нибудь из его стихов.

«Ну вот, этого не хватало, — подумал сержант, — сейчас только стихи читать».

— Не то настроение, не та обстановка, товарищ майор, — откровенно сказал комсорг.

— Гитара нужна? Узкий кружок где–нибудь за уборной? — съязвил Колыбельников.

— Под гитару у него хорошо получается, стихи задушевные, — поняв сарказм, все же твердо ответил Дементьев. — А за уборные мы не ходим, зачем вы так говорите?

Колыбельников почувствовал прилив злости, он злился на себя за то, что скатывался на такой примитив. Надо было решать главное: как быть? что делать? Переменив тон и направление разговора, замполит сел к столу, разрешил сесть сержанту и стал объяснять:

— Вот вы говорите, стихи у Голубева задушевные. Но то, что я слышал, совсем не для души. Такие песенки, стихи, анекдоты несомненно сочиняют наши недоброжелатели. Адрес у них — один с теми издателями, которые печатают антисоветские книги. И с радиостанциями, которые всякую клевету передают. Причем все это они не только напрямую, как говорится, в лоб подают, а и различными намеками, экивоками, болтовней о нейтральности; прикрываясь внешней безобидностью, стараются посеять сомнения, расшатать веру людей в наши идеалы, моральные устои. Голубев явно все это недопонимает, бездумно поет эту пошлятину, а вы, товарищ Дементьев, не даете отпора, хотя это ваша прямая обязанность — вы комсомольский вожак! И уж вы–то должны знать: стихи, песни — это оружие, средство идеологического воздействия, служат или нам, или против нас — третьего не дано!

Колыбельников посмотрел на сержанта, виновато опустившего глаза. «Нет, так пользы не будет, надо избавить его от этого угнетенного состояния». Иван Петрович решил подчеркнуть, что не ругает он комсорга, а говорит с ним, желая добра:

— Мы с вами, товарищ Дементьев, политработники. Занимаемся политической работой. Вдумывались вы когда–нибудь в суть этих слов? Древние греки словом «полис» называли государство. Значит, занимаемся мы с вами делами политическими, то есть государственными.

Иван Петрович видел: собеседник внимательно слушает его; чувство виновности его вроде бы оставило, теперь, пожалуй, можно развить свою мысль.

— Мы, политработники, помогаем людям понимать, что служат они самому прогрессивному и благородному делу. Вера прибавляет человеку сил, делает его стойким, непобедимым. Может быть, знаете легенду о греческом певце Тиртее? Было это очень давно, в седьмом веке до нашей эры, во время второй Мессенской войны. Спартанцы обратились к дельфийскому оракулу с вопросом: как им одержать победу над персами? Оракул ответил: надо просить вождя у афинян. В ответ на просьбу Спарты Афины выслали пожилого, хромого учителя — Тиртея. Обиделись спартанцы, подумали, что афиняне прислали им этого человека в насмешку. Но вот Тиртей встал перед войском и запел. Он пел о своей прекрасной родине — Греции, о мужестве и стойкости ее народа. Пел страстно, с горящими молодостью и воинственным пылом очами. И спартанцы, вдохновленные его пением, ринулись вперед, опрокинули и победили врага. Пусть это миф, но, как видишь, великую силу настоящей патриотической песни понимали еще в древности. Сравни теперь, какие чувства вызывают песни Голубева, анекдоты и всякий, как вы называете, треп.

Лицо Дементьева было строго и серьезно. Он думал. Припоминал. Понимал — майор Колыбельников прав: песенки хоть и шутливые, но все же они не о том, чего требует военная служба. Однако, чтобы не подводить своего друга Юрия Голубева, комсорг сказал:

— Юрий — хороший парень. Он зла никому не желает. Поет и читает стихи просто так. Он их и на гражданке писал.

— Но если он не думает о последствиях по неопытности, по молодости, то нам с вами полагается думать об этом по должности, да еще и потому, что в кармане, — замполит показал на левую сторону груди, — мы носим: я — партийный, а вы — комсомольский билет.

Дементьев тихо спросил:

— Так что же? Я должен посоветовать ему перестать писать стихи?

Теперь улыбнулся Иван Петрович:

— Наоборот. Мы с вами не можем разбрасываться одаренными людьми. Мы должны помочь Голубеву преодолеть болезнь, стать настоящим поэтом. Так будет и для него, и для нас, и для всех лучше.

Дементьев обрадовался, выпрямился, провел рукой по прическе. Светлый выгоревший чубчик задорно вскинулся вверх. Такое решение вопроса с Голубевым комсоргу явно было по душе. Он стал говорить с замполитом откровенно и доверительно.

Поднялись они из–за стола, лишь когда прозвучала команда дежурного по роте: «Выходи строиться на ужин!» Майор вспомнил про беляши: «Попадет мне от Нади!»

Иван Петрович распрямил затекшую спину и, пожав руку Дементьеву, вышел в коридор.

Громко стуча ногами, солдаты стали проходить мимо замполита, отдавая ему честь. Колыбельников зашел в ленинскую комнату. В ней никого не было; на столах вкривь и вкось лежали журналы и подшивки газет, стояли шахматные доски с незавершенными партиями: как застала команда выходить на построение, так бросили все на столах. В коридоре еще слышался торопливый бег. Замполит посмотрел на красочные стенды. Увидел хорошо разграфленную таблицу итогов соревнования и индивидуальных показателей в учебе. Подошел к ней. Отыскал фамилию Голубева и увидел в его графе длинный ряд хороших отметок, красиво написанных красным карандашом.