Пояс Койпера

— …и после перерыва на рекламу твой выход! Жаль, что с этой беготней пропустили интервью Анны Константиновны, тебе, наверное, хотелось бы его послушать.

— И что же Ню поведала миру? — Выпрямился я в кресле. — В смысле, моя жена…

— Слушать, как ты догадываешься, мне было не с руки, — язвительно процедил Майский, — но в предварительном порядке с материалами к шоу я знакомился. Она сказала… — помедлил, интригуя, — сказала, что ты во всех отношениях достойный человек и, если бы захотел, мог бы найти себе место в структуре Министерства культуры. В ее устах это прозвучало высшей похвалой! Сказала, что ты вещь в себе, о чем писал еще Иммануил Кант, и жить с тобой трудно, а без тебя еще трудней. В завершение предупредила народ о твоем специфическом чувстве юмора, который далеко не всем понятен, и добавила, что, родившись в двадцатом веке, ты ошибся эпохой, а возможно, и планетой.

— Вот даже как! Открытым текстом? — присвистнул я. Не то чтобы мне стало за себя стыдно, однако возникло чувство, что жену свою по большому счету я не знаю. Была, правда, где-то рядом и подленькая мыслишка, по-стариковски дребезжала: мол, пока не занесешь над могилой ногу, хорошего о себе не услышишь, — но я отмел ее, как недостойную.

Леопольд между тем мечтательно улыбался. Произнес, задумчиво глядя в пространство:

— Очень, между прочим, привлекательная женщина, умеет себя подать.

Облизнись он при этом, я, видит Бог, съездил бы ему в челюсть, но чувство самосохранения режиссера не подвело. А может быть, свойственное его профессии чувство меры. Как бы то ни было, в этот самый момент в дверь постучали, и в гримерку вплыла ассистентка. Поставила на стол поднос с кофе и бутербродами и, коротко переглянувшись с Майским, достала из кармана фартука пару рюмок. Безмолвно, что значит выучка, удалилась.

Леопольд между тем уже свинчивал с фляжки крышку. Я остановил его руку:

— Мне не надо!

— Неволить не буду, — хмыкнул он, наливая себе с мениском, — только зря отказываешься. Народные артисты и те коньячком не брезгуют, не говоря уже об эстрадной шелупони. Пятьдесят граммов для куража — святое дело!

Посмотрел на меня вопросительно, но я покачал головой.

— Хочу предстать пред Создателем трезвым, думаю, Он сильно удивится!

— Ну, как знаешь!

Опрокинув рюмку в рот, Майский потянулся на выдохе за бутербродом. Жевал смачно, с чувством. Спросил с полным ртом:

— Текст?..

Я кивнул, не хотелось портить ему аппетит. Хотя, судя по скорости убывания снеди, с ним у Леопольда проблем не возникало. Свежезаваренный кофе оказался крепким и пришелся ко времени, прихлебывал его меленькими глоточками. Состояние мое, хотя я старался этого не показывать, было странным. Если бы мне сказали, что жизнь не ограничивается рамками краткого прихода на землю, я бы ничуть не удивился, так живы были воспоминания о мире, к которому мне довелось прикоснуться. А что это не было сном, сомнений не возникало. Я кожей чувствовал холод ржавых прутьев решетки и тепло обнимавших меня рук Синтии. Она обещала вернуться, и сегодня я услышал: «Здравствуй, Дэн, это я!» Голос звучал тихо, как если бы пробился ко мне через толщу столетий. На глазах невольно навернулись слезы, так вдруг стало тепло на душе, такой радостью щемило сердце…

Под потолком снова ожил динамик. И все, как в фильме ужасов, повторилось. Мы шли с Леопольдом по длинному, пустому коридору туда, где за дверью с охраной замирали последние аккорды музыки. Плечом к плечу, шаг в шаг. Ночь… ледяная… рябь… канала… аптека… улица…. фонарь… Кулисы! Светящийся в полутьме пульт режиссера. Гримерша. Провела мягкой кистью по лицу, словно погладила. Улыбнулась грустно и сочувственно, и я понял, что был к ней несправедлив. Никакая она не стерва, несчастная баба. За черствость свою надо было бы извиниться, но Майский уже вцепился мне в плечо. Прошептал:

— С Богом!

Легонько подтолкнул в спину, и я оказался стоящим в ярком пятне софитов. Зал зааплодировал, а мною вдруг овладела злая радость, такое состояние, наверное, цирковые зовут куражом. Я полностью контролировал себя, мне было ради чего бороться. Стиснув зубы, с холодной головой. Я готов был порвать любого, кто встанет на моем пути. Ню говорила, я жесток, таким и был!

Щурясь от обилия света, направился к центру сцены. Ведущие ждали меня у стойки, но обострившееся до звериного чутье подсказывало: что-то за время моего отсутствия изменилось. Аплодисменты быстро стихли, в воздухе повисла напряженность, как бывает, когда высоко под куполом пляшет на канате презирающий страх смельчак. Цифры на табло! — понял я, другого объяснения не было, они заставили людей сжаться.

— Еще раз добрый вечер! — приветствовала меня женщина, успевшая сменить наряд с декольте на строгое, в пол, платье. Ее коллега облачился в темный костюм с бабочкой. Взяв меня доверительно под руку, чего я в принципе не выношу, он тоном фата поинтересовался:

— Ну и как вам интервью вашей супруги?

Первым мои желанием было вырвать руку, но пришлось повременить.

— Я его не слышал. Уверен, жена сказала правду! Она вообще не умеет лгать, это сильно мешает жить нам обоим. Вы ведь прекрасно знаете, ложь, как хорошая смазка, помогает колесам обыденности вертеться без скрипа.

— Интересная мысль, — хмыкнул мужчина и ослабил хватку, чем я не преминул воспользоваться, — хотя не стал бы утверждать, что многие эту точку зрения разделяют! Лично у меня ваша супруга вызывает глубокое уважение. Умная, красивая женщина, к тому же заметный государственный деятель…

Я сделал над собой нечеловеческое усилие, но смолчать не смог:

— Заметность ее, как вы выразились, объясняется убогостью фона!

Ведущий, тертый калач, оставил мои слова без комментариев.

— Вернемся к нашим баранам! По полученной только что статистике — упаси Боже, я не имею в виду голосование! — нас смотрят около семидесяти пяти миллионов соотечественников. Кол-центр получает тысячи вопросов и заявлений, как от частных лиц, так и от организаций. Если хотите, я могу вас с некоторыми из них познакомить. Вот, скажем… — мужчина взял из лежавшей на стойке стопки первый лист, — заявление руководства Государственной Думы…

Майский в кулисах отчаянно махал рукой: соглашайся, только выслушивать надоевшую жвачку настроения у меня не было. Тем более что текст, скорее всего, изобиловал моими собственными мыслями. Выполняя просьбу Феликса, я иногда накидывал идеи впрок, так сказать, на все случаи жизни. Он пускал их в оборот по мере возникавшей надобности.

Видя мою кислую физиономию, мужчина выхватил жестом фокусника из пачки новую бумагу, радостно провозгласил:

— А вот комментарий патриархии!

Но и он не вызвал у меня энтузиазма. Все, что могли сказать чиновники от церкви, было известно заранее. За последние пару тысяч лет к сказанному в Библии они ничего добавить не смогли. Сохраняя политкорректность, слушать послание Папы Римского тоже отказался, чем расстроил страдавшего за спинами ведущих Майского. Огорчение его можно было понять: между посланиями престолов христианской церкви наверняка была запланирована реклама, и теперь он ломал голову, куда бы ее вставить.

Подсластить ему пилюлю я не мог, но решение свое попытался объяснить:

— Не хочется упражняться в фарисействе! Всем этим, с позволения сказать, организациям на меня глубоко наплевать, главное для них — не упустить информационный повод донести до масс свои догмы. Им хорошо известно, что шоу в любом случае будет доведено до логического конца, в таком случае к чему тратить время на сотрясение воздуха.

Замолчал, как если бы обдумывал сказанное. И ведь правда обдумывал, потому и продолжил:

— Вы, наверное, знаете, я изучал историю, хотя та никого ничему и не учит. Она состоит из войн, резни и предательств, которые, без единого исключения, были затеяны под благородные лозунги власти и трескотню человеколюбивых призывов церкви. Посмотрите вокруг, в точности то же самое происходит и сегодня…