Пояс Койпера

Я невольно улыбнулся.

— Может быть, ты и прав, и даже прав наверное! Нечто похожее случилось со мной с полгода назад: вдруг, ни с того ни с сего, одолела беспричинная веселость. Уставший был до предела, жизнь не мила, а к горлу с ножом пристал рекламщик, выдай ему новую идею. Я и выдал, потом долго еще смеялся. Чистейший бред, сорок бочек арестантов…

Аристарх со мной не согласился.

— Нет, ты не понял, это совсем другое дело! Я говорю не об эйфории, чем бы она ни была вызвана, а о подходе к жизни как к карнавалу. Тебе должно быть весело жить — в этом фишка. Нам с тобой достался изолгавшийся мир? Будем наслаждаться красками его деградации и коллекционировать человеческие глупости! Пир во время чумы, он ведь в первую очередь пир, а с чумой еще как фишка ляжет!

Поднялся с лавки и, разминая ноги, прошелся до контейнера и обратно.

— Можешь верить, можешь — нет, но наступит время, когда потомки будут нам завидовать. Скажут: ах, эти счастливые русские, вот уж кто пожил, так пожил! Все плохое забудется, и из зарегулированного до тошноты, пресного будущего наш бардак будет казаться им золотым веком неограниченной свободы. Сомневаешься?.. Зря, все так и будет! Да, кстати, что-то я не понял, чем ты по жизни-то занимаешься?

— Я?.. — переспросил я, чувствуя всю глупость своего вопроса. — Да так! По образованию историк, работал в газете. Потом надоело нищенствовать, занялся консультированием…

— Чем? — не понял Аристарх.

— Как бы тебе это объяснить?.. Видел по ящику юродивых, называющих себя политологами? Их специально разводят в инкубаторах, развлекать народ и дурить ему голову. Я же — креативщик, ко мне обращаются, когда властям и бизнесу нужны решения конкретных проблем. Люди с богатой фантазией у нас, да и во всем мире, наперечет.

— Вот оно как! — удивился мусорщик. — Ну и чего же ты, извини за выражение, накреативил?

Произнесено это было небрежным, если не сказать пренебрежительным тоном, но я не обиделся. Обыватели плохо понимают вещи, с которыми не сталкиваются каждый день, да и не стараются понять.

— Демонстрацию прокремлевской молодежи видел? Моя идея! И концепцию закона, обязывающего граждан копить деньги на собственные похороны…

— Тоже ты? — усмехнулся мусорщик. — Догадываюсь, кто тебе за него отбашлял!

— Неважно кто, важна красота идеи! — отмел я его инсинуации. — Обращал, наверное, внимание, что про погоду врут исключительно худые женщины? А все потому, что крупных габаритов дамы заслоняют большую часть метеокарты, а каждая секунда на телевидении стоит колоссальных денег.

Аристарх уважительно хмыкнул.

— Слушай, а вот интересно: ты за свои придумки ответственность несешь?

В вопросе звучал подвох, я невольно внутренне собрался.

— С какой это стати! Мое дело выдать конструктивную идею, а там хоть трава не расти.

Видя мою настороженность, он пошел на попятную.

— Да не кипятись ты, я так просто спросил, для расширения кругозора! — и уже совсем другим, задумчивым тоном продолжал: — А у меня жизнь чудно сложилась… — Опустился рядом со мной на лавку, закинул руки за голову. — Хотя, если задуматься, то, пожалуй, удачно! Молодым еще защитил кандидатскую диссертацию по энтомологии, изучал коммуникативные способности сверчков, начал собирать материал на докторскую, как тут грянула перестройка…

— Да… — протянул я сочувственно, — вот она судьба ученого в России, чем теперь приходится заниматься! Без пяти минут доктор мотается ночами по Москве на мусоровозе…

Аристарх меня перебил:

— Не спеши жалеть, все не так плохо! Я вожусь с мусором вовсе не потому, что мне нечего есть. Помнишь, в начале девяностых вошло в моду держать дома насекомых? Кошек и собак надо кормить, а людям и самим жрать было нечего. Клопы и тараканы не в счет, а вот сверчки оказались очень даже востребованными. Уют создают, стрекочут себе за печкой, как повелось в русских избах. А тут еще новые богатенькие подсуетились, благо членистоногие не только каннибалы, но и отчаянные драчуны. Начали создавать закрытые клубы, проводить между самцами бои с тотализатором. Денег на науку не давали, вот я всех своих подопечных и распродал, и срубил, надо тебе сказать, очень приличные бабки. На кон ставились целые состояния, так что отдельные особи шли по двадцать пять тысяч тех еще долларов за штуку. Тогда-то по случаю и приобрел списанный авианосец, стоит теперь в одном из южных морей на якоре. Просили недорого, предлагали вместе с командой, но я отказался, не рабовладелец же… — видимым образом оживился, понизил до шепота голос: — Тут недавно китайцы подкатывали: продай! Но мне международные трения ни к чему, да и разрешение на сделку не получишь, все вырученные деньги уйдут на взятки.

Я смотрел на него и думал: ври больше, и не таких видывали. Ухмыльнулся:

— Авианосец, говоришь? Так ты, получается, олигарх!

Мусорщик поджал губы и стал вдруг похож на воспитанницу института благородных девиц.

— Я ведь, Сергей, тебя не обижал! Для обвинения в воровстве надо иметь веские основания… — Поднялся на ноги и потянулся длинным телом. — Ладно, хватит трепаться, пора заниматься делом!

Направился было к мусоровозу, но на полдороге остановился.

— Скажи, у тебя дети есть?.. Может, оно и правильно! Когда вырастут, не придется извиняться, что втравил их в эту тягомотину.

Сделал еще несколько шагов и положил руку на рычаг. Шум просыпающегося города между тем стал слышнее. Сотни тысяч суетных его жителей соскребали в эти минуты себя с простыней, чтобы стать частью огромного целого, молохом идущего через их жизнь. Чарующая тишина раннего московского утра растаяла, столица погружалась в горячку, близкую из-за навалившейся жары к всеобщему помешательству.

Аристарх обернулся, сделал подбородком жест в сторону уставленного фотографиями контейнера.

— Уверен?..

Я промолчал. Он потянул за рычаг, и голос его утонул в скрежете металла, но я расслышал:

— Смотри, тебе жить!

2

Искусство, как известно, не дает рецептов, оно будит фантазию. Изображения привлекательных, а тем более обнаженных женщин продаются лучше мужских даже без фигового листочка. Краски для коммерческого успеха следует выбирать яркие, а цветы для натюрмортов дорогие, что не замедлит сказаться на стоимости картины. Обо всем этом я знал еще в художественной школе, поэтому вместо дворняжек рисовал породистых собак и никогда не связывался с коровами, они продаются из рук вон плохо. И хотя буренок не изображал, моему становлению как художника это мало помогло. Правда, к классу ремесленников, про которых говорят: «руки в карманах, ноги в траве», — тоже не принадлежал, с изображением человеческих конечностей у меня проблем не было, но… Вспоминая об этом, всегда вздыхаю, иногда с облегчением. Так уж случилось, что простоял однажды три часа кряду перед «Мостиком» Левитана, тем, что в Саввинской слободе, и многое о себе понял. Не перед полотнами «Вечерний звон» или «У омута», а только что не этюдом. Он все во мне перевернул. Так писать я никогда бы не смог, а пополнять ряды мазилок, пусть даже обласканных властью, претило.

С того самого дня за кисть больше не брался. Когда требует, изнемогая, душа, балуюсь карандашом, однако, обнаружив себя среди продавцов картин на Крымской набережной, ничуть не удивился. Стоял, позевывая, и лениво поглядывал на текущую мимо разномастную толпу, как вдруг увидел Нюську. И не одну, а под ручку с Аристархом! В цилиндре и смокинге, в белых перчатках и с моноклем в глазу, мусорщик смотрелся аристократом. Жена моя ни в чем ему не уступала, щеголяла в длинном платье с турнюром и шапочке с перьями, такой маленькой и аккуратненькой, какие носили в Париже в начале прошлого века. Приклеенная к ее бледному лицу улыбочка была не то чтобы высокомерной, а какой-то снисходительной. То же чувство превосходства сквозило и в манере Нюськи держать на отлете руку с длинным мундштуком, и во взгляде прищуренных из-под короткой вуали глаз. И даже надерганные из несчастного страуса перья несли на себе отпечаток той надменности, с которой она на меня взирала.