Страница 31 из 66
— Не могу сказать. Не знаю. Никогда об этом не задумывался. Но, позвольте апропо заметить, интерес ваш к этой проблеме выдает тот факт, что вы живете в состоянии душевной спутанности.
Подбородок, понял я, у него слишком маленький подбородок! Скошенный к шее, нарушающий пропорции. Он делает ВВ похожим на атлета с развитой мускулатурой торса на тонких коротких ножках. И тут же почувствовал облегчение и жалость к сидевшему передо мной человеку. Всю жизнь он страдал от этой ущербности и в конце концов сумел компенсировать ее востребованностью, но про себя знал, что ничего не изменилось.
Сидели, потягивая виски, дружески беседовали, но я уже знал, что продолжения отношений, скорее всего, не последует. Говорили о чем угодно, лишь бы дотянуть до времени, когда без ущерба для приличий можно будет расстаться. Что поделать, в головах у интеллигентных людей водятся интеллигентные тараканы. Видела бы Нюська, как я упражняюсь в произнесении любезностей, она бы меня похвалила.
Возникшее чувство жалости к Витольду все никак не проходило. Напротив, появилось ощущение, что пригласил он меня еще и потому, что ему что-то было нужно. Фрейд, рассуждал я, недолюбливавший его Бехтерев, не исключено, что ВВ хотел бы стать третьим, поэтому признание, что он нигде не преподает, его так и задело. Все имеет, захотелось сказать свое слово в науке. Такое часто случается с людьми в возрасте, чувствующими необходимость каким-то боком остаться в истории. Самые тщеславные навешивают на себя звания самодельных академий, но Витольд выше этих игр в бирюльки, они ему претят.
Человек, не склонный поощрять крысиные гонки амбиций, я тем не менее испытывал к нему симпатию. Поскольку темы нашего разговора менялись, как картинки в калейдоскопе, начал с чистого листа:
— Читал тут одну книжку и наткнулся на потрясающий феномен, требующий подробного исследования. Представляете, уже на пятом месяце, когда только еще формируется мозг, плод в утробе матери видит сны! И не как мы — спорадически, а около восьмидесяти процентов времени, о чем свидетельствуют данные электроэнцефалограмм. Потрясающе, правда? — посмотрел на ВВ и продолжал: — Интересно, что может маленькому человечку сниться? Не просматривает ли он свои предыдущие жизни, чтобы не наступить в новой на те же грабли? Или именно в это время к нему возвращается подсознание, отвечающее за его судьбу, а точнее, карму?
Витольд Васильевич слушал меня с видом сфинкса, сжимавшего в зубах трубку, но было заметно, что он погрустнел. То ли уголки рта опустились, то ли в глазах появилась печаль, но как-то сразу стало ясно, что вечер закончился.
Я поднялся на ноги и в сопровождении хозяина направился в прихожую. Пожимая на прощание руку, Витольд Васильевич констатирующим факт тоном заметил:
— Вы, Сергей, человек умный и… — неожиданно улыбнулся, — и добрый! Не говорите ничего, я прекрасно разбираюсь в материале. Людям с тонкой настройкой нервной системы трудно жить, но имейте в виду, если вам понадобится помощь, я попробую сделать, что смогу. А могу я многое, тут уж вы поверьте на слово!
Ощущение, с которым я поворачивал ключ в замке собственной квартиры, можно было назвать двояким. За неимением более точного определения. Не в состоянии понять, осталась ли у Витольда обида, я продолжал недоумевать над тем, что заставило меня его пожалеть. В любом случае отношение к нему снова изменилось. Теперь мне казалось, что именно такую, как у него, способность подсмеиваться над человеческой глупостью и имел в виду Аристарх, говоря о карнавале. Мягко, где-то даже незлобиво, с высоты знания гнилостной природы людей, и в то же время с сочувствием. Помогая другим, как умеет, он честно зарабатывает себе на хлеб, а все остальное я мог и нафантазировать. И загрустил ВВ вовсе не от того, что я себе насочинял, но ход моей мысли был ему, скорее всего, известен. Мужик по жизни мудрый, не стал бы он иначе произносить такие слова. И спрашивать его я должен был не о тени смерти, а о том, отвечает ли человек за высказанные им идеи. А заодно уж и о цене, которую за них придется заплатить!
Впрочем, о цене я узнаю завтра от Котова, а что оно, это завтра, непременно наступит, сомнений у меня не было.
9
И завтра наступило!.. И оказалось будничным сегодня с плавающей в воздухе гарью, набившей оскомину яичницей и возвращающей к жизни кружкой крепкого кофе. Я встретил его далеко не на заре, слишком уставший, чтобы, как велят доктора, улыбаться себе по утрам и рассказывать, какой ты умный, красивый и удачливый. Со второго курса, когда к студенту приходит наглость, не испытывал мандража, а тут на тебе, он вернулся! Холодком в желудке, внутренней неприкаянностью. Настроение было таким же радостным, как перед визитом к стоматологу. Казалось бы, чего там — ну, Котов, ну поговорим! — а нервное напряжение не оставляло. Расхаживал по комнатам с сигаретой и слабодушно недоумевал, что понадобилось мне в тот исторический день на Тверском бульваре.
Дурь эту из головы надо было вышибить, и я достал из-под кровати пылившиеся там который год гантели. Поработал с ними, как бывало, минут двадцать и почувствовал себя лучше, а после контрастного душа, так и совсем человеком. О чем, в сущности, речь? Да о простой сделке, в которой к тому же моя позиция на переговорах выглядит предпочтительней! В гробу я видал котовскую шоблу, кину им кость, и будут ходить передо мной на цырлах и преданно заглядывать в глаза!
Оделся подчеркнуто небрежно. Единственно, вместо привычных для лета сабо выбрал тонкой кожи белые полуботинки, в них, ручной работы, чувствовал себя королем. Посмотрелся в прихожей в зеркало: хорош, и морда наглая, что и требовалось доказать!
У станции метро как всегда суетился народ, и только неопрятного вида мужик сидел безучастно на парапете. Скользнув по ссутулившейся фигуре взглядом, я хотел было пройти мимо, как вдруг он меня окликнул:
— Привет, Дэн! Не узнаешь?
Я остановился. Улыбнулся, как улыбаются, чтобы скрыть смущение, извиняясь за собственное беспамятство. Жизнь длинная, столько людей перевидал, разве всех упомнишь.
— Щеглов. Исторический факультет! — отрапортовал он с кривенькой ухмылочкой, поднося ко лбу руку.
— Мишка! Ты?..
Я его вспомнил. В друзьях мы с ним никогда не ходили, но пересекались в шебутных студенческих компаниях. Последняя наша встреча, нелепая и случайная, произошла лет, наверное, пять назад, а то и все десять, время скачет вприпрыжку. Я тогда все еще подвизался на поприще отечественной журналистики, но с Филом уже сотрудничал. Столкнулись нос к носу на улице и решили пропустить по такому случаю по стаканчику. Мишаня был не у дел, жаловался, что все ею попытки заняться бизнесом кончаются крахом. Помочь ему я ничем не мог, и уж точно не деньгами, поэтому слушал и сочувственно кивал, но одну идейку подкинул. По старой дружбе, которой не было.
— Я, Сере га, кто ж еще!
— А празднуешь что? — оглядел я нехитрую сервировку стола. На газете стоял пустой стакан, лежал ломоть хлеба с куском колбасы собачья радость. Одного взгляда на единственного участника импровизированного банкета было достаточно, чтобы оценить его благосостояние. Если не бомж, то далеко от него не ушел. Светлое будущее страны, о котором еще иногда трендят политики, лично ему ничего хорошего не сулило.
— Ты что, телевизор не смотришь? — удивился Мишаня почти искренне. — В новостях сказали, что подскочила цена на золото, а у жены обручальное кольцо припрятано! — Вытащил с ухмылкой из стоявшей тут же сумки второй стакан. — Проблема только в том, что она меня бросила! — Посмотрел стакан на предмет грязи на свет и протянул, качая головой, сквозь зубы. — Не узнал ты меня, Дэн, не узнал!.. А я, между прочим, каждый день тебя вспоминаю. Рад был бы забыть, да не могу! Выпей со мной, оттопырься!
— В другой раз, Миш, бегу! Встреча у меня важная, надо быть как стеклышко.
— Что ж, понимаю! — Склонив голову набок, достал завернутую в непрозрачный пакет бутылку. Нацедил на дно стакана водки и смерил меня оценивающим взглядом. — Процветаешь? Чем на хлеб зарабатываешь?