Страница 1 из 5
Светлана Гольшанская
Музыкальная шкатулка
Ночь мягкой поступью шла на смену дню по нежно-розовой дороге опускающегося за линию горизонта солнца. Большой город кипел, словно муравейник, в котором вот-вот должны были захлопнуться на темное время все двери. Лишь старый часовщик Леонардо никуда не спешил. Сквозь увеличительное стекло он задумчиво разглядывал сложный механизм внутри шкатулки с чудными знаками и надписями на мертвом языке — последней работой сумасшедшего художника, который раньше жил в доме напротив.
Уже давно погасли огни в окнах, когда Леонардо оторвался от своей работы, так и не обнаружив причину поломки, накинул на плечи ветхий плащ и вышел на улицу. Он брел сквозь ночной город, не замечая дороги. Все его мысли роились вокруг шкатулки. Навязчивая идея не позволяла ему сосредоточиться на чем-то еще. Это продолжалось уже ни один месяц.
Леонардо сильно осунулся, стал похож на собственную тень, как будто его возраст решил догнать его и потребовать выплату с процентами за все то время, что он выглядел и чувствовал себя моложе своих лет. И все это из-за болезненного, почти бредового желания создать шедевр, который бы навсегда сохранил имя Леонардо в людской памяти.
Нет, этот изможденный седовласый старик никогда не был тщеславен. В юношестве у него был талант — сложные механизмы буквально покорялись его воле. Вставшие, казалось, на веке стрелки вдруг снова начинали свой бег, стоило ему лишь коснуться шестеренок и пружин внутри часов. С годами таинственный дар иссяк, оказавшись растраченным на пустяки. Теперь Леонардо был лишь искусным часовщиком, но не более. Как же он жалел, что идея создать лучшую в мире музыкальную шкатулку не пришла ему в голову в молодости, когда он был на взлете… А теперь неловкие старческие руки да потерявшее остроту зрение оказались не в состоянии сослужить ему самую важную в жизни службу.
Вдруг сквозь поток мрачных мыслей пробилась дивная музыка, тихая, волнующая. Леденящие душу ноты страха в ней сменялись нежнейшими нотами сладкой безмятежности, а затем снова падали в пучину отчаяния, кружились в ночном воздухе вместе с серебристыми снежинками и, опадая, превращались в опьяняющее ликование. Только такой могла быть музыка ночи — пугающей, но вместе с тем пленяющей душу своей таинственностью.
Леонардо полетел на звук, как мотылек порой летит на огонь свечи, отринув здравый смысл. Старик вышел на главную площадь. В ярком свете фонаря он разглядел молодого юношу, самозабвенно играющего на скрипке. Глаза его были плотно закрыты, а лицо отображало полную отрешенность от суетного мира.
Леонардо заворожено уставился на музыканта. Рука сама полезла в карман за последней монетой. Не раздумывая, старик бросил ее в лежавшую на мостовой соломенную шляпу. Тотчас глаза юноши распахнулись, и он схватил часовщика за протянутую ладонь.
— Что желаешь, старик? — спросил он звонким насмешливым голосом.
Ошарашенный, Леонардо оглядывался по сторонам в поисках поддержки, но прохожие не замечали ни его, ни странного скрипача.
— Говори быстрей, я не могу ждать всю ночь, — поторопил юноша, смиряя его гипнотическим взглядом прозрачных светлых глаз.
— Хочу… — начал было часовщик, но от волнения не смог продолжить.
— Ну же, — настаивал музыкант. — Раз пришел, значит, бояться тебе уже нечего.
— Хочу, чтобы моя шкатулка работала, — наконец, нашел голос Леонардо.
— Смени оболочку и тогда она заработает, — блаженно улыбаясь, ответил музыкант и в тот же миг растворился в воздухе, будто и не было его.
Леонардо удивленно оглянулся, но, никого не обнаружив, уверился, что это всего-навсего игра воображения и вернулся домой. На завтра он переложил механизм в другую шкатулку. Цилиндр начал вращаться, как по волшебству цепляя за собой тонкие зубья стальной гребенки. Мастерская наполнилась удивительными звуками механической музыки.
Он растворялся в звуках собственной скрипки, все его существование перешло в совершенно иную ипостась, бесплотную, состоящую исключительно из нот и аккордов, легато и стакатто, крещендо и диминуэндо. Волны мощнейшего вдохновения бурливым пенистым прибоем из никогда прежде не играных мотивов накатывали на него, словно он был одиноким утесом посреди пустынного берега. Но вот из необозримой синевы к нему спустилась белая чайка. Неожиданно смычок сорвался, сфальшивил, гнусно предав своего раболепного слугу. Скрипач недовольно поморщился, чувствуя, как его буквально насквозь прожигает непрошеный взгляд. Наконец, музыкант открыл глаза.
Посреди людной площади стояла невысокая хрупкая на вид девушка с кукольным фарфоровым личиком. На щеках играл легкий румянец. Миниатюрные ручки прятались от ночной стужи в лисью муфточку. Широко распахнутые кристально-голубые воспалились от бессчетно пролитых слез.
Скрипачу понадобилось несколько мгновений, чтобы справиться с накатившим вдруг оцепенением. Он снова поднял скрипку и, не отрывая взгляд от белокурой прелестницы, заиграл совсем другую мелодию. Завороженная, но вовсе не чудесной музыкой, а странным потусторонним взглядом исполнителя, девушка сдалась и подошла к лежавшей на мостовой шляпе для податей.
Ее звали Ланой. Она была дочерью барона фон Бекендорфа. Вчера на рассвете она собиралась бежать в соседний город, чтобы тайно обвенчаться со своим нареченным. Жених ее был беден, как церковная мышь, да к тому же происходил из незнатного рода. Барон наотрез отказался благословить этот союз, поэтому Лана решилась на отчаянный поступок, который в результате погубил не только ее репутацию, но и лишил барона последнего здоровья — после известия о проступке дочери тот слег в кровать и больше не вставал.
Жених в условленное время не явился. Вдоволь наигравшись с наивной простушкой и оставив после себя кучу долгов, он поехал кутить и развлекаться дальше… один. Старший брат Ланы, едва вернувшийся со службы офицер, узнав о поруганной чести сестры и захворавшем отце, тотчас рванулся в погоню за мерзавцем, оставив девушку наедине с собственным горем.
Не в силах глядеть на больного отца, Лана, потерянная, целый день бродила по улицам никого и ничего не замечая. Но вдруг тьму отчаянья озарила яркая вспышка — она увидела его, таинственного рыжеволосого музыканта.
Словно во сне девушка достала из кармана золотую монету. Ее нагретую в муфте ладошку накрыла ледяная рука музыканта.
— Чего желаешь? — едва слышно прошептал он.
Глаза Ланы бесцельно блуждали по его лицу, будто разум силился найти заветный рычажок, чтобы выбраться из тенет гипноза. Впервые в жизни, а прожил он куда больше, чем может объять человеческий разум, музыкант ощутил сопротивление. Эта новизна добавила игре какую-то мучительно-приятную пикантность.
Скрипач склонился над самым ухом девушки и, почти касаясь ее по-детски нежной кожи, повторил:
— Чего желаешь?
Лана беззвучно пошевелила губами, не в силах произнести сокровенное, но для скрипача этого было достаточно.
— Иди домой, ложись спать, все будет, — ласково сказал музыкант, проводя дрожащей рукой по ее локонам.
Лана повернулась, как безвольная, подвешенная на нитках марионетка и зашагала прочь. Скрипач долго глядел ей вслед, пока тонкая изящная фигурка не скрылась за углом улицы.
Улица совсем обезлюдела, но музыкант продолжал играть все так же самозабвенно. Не хватало лишь одной монеты, и он должен был получить ее сегодня до рассвета любым способом. Другой такой возможности еще долго не представится.
Скрипач почувствовал какое-то шевеление в конце улицы, мысленно уцепился за него, мгновенно меняя ритм и манеру игры. Теперь это была залихватская застольная мелодия, привлекающая именно такой тип людей.
Поздняя ночь не принадлежала безраздельно злым духам Преисподней. Были у нее и другие хозяева: лихой народ из грязных подворотен и темных оврагов на больших дорогах. Ночью не было нужды таиться в спасительной тени — та была повсюду. Разбойники и попрошайки, нищие и убогие, как ночные мотыльки, выныривали из узких переулков и глухих подвалов. Одна из них, оборвашка с огромным пузом, тяжело ступая отекшими ногами по брусчатой мостовой, заинтересованно приблизилась к музыканту. Уверившись, что простофиля ничего не видит, она запустила руку в соломенную шляпу. Но не успела она набрать пригоршню монет, как тысячи ледяных иголок впились ей в кожу. Воровка отшатнулась и подняла глаза. Музыкант насмешливо глядел на нее, крепко вцепившись ей в руку.