Страница 8 из 22
Антуан. Kamerad.
Кислюк. Ага, они всё-таки подумали о том, чтобы товарищи, в конце концов, смогли понять друг друга… (Поднимает руки вверх и кричит.) Kamerad! Kamerad!
Антуан. А если ты кричишь это французскому жандарму?
Кислюк. На тебе чин — тебе отвечать!
Антуан (после паузы). Это ни француз и ни немец, это корова. Она, наверное, брошена… Иди сюда! Постараемся её подоить. Нужно постараться, чтобы она не побежала.
Они садятся на велосипеды и крутят педали, как сумасшедшие.
Кислюк (крутя педали, кричит Антуану). Мсье умеет доить?
Антуан. Нет, кстати сказать.
Кислюк (с ненавистью). А я умею! В детстве я отпахал шесть раз в лагере, где нас заставляли крутиться на ферме, как каторжных, чтобы мы сами зарабатывали свой кусок хлеба… И опять же ты этим воспользуешься, мерзавец! Я тебя убью, я тебя однажды убью за то, что ты эксплуатируешь меня всю жизнь.
Антуан. Да, но пока постараемся не упустить корову! Поезжай налево, я поеду направо!
Они крутят педали по направлению к корове. Свет гаснет. В темноте слышно мычание испуганного животного. Когда площадка вновь освещается, на ней стоит кровать, стул, на котором лежит стопка вещей, ночной столик и раковина. Это, видимо, спальная комната. Антуан уже лежит под одеялом. Сидя в ногах кровати, Кислюк заканчивает раздеваться. Он снимает носки, смотрит на ноги…
Кислюк. У меня грязные ноги, мне за тебя стыдно. (Некоторое время соображает, глядя на умывальник мутным взглядом.) Ладно уж, я оставлю носки.
Он опять надевает носки, и ложиться под одеяло рядом с Антуаном. Они лежат бок обок, как супружеская пара.
Кислюк. Знаешь… в военное время, чистоплюй… ты занял всё место. Подвинь-ка немного задницу? Мсье думает, что если он заплатил за комнату, то кровать принадлежит только ему?
Антуан. Ты слышал эту старую стерву? «Французские солдатушки! Какое удовольствие вновь увидеть французских солдат! Но у меня осталась только одна комната за сорок франков! Не могу же я заставлять французских солдатиков платить сорок франков!»
Кислюк. И тут мсье, привыкший всегда получать местечко, достаёт две бумажки… «Получите, мадам, мы берём комнату!» Именно этого я и не могу тебе простить, понимаешь, твою эту непринуждённость…
Антуан. Главное, схорониться до утра. Город кишит немцами. И даже с доброжелательным физиономиями, форма у нас другого цвета. Можно напороться на любопытного. А среди них попадаются и такие… Завтра перейдём на свободную территорию.
Кислюк (растягиваясь). Кровать! Настоящая постель с бельём! В четыре часа дня. Жаль, что приходится делить с тобой эту койку!
Антуан. Я хотел сказать то же самое.
Кислюк (неожиданно спрашивает после паузы). А у тебя было много баб?
Антуан. Если учитывать общее число, много никогда не бывает. Именно это обстоятельство, видимо, навевает на мужчину тоску…
Кислюк. Всё благодаря театру, мерзавец? Ты предлагаешь им роль, но говоришь… «Понимаешь ли, красуля, тут такое дельце…» Подонок!
Антуан. Нет. Я этого никогда не делал. Мог бы, но не сделал никогда.
Кислюк (обсасывая свою злобу, в полусне). Вдвойне мерзавец… А я бы сделал… (Вздыхает, становясь неожиданно почти трогательным, видимо потому, что наполовину спит.) Никогда тебе не прощу. Не смогу.
Молчание. Слышно, как они дышат.
Антуан (тихо). Убери ногу.
Кислюк. Я в носках.
Антуан. Всё равно, убери, говорю. Кровать достаточно широкая.
Кислюк. Понятно… Дружба дружбой, но мы всегда напомним, чей табачок и кто тут платит. И занимаем при этом большую часть кровати. Все вы одинаковые!
Антуан. Что ты талдычишь одно и то же… не зуди, зуда! Оставь свою ненависть в покое и спи. Утро вечера мудренее.
Кислюк (спокойно). Ещё и наше великодушие! Мсье сделает всё, чтобы меня унизить.
Антуан. Я хочу спать, и унижать тебя никогда не собирался.
Кислюк. Тогда ещё хуже. Тогда это уже инстинкт. Это у тебя ещё из Средневековья, мерзавец! (Цитирует.) Гони чумазого взашей — он поклонится, поклонись чумазому — он шею тебе отрежет. Не скоро мы позабудем ваших пословиц!
Антуан (в полусне). Нет, это не из Средневековья… это с лицея. Всё моё детство ушло на то, чтобы к тебе привыкнуть. Ты — несчастный, как камни, я это знаю. Так что теперь выцеживаешь это несчастье, как можешь.
Кислюк (спокойно). Когда с детства лямку тянешь, набегает на счётчике.
Антуан. И так как у тебя только я под рукой, то я за всё и плачу… Надеюсь, что однажды жизнь предоставит тебе другую публику, и мне удастся, наконец, отдохнуть. Не всегда, знаешь, другие виноваты. Я знал бедняков, которые никогда не ныли.
Кислюк (с ненавистью). С такими вам удобней, мерзавцы? Знаю я этих бедняков, мамкины сынки, которым та приносила вязанную фуфаечку и обрезки говядины, паяньки… стоят в воскресенье с брильянтиком на шее? Хорошие благодарные бедняки, которых вы вписали в систему? За версту несёт!
Антуан (спокойно). Опять тебя понесло. Моя, например, мать вовсе не была матроной. Это была женщина, склонная скорее отплясывать до пяти часов утра и до самой старости.
Кислюк. В роскошных ночных заведениях, где одна бутылка стоит целую неделю какого-нибудь трудяги?
Антуан. Точно. И мне, представь себе, это также неприятно.
Кислюк. К стенке! Мы всех вас поставим к стенке! Тех, которым это приятно, и тех, которым это неприятно! Всех к стенке! И мать твою в первую очередь!
Антуан. С ней уже всё ясно, оставь её в покое.
Кислюк. Её уже поставили к стенке?
Антуан. К такой стенке, дурак, ставят и бедных. Она умерла от рака груди.
Кислюк (немного успокоившись, после паузы). У твоей матери были роскошные груди, как я помню. Я был ещё ребёнком, но они мне уже показались.
Антуан. Мерси.
Кислюк (после паузы, язвительно). Я даже права не имел получить извещение о её смерти. Разумеется, я не вхожу в круг ваших знакомств.
Антуан. У меня не было твоего адреса. Между призывом в армию и призывом на фронт мы потеряли друг друга из виду.
Кислюк. Тебе было спокойно без меня, признайся?
Антуан. Довольно-таки.
Кислюк (почти с нежностью). Зараза. (После паузы.) Ты же знаешь, как моя мать кончилась? Получила по морде баком для кипячения белья. Огромный такой бак, она стирала простыни на весь квартал. Померла в чудовищных муках. В таких муках, которые испытывают только нищие, в омерзительной лечебнице, среди других старух, таких же ничтожных, как и она… В конце её отгородили небольшой ширмой, чтобы не слишком смущать остальных, потому что она вертелась и дёргалась. Знаешь, что она сказала нянечке, когда поняла, что умрёт? «Не сообщайте мужу, не нужно. Он потеряет полдня».
Антуан. Бедная старушка.
Кислюк. Похнычешь, надеюсь? Это так же красиво и глупо, как твой Корнель?
Антуан (после паузы). Ты любил мать, правда?
Кислюк (после паузы). Это тебя не касается. В любом случае, тебе не понять. Между нами было только кто-кого-по-морде. Сперва она, потом я, когда годами вышел… У нас тоже традиции есть.
Антуан (поворачивается, вздыхая). Спи давай. Завтра ехать не сможешь.
Кислюк. Боишься, что повисну на тебе обузой? Признайся, что ты только того и ждёшь, чтобы меня кинуть, подлец, бросить, а самому выкарабкаться?