Страница 32 из 40
Второе нападение оказалось болезненным. Погибли первые пацаны атаманской ватаги. Это прочно забило ей в мозг мысль, что Хавка, как всегда права оказалась и что жить цветочком на полянке пора прекращать. Она уже собралась пройтись в гости к Хабарке, да прошвырнуться по бабам. Зорька ведь по сути дела сидела с ребёнком взаперти и до этого момента её вообще не интересовало, что там за стенами кибитки делается, а тут, как пробило. Нужно знать всё, что происходит вокруг, нужно знать всё, что происходит за кругом, наконец нужно знать, что происходит в стане охотников и вообще, кто на неё открыл охоту. Но все её планы сломал Ардни. Атаман в сомном угаре, с грохотом и звериным рычанием ввалился в кибитку. Зорька никогда раньше его таким не видела. Она впервые узрела его зверя воочию так близко и откровенно. Страх и ужас сковал и парализовал её. Ей хватила ума лишь одним глазком взглянуть на это из щёлки в занавеске и отпрянуть на лежак, схватив спящего ребёнка, прижимая девочку к себе и при этом закрывая ей ушки, чтоб звериный рык и грохот ломающегося стола, не разбудил её, но это не уберегло слух младенца. Девочка начала куксить, собираясь захныкать. Зорька быстро рванула платье, силой сунула ей сосок груди и опять зажала ей ушки. Та зачмокала, не открывая глаз. Молодуха вдруг поняла, что если он сейчас ворвётся, то просто оторвёт ей голову, а завтра скажет всем, что так и было. Хавкины предупреждения, как дубиной колотили по голове. Она взмолилась всем, кого вспомнила, но это не помогло. Стук сердца вдруг прервался, в груди разлился холод. Зорька почувствовала, как зверь прямиком направился к ней, как будто только вспомнив о её существовании. Она быстро, не помня себя, оторвала спящего ребёнка от соска, сунула его в изголовье к стенке и закрыла с головой одеялом. Раздался жуткий треск обрываемой занавески. Ужас сковал всё тело и мурашками побежал не только по коже, но и по всем внутренностям. В проёме стоял он, уставив на неё злобный звериный оскал, какой-то отвратительной нежити, с красными, налитыми кровью глазами. Она попыталась сесть, отстраниться от того места, где спрятала ребёнка, но тут же получила удар по лицу, не поняв даже, чем, от которого её голова с гулом ударилась затылком о лежак. На какое-то время она потеряла сознание, а когда стала приходить в себя, то почувствовала сначала боль в губах и носу и только потом то, что её насилуют. Он брал сильно, зверски, буквально вколачивая её при каждом толчке в лежак. Её ноги спускались на пол, и она как бы полулежала на краю. Зорька чувствовала, как ягодицы при каждом ударе врезались в острый край лежака, но ей тогда почему-то не было больно. Ей было только панически страшно, и она старалась во чтобы то не стало, терпя боль, всем своим видом показывать, что она уже умерла и дальше убивать её не надо. Но когда он перестал рычать и тяжело дыша отвалил, опять что-то круша ногами на своей половине и наконец, грузно и шумно упал, так, что вся кибитка ходуном заходила, на Зорьку напала странная апатия. Она тяжело заползла выше на лежак, подбирая ноги с пола и устраиваясь, отвернувшись к стене. В голове гулко звенела тупая боль. Она справилась с головокружением, оправила задранный подол платья. Приложила ладонь к разбитым губам. Потрогала расквашенный нос, который забился кровью и не дышал. Вспомнила о малютке. Быстрым движением откинула угол одеяла. Девочка не спала. С силой сжав губки, она смотрела на маму как-то не по-доброму, как загнанный в угол зверёк, но самое страшное во всей этой картине было то, что она молчала! Не издавала ни звука. Зорька расслабленно улыбнулась, вернее попыталась, так как тут же почувствовала боль разбитых губ.
— Ни чё, доча, — прогнусавила она, еле ворочая языком, — принаравливайси к нашей бабьей, ёбаной во все дыры жизни.
Подобие улыбки так и застыло на её разбитых губах. Она вдруг поняла, что это не она сказала, а кто-то другой, сидевший у неё в голове. Она повернулась и через плечо посмотрела на разгром, на сонного мужа, развалившегося на своём лежаке, притом ногами в изголовье и добавила уже от себя:
— Ну, благодарствую тибе Хавка за науку, а то я уж про тибе совсем забывати стала.
Внутри её всё не то, что перевернулось, а вернулось то чужое состояние, в котором она пребывала, хороня свою кровную вековуху. Она вдруг отчётливо поняла, что это состояние не чужое, а такой она теперь будет всегда. Теперь она такая и другой ей быть просто нельзя, потому что не выживет, а жить вдруг захотелось аж до «не могу». Она кое-как встала и тут же почувствовала боль во всём тазу, но она была терпима. Абсолютно спокойно прошла мимо спящего муженька с голой жопой и спущенными, но не снятыми штанами, стараясь не наступать на обломки стола и лавки. С трудом спустилась с кибитки на землю и пошла умываться. На противоположном углу Зорька увидела до смерти перепуганного Диля, который столбиком, подобно степному суслику, стоял с распахнутыми от страха глазами. Проходя мимо его она каким-то не своим, скрипучим голосом велела:
— Мазь лекарскую найди, — и не останавливаясь прошла к жбану с водой, где умылась, прополоскала от крови рот, высморкала, на сколько смогла, из носа запёкшуюся кровь и обтерев холодными, мокрыми руками груди, почему-то пылающие огнём, облегчённо отдышалась свежим и наполненным ароматами, вечерним воздухом.
Диля стоял уже возле неё с небольшим глиняным сосудиком с широкой горловиной и жалобно, словно побитый пёс, заглядывал ей в глаза. Зорька глянула на него, улыбнулась и зачерпнув пальцем мазь, спросила:
— Ну, чё Диля, обосрался?
— Я думал он тебя убьёт. Озверел совсем. Он в таком состоянии вообще ничего не соображает и убивает всё что шевелится, — затараторил испуганный пацан, стараясь говорить, как можно тише.
— Убивалка у него для меня не выросла, — прервала она излияния перепуганного пацана, накладывая при этом мазь на губы.
— Ты это, всё же следующий раз беги и прячься. Он, когда такой, то не ищет, коль под руку не попадаешь. Даже коль увидит, но ты успеешь схорониться, то он не ищет. Тут же про тебя забывает. Он не соображает, вообще.
— Благодарствую за совет. Буду знать.
Она вернулась в кибитку, кое-как восстановила оборванную занавеску, попыталась сесть и тут же чуть не завыла в голос, матерясь про себя. Жопа болела, как будто дрынами от мутузили. Примостившись бочком и подтянув к себе спокойно лежавшего младенца, она даже умудрилась подремать.
Утром зад разболелся так, что о «сидеть на нём» можно было забыть. Да и ходить она могла лишь мелкими шашками и то терпя и матерясь про себя. Она слышала, как он проснулся. Со стоном сел, гремя деревяшками на полу. Затем встал, тяжело протопал к выходу, там долго и шумно упивался вечно залитым в жбан ягодным варом. Покряхтел. Вернулся назад на лежак. Наступила тишина. Зорька стояла с краю от занавески. Сердечко вновь нехорошо заколотилось. Она почему-то даже сквозь занавеску чувствовала его взгляд.
— Зорька, ты тут? — спросил он тихо, насторожено.
Она тяжело вздохнула и вышла из-за занавески к нему. Он внимательно осмотрел её с ног до головы и виновато потупив глаза, буркнул обиженно, только не понятно на кого:
— Дура. Я же убить мог.
— Мог и даже почти убил, — ответила она как можно спокойней и с некой ноткой веселья, — вот добивать не стал полудохлую.
— Почему не убежала, не спряталась? — продолжал он тихо рычать, рассматривая что-то на полу.
— Куда мне бежать? К тому же ты этому не учил, не предупреждал. Я ж такого, как вчера, тебя в первый раз видела, да и муж ты мой… Как учила меня Хавка, мы с тобой в одной лодке да на средине широкой реки, да ураган вокруг лютует и у нас с тобой только два пути. Либо оба утонем, либо оба выплывем. Охоту на нас открыли на обоих, не только на тебя и твоих мужиков, но и на меня и нашу дочь. Так, что мы с тобой в одной лодке барахтаемся, муж мой. Если, побив меня и силой взяв тебе легче будет, то я потерплю.
Договаривала она уже в его объятиях, а в глазах Ардни даже заискрились слёзы.