Кровь первая. Она

— Раздевайся, — велел он, подойдя к какой-то странной, глиняной насыпи, с её роста высотой. Он, не оборачиваясь, скинул с себя все шкуры и штаны и на Зорьку уставились две массивные, выпирающие ягодицы, молочного цвета и широкая мускулистая спина, в отличие от жопы загорелая. От этого зрелища ей вновь стало не по себе. Она вцепилась в свои рубахи и начала их отчаянно комкать. Нет, она не застеснялась, как это можно было подумать, она не умела этого делать. С посикух голышом сверкала где не попадя, за что от мамы частенько получала по голой жопе, а уж сейчас в ярицах и подавно. Ей нравилось собственное тело, и она всегда, при любой возможности его демонстрировала всем, без разбору. Она прекрасно осознавала силу молодого, стройного тела, со всеми его достоинствами и без единого изъяна… Вот в этом то и было дело. Только увидев свои ободранные коленки, она с ужасом осознала, что вся красота её ободрана, как кора с дерева. Какое уж тут к червям совершенство? Зорька вдруг почувствовала всем телом каждую гадкую ссадину, каждую мерзкую царапину и как скажите на милость показаться перед ним в таком виде. Это же был полный кошмар. К тому же она вся грязная и вонючая. Руки не поднимались в такой ситуации обнажиться. Позор. Лучше б он сожрал её вместе с одеждой, не так было бы обидно, но увидев в его руке блеснувший нож, тут же всё забыла и рубахи полетели через голову на землю. Он присел на корточки, воткнул нож в землю и тихо позвал:

— Иди ко мне.

Под ногами оказалась короткая, жёсткая стерня, недавно срезанной травы, которая впивалась в голые ступни. Хоть ноги и привыкшие бегать босиком и тонкостью кожи не отличались, но идти было всё равно больно. Смотря себе под ноги и балансируя руками, сгорая от стыда за отвратительное, грязное и в буквальном смысле порванное тело, она шагала к нему и чем ближе подходила, тем более мерзопакостные чувства ею овладевали. Не дойдя чуть-чуть до присевшего атамана, она остановилась, мысленно прося всю Святую Троицу, чтоб он не учуял, как от неё зловредно воняет.

— Ближе, — скомандовал он и вынул нож из земли.

Тут она забыла и о вони, и о своём не подобающем виде и резко переключилась на прощание с жизнью, такой короткой, такой не полной. Подошла в плотную, отвернулась и принялась себя жалеть. Ком подкатил к горлу, но зареветь не успела. Атаман срезал верёвку с ноги и в том месте где она была, защипало и просто зверски зачесалось. Так зачесалось, аж жуть. Она машинально хотела приподнять ногу, чтоб почесать, но он схватил её на руки и с размаха швырнул в кипящий котёл вариться. Именно так она всё это поняла. Это огромное глиняное сооружение, внутри было устроено подобно котлу, в котором был кипяток. Котёл был глубок на столько, что Зорька буквально нырнула туда с головой. Тело охватила такая жгучая боль, что ей показалось изначально, что она сварилась сразу и заживо. Оттолкнувшись от дна и вынырнул наружу, она пыталась заорать, что было мочи, но не смогла. Горло перехватило. Воздуха не хватало. Тут, что-то большое и грузное, совсем рядом, плюхнулось в котёл, поднимая тягучую, тяжёлую волну и она в придачу чуть не захлебнулась. И уже ничего не соображая, махая беспомощно руками, вытаращив глаза на столько, что от усердия они уже ничего не видели, забарахталась к краю. Ноги чувствовали дно, но оно было вогнутым и скользким, как будто жиром намазанным, и ей никак не удавалось добраться до цели, до которой было рукой подать. Она бултыхалась, захлёбывалась, но всё тщетно. Наконец, Зорька дотянулась до края руками и судорожно в него вцепилась из последних сил и замерла. Вылезти наружу сил уже не хватало. Ярица даже не представляла себе, как страшно вариться заживо, когда ты варишься и всё это чувствуешь каждым кусочком собственного тела. Но страх и боль вдруг слились в огромный кусок обиды и безмерной жалости к себе, такой молодой и красивой. Она заревела.

— Что, щиплется? — услышала она голос мучителя из-за спины.

— Да, — не задумываясь, сквозь слёзы прокричала она, но голос вместо крика издал нечто похожее на писк.

— Хорошо. Значит заживает. Терпи.

«Какой к хуям заячьим терпи. Сволочь. Людоед обоссанный, чтоб ты усрался этим супом до смерти». Она ругалась про себя стиснув зубы и терпела, как могла. Собирала все маты и гнусности, какие знала, но боль от первого ошпаривания начала утихать. И тут она вдруг подумала: «Это что получается. Чем дольше варишься, тем меньше больно? А! Варёное мясо боли не чувствует. А почему я ещё не умерла?» Но тут вновь голос из-за спины спокойно и даже как-то по-доброму сказал:

— Да расслабься ты. Пощиплет и перестанет. Отмокай.

Она, как будто очнулась от забытья. Отцепила одну руку от края котла, медленно оглянулась. Её мучитель сидел, нет, пожалуй, лежал в том же котле напротив и судя по его мерзкой морде, получал от варева огромное удовольствие. И только тут она почувствовала рукой, что жижа, в которой она варилась — холодная. Тут же и спина почувствовала прохладу. Нет, не холод в прямом смысле слова. Жижа была чуть прохладней тела, что для измученного долгим путешествием туловища даже было приятно. А пекло и горело только спереди, там, где было ободрано. И тут она всё поняла и на неё накатил отходняк. Хват руки ослаб. Обезумевшие от напряжения пальцы заломило. Она опрокинулась на скользкую стенку котла спиной, но не сползла вниз только потому, что зацепилась там попой за какое-то плавное углубление, как будто для этого и предназначенное. В голове звенело, в ушах гудело и колотилось до сих пор не успокоившееся сердце. Зорька осмотрела котёл. Густая, светло-коричневая жижа, в которой она сидела, и которая доходила ей почти до плеч, пахла пивом, терпкими травами и притом довольно приятно. Она повела носом. Вкусно. Вся поверхность была усеяна мелкими листочками, травинками, веточками, корешками. То там, то там она различала кусочки коры и семена растений. Тут, вдобавок, она поняла, что если не двигаться, то телу совсем не больно, наоборот, прохлада снимала жар и оно погружалось в негу. Голова закружилась и глаза стали закрываться от усталости. Зорька пошевелилась. Уснуть и утонуть в этой жиже ей не хотелось, хотя вражина напротив похоже уже спал, мерно сопя. Поняв, что всё не так страшно, как казалось сначала, она стала с любопытством разглядывать плавающую мелочёвку вокруг. Вот листок смородины, а вот вишняк, а вот мелкий крестик травы-силы. Она так увлеклась этой занимательной ботаникой, что голос атамана стал настолько неожиданным, что она от испуга, чуть не выпрыгнула из этого котла. Зорька испугалась и устыдилась одновременно, как будто её застали за каким-то непристойным делом с поличным.

— Это пивас, — заговорил мужик напротив, — что-то среднее между пивом и квасом. А ещё травы всякие, кора тёртая, ягоды даже есть, и ещё что-то. Я в этом не разбираюсь. У меня вон, знатоки есть.

Он заколыхал волну, приподнимаясь и кого-то снаружи позвал:

— Диля!

— Да, атаман, — ответил мальчишеский голос.

— Ну, что там с баней?

— Так, готова уже.

Затем, нагоняя волну он подошёл к Зорьке, бесцеремонно вынул её из котла, но не так махом, как закидывал, а осторожно, придерживая за руки спустил за край. Она коснулась земли ногами и оглядев себя, всю покрытую тонкой, мутной плёнкой жидкости, всюду прилипшими листочками, семечками и тому подобное. Ощущение было таким, что её измазали жидким говном и она брезгливо начала обтираться, отлепляя от себя всю эту дрянь. Дальше мучитель вылез сам и повёл её в цветастый шатёр, где было темно и жарко. В нос ударил знакомый с детства банный аромат. Сидя в котле с прохладной жиже, она уже начала подмерзать и тут банный жар был как нельзя кстати. Войдя во мрак, после яркого солнца, она остановилась и замерла, опустив голову, как учили. Атаман о чём-то шептался во входном проёме с мальчишками, Зорька не слышала о чём. Ей было всё равно. Она просто стояла и грелась. Молодуха не заметила, как он подошёл и поэтому опять вздрогнула, когда он взял её за подбородок и поднял голову так, что его взгляд оказался напротив её. Глаза уже привыкли к темноте и лицо ара виделось отчётливо. Какая-то суетливость и внутреннее возбуждение овладело ей от непривычности всего, что происходило. Он смотрел спокойно, не мигая. Она же вся извелась под его взглядом, не находя себе места. В ней отчаянно боролась вчерашняя ярица, с которой так никто себя не вёл и молодуха, как ей уже казалось, готовая ко всему. Пока никто из этих половинок одержать победу не мог. Молодухой быть хотелось, но девка упиралась, вцепившись в неё, как посикуха в мамкину рубаху. Она вдруг испытала жуткий стыд за то, что такая неумёха. Она просто не знала, что ей делать. И он, как назло, держит её за подбородок так мучительно долго, невыносимо долго. Зорька в тот момент была готова провалиться сквозь землю. Ничего подобного она раньше не испытывала. Это было что-то новое, непонятное, пугающее и вместе с тем пленяющее, и возбуждающее. Наконец, отпустив её, он указал на скамью, покрытую шкурками зимнего зайца и заставил на неё лечь. Она как одурманенная, дрожа мелкой дрожью в раскалённом банном воздухе, еле дошла до лежанки. Улеглась, отодвинувшись на задний край, в ожидании того, что он сейчас ляжет рядом и сделает с ней то, чего она так боялась и так нестерпимо уже хотела. Но он не лёг, а повелел лечь на ближний край и на спину. «Сейчас. Сейчас это произойдёт», думала она, и чтобы не выдавать своего волнения, а тем более желания, почему-то сильно зажмурилась. А он всё не начинал. Но тут его насмешливое «Расслабься дура. Я просто буду лечить», выдернуло её из сладостных грёз. Это был облом и это было обидно. Только тут она поняла, что не только зажмурилась, но и напрягла все мышцы тела, да так, что пальцы на ногах заныли от усталости и напряжения. В воздухе пахнуло ароматом конопли. Он начал аккуратно и нежно омывать её тело чем-то мягким и тёплым. Было так приятно, что она почти сразу расслабилась и разомлела. Зорька прикрыла глаза от удовольствия, только что не поскуливала. После мягкого и тёплого, он начал щекотать раны пальцем, нанося что-то вязкое и липкое, судя по ощущениям. Ранки чуть-чуть щипали вначале, а потом начинали чесаться и чем дальше, тем больше. Вскоре нега и блаженство улетучилось, как дым и начались мучения. Нет, сущая пытка. Чесаться хотелось неимоверно, но Зорька терпела. Только когда он закончил её щекотать и зашебаршил в сторонке, она открыла глаза. Мужик мылся. Смывал с себя то, что прилипло в котле. Она осмотрела себя всю покрытую ядовито-зелёными полосами. Зорька сразу поняла, что атаман смазал ранки целебной мазью, от этого и щипало, от этого и чешется. Они просто заживают. Она бросила рассматривать себя и с неподдельным интересом начала рассматривать похитителя. Мужик стоял к ней спиной в пол оборота и был занят собой, абсолютно не обращая на неё внимания. Правда пара в шатре стало так много, что она едва видела его мелькающий силуэт. «Интересно», — вдруг подумала она, — «как же его зовут?» Все, кто к нему обращался при ней, звали только атаман и никак по-другому. Она осторожно села на лавку, делая вид, что втирает нанесённую мазь в ранки, а сама продолжала его рассматривать. Он оттирался, постоянно поддавая пару и в конце концов воздух перестал быть прозрачным и настолько горяч, что Зорька, с рождения привыкшая к бане, но из-за содранной кожи не выдержала и тихонько сползла вниз, устроившись за лавкой на прохладном песке возле самой стенки. Раздалось громкое шипение залитых головёшек и пар превратился беспросветный туман, такой, что вытянутую руку видно не было. Тут он позвал её по полному, Утренней Зарёй, а по короткому он за всё время её не разу не называл, она пропищала что-то откликаясь, закрывая при этом лицо обеими руками. Атаман звал её выходить, но куда, в какую сторону ползти, было абсолютно не понятно. Зорька вообще не соображала в каком направлении выход, а тут ещё он последний источник света залил водой. Передвигаться на четвереньках она не могла, колени болели, встать, поднять голову, жар кусался. И тогда она встала на руки и на ноги, выставив охлаждённую на песке попу вверх и таким образом, притираясь к стене шатра, посеменила на четырёх конечностях в перёд, ничего перед собой не видя.