Страница 23 из 112
«Ну зачем ему эта тысяча? Да будь я хоть наполовину так красив, имей я сто машин, я бы все сто разбил и не охнул. Тысячу запросил! Неужели совести нет? И половины за глаза хватит!» — додумалось ему.
— Эфенди, дорогой, послушай вот это… Сам сочинил, называется «Вершина Койезен». — Аждар заиграл новую мелодию, но, взяв несколько аккордов, отложил саз. — Ох, судьба-судьбинушка!.. И когда только взберусь на свою вершину?
Ему никто не ответил. Разговор за столом не клеился.
Аждар вылил в рот остаток водки, скривился, крякнул.
— Эфенди, а Эфенди! Тыщу-то где возьмешь?
— Помалкивай! — беззлобно прикрикнул на него Эфенди. — Против смерти средства нет, а это… Был бы ты жив-здоров, а все остальное устроится! — Он провел ладонью по бритой макушке, усмехнулся. — Аждар, а сколько стоит твоя машина?
— Машина? — Аждар пожал плечами. — Разве это машина? Собаку на веревке не затащишь, а я вот ничего, езжу… Ладно… Ты скажи, где тыщу возьмешь?
Агарагима передернуло. Никакого такта у людей, такие вопросы можно и без него было бы обсудить. Эфенди-то не поддерживает разговор, а этот пьянчуга никак не угомонится.
— Нет, ты скажи! Если даже Биннет весь дом свой на базар принесет, никто тыщи не даст! Тыща рублей! Это ж подумать!..
— Чего пристал? — Лицо у Эфенди слегка покраснело. — Слава богу, не нищие. У Биннета корова есть, два теленка. У меня в доме ковры найдутся. Сестра у нас есть, любого брата стоит, она поможет. Только бы гость наш обождал немножко.
«И обожду, — решил Агарагим. — Завтра дам срочную телеграмму, что задерживаюсь».
— Сказал бы матери, — Аждар толкнул в бок Биннета. — Пусть хинкал сготовит, утром посидели бы, поели… — Он с трудом сосредоточил взгляд на лице Агарагима. — Ты когда-нибудь ел хинкал с курутом?
— Ел в Борчалы…
— В Борчалы!.. — Аждар покрутил головой. — Такой, как в Казахе готовят, ты нигде есть не мог… Только… Условие… Хинкал под кизиловую… Ясно? Ну, я пошел, пускай детишки не думают, что пропал их отец… — Он стукнул себя в грудь кулаком. — Я Аждар! Ясно?! Аждар! И я влезу на эту гору!.. Могилой отца клянусь, влезу! Хоть на четвереньках, а вскарабкаюсь! Меня не зря Аждаром зовут!..
Он, спотыкаясь, спустился по ступенькам, и долго еще со двора доносился его голос: «Меня не зря Аждаром зовут! Да, Аждаром!.. Аждаром!».
Эфенди взял Агарагима под руку, отвел в сторону.
— Ну, дорогой, ложись и спи спокойно. Как ты сказал, так и будет.
— Вы только поймите меня, — не желая сдаваться, сказал Агарагим. — Машина же совершенно новая… Не обижайтесь…
— Какая может быть обида? Ты на нас в обиде не будь, мы кругом виноваты… Задержали, обеспокоили… Зато утром хинкалом тебя угостим. А деньги… Все будет в порядке. Ну, будь здоров! Спокойной ночи!
Агарагим попросил, чтоб ему постелили во дворе. Из комнаты вынесли койку с металлической сеткой и поставили под грушей.
Агарагим лег, как был одетый, даже туфли не снял. Только сейчас он почувствовал, как устал, все тело ныло, голова была тяжелая, но сон почему-то не приходил. В другое время он с наслаждением выспался бы на воздухе, под деревом, а сейчас лежал, уставившись в ясное небо с сиявшими на нем звездами, и слушал, как гудит у него в ушах…
Такая большая деревня — и ни звука, словно ее со всеми домами и жителями опустили в глубокий колодец. Корова и телята, привязанные возле хлева, жевали жвачку и изредка постегивали себя хвостами по бокам. Агарагиму вдруг начало казаться, что вокруг никого, одна только мертвая пустыня, и утро здесь никогда не наступит, и солнце не встанет из-за гор, и он так и будет вечно лежать под деревом, не в силах выбраться из-под сверкающих золотистых звезд.
В саду прокричал удод, где-то далеко ему отозвался другой. Агарагим сел и стал слушать их перекличку. Потом повернулся, взглянул на террасу. Толстуха спала на своем топчане и, несмотря на жару, кажется, закуталась с головой… И тут в тишине Агарагим уловил какой-то тихий ноющий звук. Это не птица. И не из сада слышится — с веранды. Он напряженно прислушался. Кто-то плакал. Затаившись, давясь рыданиями, чтоб не было слышно. Женщина на веранде была неподвижна, но Агарагим уже знал: плачет она. Завтра Биннет поведет на базар корову или телят, а деньги на покупку коровы та женщина собирала по копеечке, отрывая от себя. Да и Эфенди не просто будет продать пару ковров. Полгода копи — в пять минут выброси. А почему? Да потому что так захотел этот бакинец. И ничего не поделаешь. Биннет только-только вылез из одной истории — и если опять накроется, машины ему не видать, как своих ушей. Вот мать и плачет. А может, не плачет, может, ему показалось? Нет, точно. Вот повернулась… Плач затих… Легла лицом к стене… И опять плачет под одеялом.
Агарагим подумал, что, кроме маленькой кудрявой девчушки, никто сейчас не спит в этом доме. Там, за закрытой дверью, Биннет и его красавица жена лежат рядом и глядят в потолок. Глядят и молчат. Биннет курит, прикуривая одну папиросу от другой, жена плачет. Плачет, покусывая яркие, как вишни, губы, и в душе проклинает Агарагима: «Чтоб жена твоя мертвого родила!»
У него запершило, зажгло в груди. Когда жжение захватило грудь, он услышал плач девочки. Она будет плакать завтра, когда увидит, что корова не пришла из стада: она станет просить молока, а мать прижмет к груди ее кудрявую головку и тоже заплачет. Будет плакать, плакать, а потом, через несколько месяцев, родит мертвого мальчика.
Агарагиму вдруг стало нехорошо. Заныло в груди под костью, тяжесть сдавила сердце.
Слыша, как оно колотится в ушах, Агарагим встал и направился к машине…
Когда «Жигули» проезжали мимо дома, женщина на веранде испуганно вскочила. Агарагим не видел ее лица, но уверен был, что глаза женщины вытаращены от удивления.
В белом свете луны отчетливо была видна каждая выбоина на дороге. Край неба постепенно светлел… От свежего влажного воздуха в машине запотели стекла. Сквозь разбитое переднее стекло врывался прохладный ветерок, приятно остужая лицо.
Подъезжая к памятнику, похожему на летящую птицу, где его «Жигули» ударила машина Биннета, Агарагим взглянул на часы — четыре. Искоса посмотрел на переднее сиденье и улыбнулся: безрукая куколка в ярком платье. «Вот мне и талисман», — подумал Агарагим и ощутил вдруг, что боль, давившая в груди под костью, исчезла.
И нажал кнопку магнитофона.
Юсиф Самедоглу (1935–1998)
ВЕСНОЙ В ЖЕМЧУЖНОМ ОВРАГЕ
© Перевод Г. Кахраманова
Руководитель реанимационной бригады сидел в тенистом уголке двора и вытирал с лица обильный — словно после бани — пот. И дыхание он переводил с трудом, как после парной.
«Поди ж нелегкое это дело — человека из мертвых воскрешать», — подумала тетушка Саялы, с благоговением и суеверным ужасом поглядывая из-за бревенчатого строения на толстого краснолицего доктора в очках, обмахивающегося платком. Она ни на минуту не забывала, что сообщил ей сельский фельдшер — врач этот, что так некрасиво и обыденно потел и отдувался недалеко от старухи, приехал из Баку, чтобы оживить свояченицу Салахова, которая в машине опрокинулась в кювет и была на волосок от смерти. Да что там на волосок! Девушка была мертва, да, да, по-настоящему мертва, мертвее не бывает. Понятно? И вот этот загадочный, таинственный врач… да! Ведь сельский фельдшер еще вот что говорил: он самый главный во всем Баку из тех врачей, кто оживляет мертвых. Так-то! И он, значит, приехал, чтобы… Будь благословен Аллах!.. Что творится-то, а? Конечно, и Салахов человек не маленький. Его знают во всех окрестных селах и в самом райцентре, даже в Баку знают. Но вот как-то так произошло, что свояченица такого уважаемого человека села в машину какого-то типа, и тот тип уж и старался, так выкобенивался перед нею, гнал машину как сумасшедший, а ехали они к роднику, на так называемый интимный пикничок.
Вот и опрокинулись в овраг. О том, куда, зачем, с кем ехала свояченица Салахова, в селе говорилось шепотом — все-таки родственница такого человека, не годится кричать об этом на каждом углу. А фельдшер — прибрал бы его Господь, прости господи, может, на небе на что и сгодится, ни богу свечка, ни черту кочерга, ни в животине, ни в людях не разбирается, олух! Хорошо хоть догадались позвонить в Баку, чтобы приехал этот толстый, в очках, не то не дожила бы бедняжка до утра. Помоги нам, Аллах, помоги и им всем, всех жалко, все дети человеческие, и Салахову помоги, и его свояченице, и доктору, главному из тех, кто мертвых оживляет, всем помоги…