Страница 102 из 112
— Земля ему пухом, — сказал я, — видимо, покойный был крупный мужчина.
На самом деле я пытался таким образом приободрить себя и прогнать ужас, обуявший меня. Но внезапно мой спутник зарыдал так, что, видимо, мне придется родиться еще раз, чтобы услышать подобное рыдание.
После того как мы загрузили гроб на машину, я подпер его с четы́рех сторон досками, чтобы, когда машину будет подбрасывать на ухабах, арбузы не скатились на него.
По дороге обратно мой спутник все так же молча смотрел в окно. Так, словно он и не сходил с машины с той минуты, как повстречался со мной, и этот гроб в машине никакого отношения к нему не имел. На самом деле каждый раз, когда машина попадала в колдобину на дороге, гроб давал о себе знать, но от этого грохота вздрагивал только я.
Теперь мне и в голову не приходило думать о том, сколько мне заплатят. Сойди он с машины и уйди, не заплатив мне, я и слова не сказал бы. В крайнем случае, подумал бы, что не обеднею от этого. А значит, терять было нечего.
Но я был растерян так, что не знал, с чего начать разговор. Будто тяжесть этого гроба, который мы недавно спустили по лестнице, впиталась в меня насквозь.
Собравшись с мыслями, я наконец-то спросил:
— Отчего он умер? — и так, словно речь шла обо мне.
— Крути свою баранку, — сказал он, — и требуй свою плату, как доедем до кладбища.
И голос у него был сухой. Его горло было словно дно пересохшего колодца, покрытое трещинами.
Если бы мне сказали бы что-то подобное в другое время при других обстоятельствах, я давно бы выставил из машины наглеца и уехал бы. Но сейчас у меня и у самого словно пересохло горло. Я уже готов был сказать:
— Вот твой гроб, можешь взвалить его себе на горб и убираться куда хочешь.
Но у меня будто язык присох к горлу. То ли от жары, то ли от чего-то еще за эти пару часов я привык к ним, как к родным. Я хоть и ни разу не видел лица этого мужчины, завершившего все счеты с жизнью и навеки умолкшего в гробу, но был уверен, что он был достойнейшим человеком, другом для друзей и врагом для врагов. Мне казалось, что этому мужчине было много лет, может, даже больше ста. Вот почему гроб был таким тяжелым, когда мы его спускали с лестницы. Видимо, это не тяжесть бренной оболочки этого мужчины давила мне на плечи и ломила руки, а тяжесть долгих лет и жизни, полной невзгод, которые вместе с ним уходили в последний путь. И я был одним из двух провожавших эти сто лет в лучший из миров.
Внезапно притормозив, я ударил своего попутчика по макушке. Кажется, теперь, после всех этих мыслей, я даже приревновал этот гроб к своему попутчику. Но парень и бровью не повел. Потирая ушибленное место, сказал:
— Да, это был мой отец.
Кого узнает новорожденный, как только откроет глаза? Мать, затем отца, а после того как научится ходить, начинает потихоньку узнавать себя. Попробуй запеленать младенца, уже научившегося ползать, посмотри, останется ли он в пеленках? Нет, он будет биться, извиваться, чтобы высвободиться из пеленок. Потому что он сейчас переживает совсем другое состояние. Я не собираюсь сейчас растолковывать тебе, что к чему на этом свете. Даже если ты разбудишь этого человека, что спит в гробу, он не захочет вернуться к жизни. Если ты худо-бедно однажды познал жизнь — тебе этого вполне хватает. Ей-богу, ты не захочешь возвращаться. Я хочу сказать, что если ребенок растет без отца или без матери, то после определенного возраста ему уже все равно, кто его мать и отец. Потому что этот человек так привык к своему житью-бытью, что появись вдруг из ниоткуда его мать или отец, это только выбьет его из седла. Три месяца назад, вечером, кто-то позвонил в дверь, и, открыв ее, я встретил своего отца. С годовщины смерти матери прошло всего ничего. Я думаю, ее дыхание еще даже не выветрилось из нашего дома. Несмотря на то что я ни разу в жизни не видел его, при первом же взгляде его лицо показалось мне знакомым. Правда, я не знал, что это мой отец, но я словно где-то уже видел его.
— Вам кого? — спросил я, но, присмотревшись повнимательнее к этому мужчине, стоящему молча на пороге, понял, почему он показался мне знакомым — он был похож на меня.
Мать всегда говорила:
— Если после моей смерти появится отец, ни в коем случае не вздумай пустить его даже на порог. А еще, запомни, как бы отец ни просил, как ни уговаривал, не показывай ему, где я похоронена.
Она говорила это каждый раз, когда видела меня задумчивым. Может, ей казалось, что я тоскую из-за того, что не знаю своего отца. Но я никогда не спрашивал у матери о том, почему отец оставил нас.
Честно говоря, меня это и не интересовало, как человек, у которого есть оба родителя, не может и представить себя сиротой, да еще и горевать из-за этого ощущения. Я до сих пор не могу забыть слова, сказанные мне на днях одним моим другом, отец которого работал на высоких постах.
— Знаешь, — сказал он, — все люди на свете любят только себя. Даже самые любящие дети молятся за здравие своих родителей не оттого, что они любят отца и мать, а для себя. Потому что пока живы родители, детям не о чем тужить.
Ну ладно, о чем я говорил? Ах да, отец стоял у дверей. Видимо, он понял, что я узнал его, и стоял теперь, не зная, что сказать. Видимо, до того, как прийти ко мне, он много думал о том, как ему представиться. Сперва мне захотелось продержать его вот так некоторое время. Кто знает, выпадет ли такой день еще. Но я торопился, мне нужно было уходить.
— Проходите, — только и смог сказать я, желая поскорее избавиться от него.
Он будто бы воспрянул от моих слов и посмотрел на меня так сурово, словно узрел возможность хорошенько поколотить меня. Видимо, он ждал от меня чего угодно, но не этого. То есть я должен был прогнать его, как это было в фильме, не помню уж, в каком.
— Уходи, — должен был сказать я, — ты не отец, да и какой из тебя отец?!
— Но почему? По какой причине?
Короче, я пропустил его в дом, объяснил и показал ему, что к чему дома, и ушел. А, я вспомнил, что я хотел тебе сказать! Но за это слово я должен извиниться, сам понимаешь, дело молодое. В тот день я был в объятиях такой женщины, что ни голова, ни тело все еще не слушались. Какая женщина, боже ты мой, будто из пены морской вышла! Ну, короче, возвращаюсь я домой и вижу, что отец сидит в том же положении, что я его оставил, и ждет меня.
— Почему вы до сих пор не расположились? — спросил я. — Коль пришли, так располагайтесь.
Молчит. Смотрит мне прямо в глаза. И наконец спрашивает:
— Сынок, ты узнал меня?
Кивнув, я сказал:
— Вставайте. Умойтесь.
Честно говоря, я начинаю нервничать, когда вижу, что кому-то рядом неудобно.
Но этот, казалось, незнакомый мужчина не сводил с меня глаз и не думал отступаться от своего.
Может быть, в сотый раз он спросил:
— Ты узнал меня?
Тут я уже не выдержал:
— Какая разница?! А ты, ты узнал меня?
После этого он замолчал и больше не говорил об этом. Видимо, наконец-то понял, что ни ему, ни мне этот бессмысленный разговор просто не нужен.
До ночи мы не перекинулись ни словом. Он не притронулся ни к еде, ни к чаю, даже не сказал «я сыт», хотя бы просто ради приличия. Немного спустя я убрал со стола и в этой же комнате постелил ему постель. На ней раньше спала мая мать. Почему-то покойная мать терпеть не могла спать на кровати и спала только на полу. Каждый раз, ложась в постель и закрывая глаза, она хотела умереть. Раскинув руки, словно крылья, так, что они касались пола, она шептала:
— Подходит мой час, Господи, я близка к земле.
Честно говоря, для меня так и осталось тайной, как человек на девятом этаже может быть близок к земле. Но, поверишь ли, в ту ночь я услышал те же слова от него. Сперва я хотел встать и поменяться с ним местами. Потом я подумал, что если так сделаю, то уже не смогу впредь спать спокойно на своем месте.
Он словно почувствовал такое мое состояние и до самого утра не проронил ни звука. И я преспокойно уснул. С того дня мы жили вместе под одной крышей. Он никогда мне особо не мешал, целый день как бы отрешенно витал в своем мире — и только тем и отличался от стула, на котором он сидел в углу комнаты.