Затерянные в Чарусах

Валерий проснулся первым. На улице уже рассвело. Он приподнял голову и в призрачном свете, негусто сочившемся сквозь странные матовые окна, попытался рассмотреть небогатое убранство избушки. Грубый неструганый стол. Доски для него, по-видимому, вырубались топором из половинок бревен. Вдоль стен располагались лавки, изготовленные таким же примитивным способом. Полное отсутствие мебели (кроме сундука под полатями и полки с занавеской), да печь с набором ухватов и еще каких-то непонятных приспособлений. Убогое жилище… И электричества в нем нет. Хотя это как раз понятно. Кто через болота потянет линию к этим чудакам, но хотя бы керосиновыми лампами они могли бы обзавестись?

Лида пошевелилась. Валерий опустил голову на подушку и закрыл глаза. Кажется, ему удалось задремать, но вдруг послышались громкие крики птиц. Он перевернулся на спину. Потолок расплывался, словно в тумане, доски на нем то расширялись, то сужались, потом, вообще расползлись в стороны и сквозь образовавшиеся щели не совсем отчетливо, но вполне различимо стали просматриваться макушки окружавших избушку деревьев. Там в ветвях чем-то кормилась стая черных, похожих на ворон, птиц. Одна их них — та, что сидела пониже, — уставилась на Валерия. В ее клюве извивалась огромная мохнатая гусеница. Птица перелетела пониже и, вытянув шею, молча глядела на нежданного в их краях пришельца пустыми колдовскими глазами. Валерий показал ей язык. Птица вскрикнула. Взмахнув большими черными крыльями, резко взлетела, уронив свою добычу сквозь щель в потолке. Гусеница шлепнулась на одеяло, шустро поползла к ногам и, видимо обнаружив дырку, мгновенно скрылась в ней. Отчетливо чувствовалось, как тварь эта ползает по одежде, намереваясь проникнуть к телу. Она тыкалась в швы и пыталась прокусить ткань. Валерий вскрикнул и, отбросив одеяло, соскочил на пол. Стал прыгать, отряхиваться, стараясь сбросить гусеницу на пол, но та видимо где-то уже спряталась. Он сорвал рубашку, принялся расстегивать брюки…

— Пей! — Послышался чей-то далекий голос. Лида стояла перед ним, держа в руках туесок с красной жидкостью. Судорожно глотнув эту соленую дрянь, он опять начал трясти одежду.

— Не надо, — сказала Лида. — Перестань! Сейчас пройдет. Поспи еще, а я пойду козу подою.

Валерий забрался под одеяло и, к своему удивлению, тут же забылся… Когда открыл глаза, в горнице никого не было. Вспомнил свой бред. — «Приснилось, что ли? — Нервно поежился. — Прямо, как наяву».

6.

Дед Сом все еще похрапывал на печке. Во дворе негромко блеяла коза. Валерий сполз с полатей, подошел к окну и стал его рассматривать. Оно показалось очень странным. Без стекол. Затянуто какой-то полупрозрачной, похожей на грубую бумагу пленкой. Потрогал рукой. Прогибается, но вроде бы крепкая. В комнате был полумрак. И не удивительно при таких-то окнах. — «Пузырь», — вспомнил Валерий. Нечто подобное упоминалось в древней истории. — «Что же это за деревня такая, в которой нет стекол, и вместо них в рамы вставляют пузыри от животных?» Он подошел к божнице, всмотрелся. Опять бред какой-то… Вместо иконы — портрет Ленина, в грубой самодельной раме. Подивился, покачал головой. Глубоко вздохнул и почувствовал, что дышится тяжело и даже как-то неприятно. Решил выйти на улицу. На крыльце столкнулся с Лидой, которая держала в руках глиняный горшочек с густым пенистым молоком.

— Иди, попей, — позвала девушка.

Валерий вернулся в дом и уселся за стол. «Странные хозяева, но гостеприимные. Хорошо, хоть в шею не гонят».

Лида нарезала хлеб, пододвинула поближе.

— Не смотри так, — сказала она.

— Как?

— Пристально.

— Почему?

— Надеешься уйти, а смотришь, как будто хочешь остаться.

«Ишь ты», — подумал Валерий. Он глотнул молока, молча подивился его вкусу и сказал:

— Я не просто надеюсь, я уйду…

— Ну и не пялься тогда. Мне неприятно!

— Не буду, — буркнул Валерий. — Дед долго спать будет?

— Сколько захочет, столько и будет. Может сейчас встанет, а может на три дня заспится.

Валерий сделал удивленное лицо.

— А что, нельзя? Хочет, спит до обеда, хочет, до вечера. Не тебе здесь порядки устанавливать.

— Я не возражаю.

— Ешь, и пойдем к Николаю. Они с Мисосом только что мимо проходили. Шлялись где-то всю ночь.

— Дорогу искали?

— Это их дело.

Гость быстро проглотил молоко.

— Первый раз в жизни такое пробую, — сказал он.

— А разве другое бывает?

— Бывает.

— Хлеб вот ешь.

Валерий с трудом откусил от горбушки.

— Да, хлеб у вас явно не из магазина, — сказал он, рассматривая черный кусок.

— А у вас и такого нет.

— Зато у нас клюквы много. — Валерию не хотелось цапаться, и он решил перейти на шуточный тон.

— Какой клюквы?! — раздался с печи голос деда Сома. — Пришел чуть живой. Все растерял, пока мыкался. Клюкву-то в чем носил? В мешке? В ведерке? Али в корзине?

— Рюкзак был и сумка большая.

— Потерял, дурачина. Но жаль, что не в ведерке.

— Вам-то, что за дело до этого?

— Так самое насущее. Сумки твои мы найдем, конечно. Тоже ведь вещь судобная, но ведерко… это вам не долбушка деревянная. Да… Эх, какие у блудявых ведерки бывают! Чистое загляденье. Легкие и не текут никогда.

— Вы что, мои сумки себе заберете?

— Найдем — заберем, а что такого?..

— Так они же мои все-таки. Я их владелец.

— Ну, коль владелец — сам ищи.

— Вот и пойду. И найду.

— Иди-иди. Три года пройдет, пока найдешь. Сгниют они в болотах к тому времени. Найдет он их. Поди, ж ты… Расхохорился. Так зачем и терял тогда?

— Вас не спросил. Извините, пожалуйста.

— Мы-то, может, и извиним, мы к лесовикам терпимы покамест, а вот Прошке ежели поперек характеру засутыришь, то он тебе быстро лепоксацию устроит.

— Что-что… Откуда вы это слово знаете?

— Какое? Я ж много слов сказал вроде.

— Лепоксация.

— Откуда? Да оттуда. Услышал — запомнилось. Злое слово. Но сказано к месту. Иди-гуляй, коли дел путных не вволю.

Валерий вышел из горницы. Сени избушки соединялись с хлевом, в котором сыто похрюкивал поросенок. Гость заглянул через загородку. Поросенок поднял морду от корыта, внимательно и молча стал смотреть на непрошеного гостя. К боку поросенка прилепилась тряпица измазанная чем-то красным. Странно как-то прилепилась…

Лида толкнула Валерия в спину:

— Пойдем.

Миновав грядки с капустой, они сразу попали в лес. Потом пошли сплошные заросли рябины, в которых прятался еще один домишко.

— Здравствуй, Пелагиюшка, — поприветствовала Лида кого-то.

Валерий закрутил головой, но никого не увидел. Они сделали еще несколько шагов, и из высоченной травы высунулось морщинистое лицо, заулыбавшееся им навстречу.

— Здравствуй, доченька. Я тут козу привязываю. Глянь, какая нынче травка наросла. Летось такой не уродилось.

— А мы к Николаю. Человека нового привела познакомить.

Старуха подбежала поближе и стала осматривать Валерия близорукими глазами, да так тщательно, только что не обнюхала. В ее глазах промелькнуло восхищение и нездоровый личный интерес.

— Уйти он от нас хочет. Может, Николай что подскажет…

Интерес в глазах старухи погас. На лицо наползла гримаса, похожая на брезгливость.

— Спит Николай, — сухо заявила Пелагия. — Они с Мисосом в Вырубки ходили. Грибы сеяли. Сказал, умаялись сильно. До ужина будить не велел.

— Тогда мы пойдем?..

— Идите-идите…

Лида взяла Валерия за руку и повела от дома вглубь леса.

— Да и что он ему подскажет?! — вдруг закричала Пелагия им вслед. — Глупости что ли, какие? Сам он сто раз уходил, изуродовался весь, а дороги своей поганой так и не нашел. И Мисос не нашел, хотя всю жизнь искал. Чтобы уничтожить. Хотя, может, и нашел уже. Может, он ее и уничтожил давно, раз все пришлые про нее говорят, а никто не находит. — Пелагия засмеялась беззубым ртом, хлопнула себя по бокам и скрылась в траве.