Колечко

Кадавр то ли оскалился еще сильнее, то ли улыбнулся. Сделал шаг к нему. Мариуш попятился, складывая пальцы на левой руке в знак изгнания — без всякой надежды, лишь бы сделать хоть что-то… Кадавр сделал еще шаг. Тишину разорвал звонкий лай. Прямо между ними, из какой-то подворотни, на улицу вылетел белый песик и кинулся на нежить, прыгая вокруг и яростно облаивая кадавра. Мариуш не мог сделать ничего. Он не успел бы сделать ничего — если бы и смог. Неуклюжее изломанное тело на мгновение расплылось в воздухе — короткий визг захлебнулся. Сжав тельце так, что Мариуш услышал хруст ребер, кадавр медленно, напоказ оторвал болтающуюся голову, скрутил собачку, как скручивают, выжимая, мокрое белье, и отшвырнул в сторону. Глядя Мариушу в глаза и растягивая лопнувшие губы еще сильнее, сделал шаг по окровавленной мостовой. Маленький шажок — тоже напоказ. Ужас накрыл целиком, смывая мысли — и Мариуш рванул в переулок, прочь. Изо всех сил, задыхаясь, не видя ничего ни под ногами, ни вокруг — и каждое мгновение ожидая тяжелого прыжка сзади. Но прыжка не было… Переулок будто выдернули у Мариуша из-под ног. Он вылетел на едва освещенную луной улицу и помчался по ней, не разбирая дороги. Свернул куда-то, под арку, потом еще, и еще… Сзади время от времени слышались тяжелые шлепки, подгоняя, заставляя выматываться в попытке бежать еще быстрее… Загоняя… Загоняя?

Выскочив на маленькую незнакомую площадь, Мариуш огляделся, задыхаясь. В груди кололо, ноги противно дрожали. Глупо. Глупо и бессмысленно. От кадавра не убежать. И нежить давно бы поймала его, не реши Тадеус поиграть, как кошка с мышью. Сволочь.

Вокруг было тихо. Только вдалеке, за домами, окружившими площадь непроницаемой стеной, слышался бравурный марш. Мариуш прислушался. Марш гвардейцев из «Белой дамы». В той стороне, значит, Оперный театр. А марш почти в конце трехчасового представления. Началось оно в одиннадцать. А теперь — третий час. Скоро рассветет. Мариуш медленно поворачивался по кругу, пытаясь поймать признаки движения в темноте возле домов, у фонтана посреди площади, в темных кустах сирени посреди клумбы. Кадавр следовал по пятам. Гнусная тварь… Страх дошел до высшей точки слепящего безнадежного ужаса и куда-то делся, сменившись холодной яростью. Мариуша трясло от злости. На Тадеуса Майсенеша, на коллегию мастеров, отказавших ему — лучшему студенту курса — в продолжении учебы, на самого себя! Что толку бояться нежити? А перед глазами стояла окровавленная белая шерстка, выпученные глаза и оскаленные зубы несчастной собачонки. И скоро — рассвет. Кадавр не призрак, не вурдалак, солнечный свет ему не страшен. Только с рассветом на улицах покажутся люди — и магистрат вместе с академией устроит облаву. А против всего города — Мариуш напрягся, уловив движение за фонтаном — против всего города Тадеусу не выстоять. Тело у него безмозглой нежити, но думает опытный маг. Что он сделает? Что бы я сделал на его месте?

Ответ пришел вкрадчивым шепотом: из глубины сознания, от того, кого Мариуш частенько видел в зеркале — вместо себя. Ты бы спрятался. Нашел уединенный дом — и скрылся, а ночью снова вышел на охоту. Беги, Мариуш. Можешь отрубить себе палец с перстнем, да хоть руки, которыми ты его взял — печать стоит на твоей душе. Кадавр найдет тебя где угодно. Найди самое надежное убежище, самую прочную дверь… Не поможет. Но еще поживешь… Ночь, две, три… А там и придумаешь что-нибудь…

А что будет делать Тадеус? — спросил Мариуш. — Что он сделает, пока я буду прятаться? И тьма в глубине его души хмыкнула, не собираясь отвечать на глупый вопрос. И правда, разве ты сам не знаешь ответа? В том доме, где Майсенеш найдет убежище, наверняка будут люди. Он устроит бойню. И купит их душами еще несколько дней и ночей отсрочки…

Не пойдет, — холодно и трезво подумал Мариуш. — Я эту тварь выпустил, мне по счетам и платить. Много всякого говорили про тьеров Коринза, но быть первым, про кого скажут, что он трус?

Шпага… соль… Что можно использовать? Ни-че-го, — скучающе отозвалась тьма, заползая поглубже. — По отдельности — ни-че-го…

Вдали прогремел взрыв музыки. Скоро финал. Сейчас ария Лермианы — и все… Из оперы выйдут люди. Кто-нибудь и в эту сторону… Думай, некромант. Зря что ли ты назвал себя темным мастером?

За фонтаном шевельнулось — легла на мостовую, в свет фонарей, темная тень. Мариуш выпрямился, сжимая шпагу. Глянул на нее — и на кадавра, медленно выходящего из-за мраморного бассейна. Там, за Оперой, где скоро зачехлят смычки и несравненная тьесса Лаура выйдет на поклон, мост Четырех ветров. И кое-что может сделать даже недоучка. Только вот пойдет ли Майсенеш на мост? Не надоело ли ему играть? И как успеть?

Кадавр медленно подбирался к нему, боком, мелкими шажками, скользя вокруг по длинной дуге. Мариуш еще раз глубоко вздохнул, поднял перед собой шпагу и сломал клинок о колено. Сам удивился, как тоскливо стало на душе. Ему-то о чем печалиться? Это подмастерьям при посвящении клинок из небесного железа дарит учитель, а он просто купит себе еще. Посидит снова полгода на хлебе и воде — и купит. Если жив будет. Кадавр остановился, чуя неладное. Все время приходилось напоминать себе, что он только выглядит безмозглой нежитью, а внутри у него душа, с которой не тягаться ни в силе, ни в опыте. Не говоря уж о знаниях.

Теперь в правой руке у него остался эфес с обломком лезвия ладони в три длиной, а в левой — острие. Тяжелый кусок клинка ладони в полторы, немного расширяющийся с одной стороны. Мариуш покачал его, примеряясь. Ну, требуху у трупа вырезали при бальзамировании, иначе он бы сейчас раздулся и булькал. Магия магией, а разложение свое берет. Целиться в сердце бесполезно — его нет. В голову? Да что гадать? Скорее всего, кадавр увернется. И вообще, он же спиной стоит. Хоть бы куда-нибудь…

Сложившись немыслимым образом и пригнувшись, нежить рванулась вперед. Не так быстро, как боялся Мариуш, но стремительно и ловко. Длинными прыжками пересекла половину площади, взлетела в воздух… Преодолевая соблазн просто выставить клинок перед собой, Мариуш увернулся. Рубанул наотмашь шпагой, как палашом — наугад. Проскочил мимо. И изо всех сил метнул обломок, как нож. Кадавр захрипел, приземляясь. Скособочился. Захрустели кости. Он по-прежнему стоял на четвереньках, спиной вниз. Шея вывернулась окончательно, слепое лицо поворачивалось в стороны, ища Мариуша, и тот понял лишь сейчас, что у твари вырваны глаза. Не просто бельма, как показалось ему в переулке, а пустые глазницы. Обломок шпаги торчал у кадавра между ребер, сбоку и сверху. Легкие, разумеется, не поднимались, но тварь снова захрипела, ухватилась окровавленной и пыльной рукой за лезвие — и отдернула ладонь. Качнула головой, то ли прислушиваясь, то ли нюхая воздух.

Мариуш на цыпочках шагнул вправо. Так вот почему он гонится, как за дичью… В переулке кадавр упустил момент, а потом Мариуш бежал, петляя, как заяц. А Тадеус шел по следу. Еще шаг. Ботинки скрипнули — кадавр насторожился. Заманить бы его куда-нибудь… Снова понюхав воздух, кадавр кинулся к нему — и Мариуш побежал, расчетливо петляя. Через площадь, под арку, по улице… Оглянулся через плечо: нежить неслась за ним то по-человечески, то опускаясь на четвереньки. Ее явно заносило вправо, и бежал кадавр медленнее, но бежал. Свернуть было некуда. Стиснув зубы, Мариуш выскочил на площадь перед оперой, молясь всем богам, которых мог припомнить, чтоб им на пути никто не попался. Справа гремела музыка — финальные аккорды — а они бежали с левой стороны площади, почти прижимаясь к ограде, за которой темнел парк. Кареты, к счастью, тоже стояли справа, ближе к Опере, и оттуда послышалось отчаянное ржание. Лошади бесились, чуя приближение нежити, били копытами, рвались из упряжи. Мариуш сам понимал, что еще немного — и выдохнется. Вбежал под арку, уходя с площади, оглянулся. Кадавр следовал за ним. Размеренно, механически двигаясь без следов усталости, приближался. И даже, кажется, бежал быстрее, чем после удара.

Коронную площадь он обогнул, вовремя свернув в переулок. Едва не забежал в тупик — вынырнул в последний момент. И даже испугаться не успел — помчался дальше. Площадь Кровавых роз — мимо… Переулок Белых голубей… Лошадь, привязанная у ограды, встала на дыбы, бешено забила по воздуху копытами. Увернувшись и оббежав по дуге, Мариуш услышал за спиной дикое протяжное ржание, исполненное боли. Проклятье, лошадь-то зачем? У нее же нет души! Улицы, переулки, арки. Он уже не помнил, куда бежать — вело чутье. Нутряное чутье загнанного зверя, да еще память о городе, пропитавшая его насквозь. И мостовая стелилась под ноги, кивали, пьяно покачиваясь, фонарные столбы, подмигивали огни за ставнями. А с неба холодно и надменно взирала огромная луна, серебря тонкой пленкой каждый камень в мостовой, каждый лист и травинку, каждый завиток меди или бронзы на оградах и скамьях. Казалось, он бежит по расплавленному серебру. В затылок Мариушу глядела смерть. И город вокруг замер, прислушиваясь, присматриваясь, оценивая и выжидая.