Страница 17 из 164
Вновь оказавшись в настоящем, на Дак’ира нахлынуло тошнотворное головокружение, и он попытался взять себя в руки. Во рту у него был привкус крови, и в глазах мельтешили черные точки. Стянув боевой шлем, он пытался вдохнуть.
В храме кто-то говорил…
— Ты ведь умер, — подозрительно сказал Кадай, смотря на воина. Он старался побороть невидимое давление, не дающее ему нанести удар по отступнику, но его руки стали будто свинцовыми.
— Я выжил, — ответил Нигилан, чье травмированное лицо исказилось от поддерживания психического давления, против воли Саламандр держащего поле битвы в стазисе.
— Ты должен был встретить правосудие, а не смерть, — сказал ему Кадай, а затем мстительно улыбнулся. — Ты вызвал перегрузку крематория, всколыхнувшую и без того нестабильное ядро Морибара, чтобы спасти собственную шкуру, и попытаться убить меня и моих братьев в начавшейся суматохе. Гибель Ушорака было твоих рук дело, твоих и его.
— Не смей говорить о нем! — закричал Нигилан, и из его глаз, сжатых кулаков и психосилового посоха вырвались алые молнии. После мимолетной вспышки ярости к Воину Дракона вернулось самообладание. — Убийца здесь ты, Кадай — ничтожный генералишко, который пойдет на все, лишь бы поймать свою добычу. Но, возможно, ты прав… я умер и возродился.
Кадаю удалось приподнять инферно-пистолет. Нигилан постепенно слабел. Капитан готовился одним рывком поднять его и пристрелить предателя на месте, когда тело Говорящего забилось в конвульсиях.
— Это уже не важно, — добавил Воин Дракона, отступая обратно в тени парапета. — Только не для тебя…
Как только Нигилан разжал психическую хватку, Кадай выстрелил из инферно-пистолета, расплавив кусок парапета. Саламандры готовились кинуться за ним в погоню, когда окутавшая Говорящего ужасная аура необъяснимым образом подняла труп так, что он повис в воздухе, будто бы подвешенный на невидимом крюке.
Мучительно медленно он поднял подбородок, открыв уничтоженное разрывным снарядом лицо. Частично оставшаяся на окровавленном черепе гладкая красная плоть блестела в рассеянном свете. Голова Говорящего была похожа на разбившееся яйцо. Внутри виднелась светящаяся кобальтовая кожа. Сломанная кость превратилась в вызванное из темной нереальности злобное обличье, когда нечто… неестественное… пыталось проникнуть в материальное измерение.
Глаз сияющего мрака взглянул с потусторонней злостью. Когда-то выжженная на лбу Говорящего восьмиконечная звезда воспылала над материализирующимся чудовищем. Она становилась все более растянутой и будто бы живой, пульсируя подобно уродливому сердцу, когда тварь из варпа начала увеличиваться в размерах. Из смертной плоти пробивались похожие на луковицу наросты, увенчанные кусками позвонков. Его пальцы начали увеличиваться, будто бы их растягивали невидимыми нитками, и из них вырвались длинные, острые и черные когти. Широкая пасть существа в подражании первичной мутации Говорящего начала вытягиваться еще сильнее, пока не превратилась лишенную губ бездну, внутри которой извивался язык с тремя выступами, каждый из которых заканчивался окровавленной костью.
Культисты завопили от страха и обожания, когда труп Говорящего был полностью совращен. Жрецы-свежевальщики поклялись в своей немой преданности, вновь обратив цепные мечи на Саламандр.
Вырванное из эфирной дремы существо было первобытным и лишь частично разумным, и его пожирал сильный душевный голод. Взревев от ярости и муки, оно ринулось к Кадаю, поглотив по пути пару жрецов-свежевальщиков. Тварь заглотнула их подобно некому ужасному василиску, и когда добыча попала в его разбухшую глотку, Астартес услышали явственный хруст костей.
— Тварь… — выдохнул Кадай и схватился за рукоять громового молота, готовясь ударить демона изо всех сил. Нигилан продал свою душу темным силам, что только подтверждалось его преступными действиями.
— Умри, адское отродье! — воскликнул Век’шен, становясь между капитаном и освободившимся демоном. Вращая огненной глефой с такой скоростью, что она превратилась в пылающую дугу, чемпион роты нанес настолько мощный удар сверху вниз, что он разрубил бы даже воеводу орков. Демон парировал удар когтями, сжав ими глефу. Из рта-бездны метнулся язык и стремительно обернулся вокруг Век’шена. Саламандра открыл рот в бессловесном вопле, когда существо окончательно его сокрушило.
Кадай взревел и бросился на демона, когда обмякшее тело его боевого брата, раздавленное в том месте, где его стиснул язык, рухнуло не землю.
Дак’ир приходил в чувство. Говорящий был мертв, хотя он и не видел, как это произошло, тот лежал с простреленной головой у ног Кадая. Но он пропустил не только это, пока находился во власти сна-воспоминания. За время, ушедшее на то, чтобы его тело и тренировки одолели вызванную воспоминанием длительную тошноту, Нигилан уже отступал в тени. Покинув фланговую позицию, Дак’ир бежал к нефу, решившись на преследование, когда группа культистов преградила ему путь.
— Цу’ган! — крикнул он, вспоров брюхо одного повстанца цепным мечом и выстрелив из болтера в лицо другого, — останови отступника!
Саламандра кивнул со столь редко проявляемой симпатией и бросился за Нигиланом.
Дак’ир пробивался сквозь разъяренную толпу, когда увидел поднимавшееся тело Говорящего, и почувствовал, как его кожу защипало от касания варпа…
Цу’ган бежал по нефу, убивая культистов кулаками, разрывая на куски сгрудившиеся кучи болтерным огнем. Краем глаза он едва видел Шен’кара, испепеляющего ряды еретических паразитов яркими струями пламени.
Выбив деревянную дверь позади храма, Цу’ган обнаружил ведущий к парапету пролет из каменных ступеней. Перепрыгивая по три ступени за раз при помощи серводвигателей в доспехах, он ворвался в затемненную приемную.
Внизу что-то происходило. Он услышал как Век’шен выкрикнул призыв к оружию, а затем опустилась тишина, будто бы все звуки исчезли во внезапно образовавшемся вакууме.
Возникшие в темноте горящие красные глаза одарили его холодным взглядом.
— Цу’ган… — сказал Нигилан, выходя из мрака.
— Предательское отродье! — с яростью выкрикнул Саламандра.
Но Цу’ган не поднял болтер и не поразил врага на месте. Он просто продолжал стоять, казалось, его мускулы были закованными в янтарь.
— Что… — начал он, но обнаружил, что и язык у него стал свинцовым.
— Колдовство, — сказал ему Нигилан, поверхность его психосилового посоха переливалась сверкающей энергией. Она отбрасывала во мрак эфемерные вспышки света, освещая устрашающий облик приближавшегося к неподвижному воину Астартес колдуна.
— Я могу убить тебя прямо сейчас, — откровенно произнес он. — Погасить свет в твоих глазах, и убить тебя, как Кадай Ушорака.
— Вам предложили искупление, — Цу’ган изо всех сил пытался сформулировать слова возражения, одной лишь силой воли заставляя язык повиноваться.
Зловещее выражение на лице Нигилана сменилось негодованием.
— Так это было искупление? Духовная кара от рук Элизия, пару часов с его хирургеонами-дознавателями — не это ли нам предложили? — Он безрадостно рассмеялся. — Этот ублюдок мог вынести лишь смертный приговор.
Ступив ближе, Нигилан заговорил искренним тоном.
— Ушорак предложил жизнь. Силу, — выдохнул он. — Свободу от кандалов, принуждающих нас прислуживать этому человеческому скоту, когда мы могли бы править им.
Говоря это, Воин Дракона сжал кулак, подойдя уже так близко, что Цу‘ган чувствовал медный запах его дыхания.
— Ты видишь, брат. Мы не настолько разные.
— Мы непохожи, предатель, — отрезал воин Саламандр, кривясь даже от простой попытки говорить.
Нигилан отступил назад, печально разведя руками.
— Тогда может выстрел в голову, чтобы закончить мою ересь? — его приподнятая губа выражала неудовольствие. — Или лишение звание, или клеймо кающегося вместо моих штифтов выслуги лет?
Он покачал головой.