Страница 49 из 73
К полудню перед общим сбором на обед, Дануха пошла в старый баймак. В этот день положено было чествовать Мать Сыру Землю, а она с самого детства делала это на своём огороде. Даже когда стала большухой в бабняке, она не перебралась в кут бывшей большухи, а осталось в своём родовом, лишь сделав его просторней. Поэтому баба каждый год в это время каталась на одной и той же земле, на одних и тех же грядках. И хотя огороды сожжённого баймака были все заброшены, но за своим садом она продолжала следить. Грядки не садила, но плодовые деревья и кусты вишняка, малины и смородины были ухожены. Дануха пошла одна. Даже Воровайка, обычно следовавшая за ней попятам, на этот раз не полетела. Баба даже не нашла её, когда собиралась. Эта дрянь вообще от рук отбилась. Под старость лет сорока перестала задираться на других. Для детворы она вообще стала любимицей и всё чаще именно с мелюзгой и проводила своё время. Те с ней играли и постоянно подкармливали. Одаривали всевозможными "блястяшками", от которых Воровайка была без ума. Раньше всю эту дрянь сорока тащила в кут Данухи, но после того, как баба её отсчихвостила и выгнала с "этим мусором", стала таскать куда-то, в только ей известные схроны. Куда? Данухе было не интересно, главное не в кут.
На краю леса с ней поздоровался детский голосок. Дануха поздоровалась в ответ, но сколько не озиралась по сторонам, так и не смогла найти кто это был и откуда эта деваха вякнула. Улыбнулась, памятуя о прежних выскочках из-под земли и пошла к источнику. Прибралась там, поговорила сама с собой и пошла к себе на огород. День был великолепен. Тепло. Тихо. Даже ласково, как-то, уютно.
Сад был уже убран. Яблоки и груши сняты. Кусты почти все обобраны. Постояла, осмотрелась вокруг. Нахлынули воспоминания. Так стояла, смотря на мерно текущую гладь реки и почему-то вспоминая именно своё детство, а не что-нибудь ещё. Прослезилась даже. Глубоко вздохнула полной грудью. Крякнула, мол пора заканчивать с этими соплями и начала раздеваться. Выбрала травку погуще, почистила от веточек, да камушков и со вздохом, напоминающим оргазм, завалилась телесами на землю. Каталась, стонала, впитывая в себя через щекочущую травку силушку Матери Сырой Земли. Долго валялась с закрытыми глазами и блаженствуя, пока неожиданно не почуяла рядом какую-то непонятную смесь, целый клубок чего-то живого и не живого одновременно. Её как плетью стеганули. Вскочила на ноги, будто молодая. Хотела была оглядеться в поисках клюки, но тут же прямо перед собой, на заросшей старой грядке увидела молодуху с грудным ребёнком на руках, сосущем грудь. Почти одновременно с тем, как Дануха соскочила, ребёнок оторвался от груди, приподнялся и пристально уставился на Дануху. Молодуха сидела боком с распущенными длинными волосами и лица её Дануха различить не могла. Но тут девка подняла наклонённую голову и забросила волос с лица на спину. Тут Дануху уже не кнутом, а целым дрыном вдоль хребта протянули.
- Зорька! - выдохнула она, впадая в полную прострацию, ничего не соображая и не осознавая даже того, что стоит абсолютно голая посреди чуть ли не чиста поля.
Зорька повернула голову в пол оборота, стараясь не показывать изуродованной половины лица, улыбнулась, рассматривая Дануху снизу до верху и тихо проговорила:
- Ну, здравствуй, чё ли, Дануха.
Первое чувство, которое овладело бабой, после опознания девки, был почему-то животный страх. Она испугалась, очень сильно испугалась, сама, не понимая, чего. Дануха тут же закрыла глаза и принялась обнюхивать окружение. Ей померещились целые полчища нежити, прячущиеся где-то рядом.
- Да нету тута никто, - спокойно прервала её изыскания Зорька.
Страх стал успокаиваться, не найдя воображаемого, но сразу покинуть Дануху не спешил. Дитё на руках вдруг за гукало возмущённо и стала тыкать пальчиком в сторону Данухи, на что Зорька засюсюкала, как бы поддерживая с ней разговор в шуточной форме:
- У, баба страшна колдуить. Бабайка. Ух мы иё...
И только тут Дануху наконец отпустило. Она тут же поняла, что раздета и принялась искать свой кожаный наряд от Беля-Данавы. Оделась. Подняла клюку, но хвост трогать не стала. Зорька всё так же сидела к ней боком и сюсюкалась с дитём. Наконец Дануха оправилась, ещё раз огляделась и тоже не смотря на собеседницу, а куда-то в сторону Красной Горки, поздоровалась, но своеобразно:
- Гляньте не яё, припёрлася, не стыда не совести.
Девка опять в пол оборота скосила на Дануху глаза, продолжая улыбаться.
- И ни говори, Данух, ходють тута всяки засранки-оборванки, траву мнут - ответила Зорька, копируя Хавку.
Дануху эта речь взбесила. Почему? Она потом и сама объяснить этого не могла. Толь её содержание, толь интонация, напоминающая ей Хавку, но она машинально схватилась за волчий хвост, да ещё и большуху в себе включила, чтоб уж прибить вражину, так сразу. Только ей тут же в ответ прилетело такое, что она со всего маха на задницу плюхнулась и клюку выронила, распахнув глаза и рот от удивления. Зорька стояла в полный рост и на этот раз смотря бывшей большухе прямо в глаза, представляя на её обозрение обе свои половины лица. Глаза девки метали молнии, лицо и так изуродованное, перекосилось от ярости. Дануху прибило так, что она ни подняться, ни пошевелится не могла, единственно что сделала, так это отвела глаза.
- Вот не х*я се, - прошептала ошарашенная баба, всё ещё не в состоянии прийти в себя.
Наступила пауза в выяснении отношений. Дануха лихорадочно соображала, что произошло, пытаясь собрать ко частям развалившиеся мозги. Зорька в это же время пыталась успокоиться. Она сама не поняла, как это у неё вышло. Обычно Хавкиным даром она просто давила, как прессом, а тут, как удар получился, даже сама почувствовала. Схватка двух ведьм была молниеносной, но по силе просто убийственной. Дануха тогда ещё подумала, если б не Водяница, что её подлечила, да омолодила, она б такого колдовского удара не перенесла бы. Наконец молодуха, чуть успокоившись, усталым, каким-то скрипуче-старческим голосом проговорила:
- Я тож рада тибе видить, Данух.
Баба, сидя на земле, тяжело дыша и упираясь одной рукой на траву, а другой вытирая моментально взмокшее лицо, настороженно повернула голову на молодуху и её глаза вновь распахнулись от очередного удивления. Пред ней стояла не Зорька, а Степная Дева! Точь-в-точь, как описывала её Елейка. Половина девка прекрасная, а вторая - мертвечина дохлая. Тут на неё накатила паника, по-другому это состояние и не назовёшь.
- Прости Дева Степна, - запричитала Дануха чуть не плача, переваливаясь на колени и тыкаясь головой в землю, - не признала, родна, прости дуру неразумну.
- Да расслабьси, ты. Ни кака я ни Дева. Зорька, я, Зорька. А это, - и она указала рукой на изуродованную половину лица, практически без кожи, с напрочь выдранной бровью, разорванным ртом и ухом, изборождёнными ровными и глубокими полосами шрамов, - мине мужинёк разукрасил при расставании, чёб помнила его ласку нимерину на всю оставшуси жизнь.
Дануха слушала всё ещё стоя на коленях, но уже с поднятой головой, всё ещё с опаской, но внимательно рассматривая изуродованную половину лица.
- Ох ё, - пропела своё Дануха чуть слышно и медленно поднялась с колен.
Теперь они стояли лицом к лицу и опять молчали, но уже спокойно рассматривая друг друга. Дануха Зорькино лицо, а молодуха необычное одеяние. Наконец баба огляделась, подняла клюку. Зорька тут же напряглась, а Дануха тут же растерялась, боковым зрением заметив резкое напряжение и собранность молодухи. Не желая получить ещё одного удара, скорей последнего в её жизни, она медленно положило клюку обратно на землю и села рядом на траву, но уже расслаблено, как бы приглашая собеседницу сделать тоже самое. Зорьку долго упрашивать не пришлось. Она опустилась на заросшую грядку, только села теперь лицом к бабе. Воздух аж звенел от напряжения или это в головах обои звенело, скорее второе. Наконец Дануха начала:
- Чем эт ты мяня приложила? - спросила она тихо и даже по интонации заискивающе примирительно, - чуток мозги не вылятели.