Страница 12 из 18
Митрополит верил, что великое дело должно объединить и примирить всех, поможет преодолеть вражду и разногласия. На торжества он собрал всех бояр, как верных государю, так и вчерашних крамольников, находившихся в опале. 16 января 1547 г. в Москве зазвонили колокола «сорока сороков» церквей. В Успенском соборе Кремля на Ивана Васильевича возложили знаки власти: Честной Животворящий крест, бармы, шапку Мономаха. св. Макарий благословлял его укреплять «суд и правду» в родной земле, оборонять ее от врагов, быть милостивым к подданным и строго карать зло, а церковь объявлялась для царя «матерью».
Поддержать юного Ивана в его нелегком деле призывалась не только земная, но и Небесная церковь, святые заступники. Для этого в феврале митрополит созвал Освященный собор. В ходе своих трудов по составлению «Четий – Миней» он собрал сведения о жизни и подвигах многих подвижников, и теперь было официально канонизировано 23 русских святых – один из предков царя Александр Невский, крестители Муромской земли князь Константин с сыновьями Михаилом и Федором, митрополит Московский Иона, известные подвижники Пафнутий Боровский, Макарий Калязинский, Александр Свирский, Савватий и Зосима Соловецкие, Михаил Клопский, ученик Сергия Радонежского Никон и др.
А 13 февраля состоялось еще одно торжество – свадьба царя. Его невестой стала Анастасия Романовна из рода Захарьиных-Юрьевых. Это был один из самых знатных боярских кланов. И не только знатных. Захарьины-Юрьевы ни разу не участвовали ни в каких заговорах, не принадлежали ни к каким оппозициям! Этот род московской аристократии всегда был одним из самых верных государю! Свадьба была пышной. Раздавались милостыни, прощались осужденные, шумели веселые пиры. Хотя сами молодые праздновали недолго. Они оставили торжества и отправились в Троице-Сергиев монастырь. Зашагали пешком, по снегу молиться и просить благословения на свою семейную жизнь…
Казалось бы, эти события предвещали коренные перемены. Теперь царь начнет сам вникать в различные стороны государственной жизни, обеспечит дисциплину, прижмет воров. Но… не тут-то было. Нашлись силы, которые такой вариант не устраивал. Начало Великого поста Иван и Анастасия провели в монастыре, а когда они вернулись, стали твориться чрезвычайные происшествия. Способные показаться случайными, но странным образом повторяющиеся.
Летом планировали поход на Казань, заготавливали порох. Его складировали в одной из башен Кремля. Почему-то рядом с дворцом оказалось самое удобное место. А 12 апреля вспыхнул пожар. Башня рванула, часть стены рухнула в реку. С пожаром кое-как справились, но 20 апреля загорелось снова, огонь уничтожил слободы за Яузой. В мае царь вывел на Оку армию на случай нападения крымцев, сам находился в войсках, проверяя их. Адашев состоял при нем оруженосцем. Потом вернулся, но 24 июня полыхнул «великий» пожар.
Он «почему-то» начался сразу в нескольких местах, ветер разносил огонь. Пламя охватило центральную часть города. Кремль, Китай-город, Большой посад превратились в огромный костер. От жара трескались и рассыпались каменные стены, плавилось железо. Погибло несколько тысяч человек. Митрополита Макария полузадохнувшегося спасли из Успенского собора, на веревках спускали к Москве-реке. Веревка оборвалась, он сильно расшибся.
Царь в это время находился в своей летней резиденции, подмосковном селе Воробьеве. На следующий день, 25 июня он собрал бояр в Новоспасском монастыре у постели митрополита. Стали обсуждать, как ликвидировать последствия беды и помочь населению. Но неожиданно выступили князья Скопин-Шуйский, Темкин-Ростовский, бояре Федоров-Челяднин, Нагой, дядя царицы Григорий Захарьин. Утверждали, что пожар начался «злодейством» – поджигательством и волшебством. Удивленный царь приказал разобраться. А заговорщикам только этого и требовалось.
26-го они собрали в Кремле массу отчаявшихся и растерянных погорельцев. Громогласно задавали вопросы, кто поджигал Москву, а их агенты в толпе закричали: «Глинские!» Озвучивалась бредовая версия, будто бабка царя Анна «вынимала сердца мертвых, клала в воду», кропила этой водой город, а потом обернулась сорокой, летала и разносила огонь. Нервная и возбужденная людская стихия взорвалась… Анны и Михаила Глинских вообще не было в Москве, они на лето уехали в свои ржевские имения. А Юрий Глинский находился здесь же, на площади. Он был ошеломлен услышанным, хотел спрятаться в Успенском соборе, но его выволокли и забили камнями.
Заговорщики манипулировали толпами, нацеливая их на своих врагов. Москвичи кинулись ко дворам Глинских, разграбили, а их слуг «бесчисленно побиша». На летнюю службу в Москву прибыл отряд «детей боярских» из Северской земли. Организаторы мятежа сочли их помехой для своих планов, тоже объявили «виновными», и их растерзали. Причем из ссылок были вызваны Шуйские! Кем вызваны? А неизвестно! Вызвали те, кто уже знал – с царской опалой можно больше не считаться. В эти же дни взбунтовался еще один город – Новгород. Но он забузил без всяких пожаров. Архиепископ Феодосий писал в столицу о «великих убийствах», грабежах и указывал, что новгородцев подпоили. Вполне может быть, что и в Москве для «подогрева» настроений использовалось спиртное.
Ну а рядом с царем очутился вдруг некий священник Сильвестр. Он происходил из Новгорода. Известно, что он сам и его родственники вели очень крупную торговлю за рубежом. В Москву он перебрался незадолго до пожара и был назначен священником в Благовещенский собор. Хотя это была «семейная» церковь великих князей. Без протекции поступить туда было невозможно. Но к митрополиту он никакого отношения не имел. Их взгляды на церковные вопросы коренным образом различались. Святитель принадлежал к иосифлянам, позиция Сильвестра была близка к нестяжателям. На вопрос, кто помогал устроиться этому человеку, исследователи отвечают однозначно – Адашев.
А во время катастрофы он же провел Сильвестра к государю. К Ивану Васильевичу священник явился то ли в день пожара, на фоне дыма и зарева, то ли сразу после него. «С видом пророка», с горящим гневным взглядом, потрясая поднятым к небу перстом. Объявил, что Господь карает Москву за грехи царя. Сослался на угрожающее видение, якобы бывшее ему от Бога. Позже Иван Грозный вспоминал, что Сильвестр напугал его «детскими страшилами». Но в тот момент «страшила» подействовали, и еще как! Царь признавался: «От сего убо вниде страх в душу мою и трепет в кости моя и смирися дух мой».
Напугать царя было совсем не трудно. Москва бушевала, лилась кровь. 29 июня заговорщики сделали новый ход. Пустили слух, будто Глинские призвали крымского хана, а сами прячутся в Воробьеве. Толпы двинулись к Ивану Васильевичу требовать их выдачи. А режиссеры мятежа позаботились подвезти оружие, раздавали людям копья. Их слуги формировали отряды, вели «боевым обычаем». Москвичей науськивали, будто царь знал о планах Глинских, а сейчас прячет их. Впоследствии Иван Васильевич подтверждал: «Бояре научили были народ и нас убити».
Вот в этот момент «верного» Адашева почему-то рядом не было. Под рукой царя не нашлось и никаких воинских сил. Некому оказалось даже увезти его подальше от восставшей столицы! Когда пришли мятежники, царь «удивися и ужасеся», но «не учини им в том опалы». Вступил в унизительные переговоры, обещал разобраться. Хотя и подстрекатели просчитались. Видимо, рассчитывали, что разбуянившаяся чернь убьет Ивана, а там и спросить будет не с кого. Однако народ вовсе не был настроен против царя. Москвичи любили его, шли карать лишь «измену» Глинских. Убедились, что их нет в Воробьеве, и стали расходиться. А сами заговорщики поднять руку на царя не рискнули – народ на копья поднимет.
Что ж, уничтожить Ивана Васильевича не получилось – зато как нельзя лучше удался другой вариант. Захватить его под свое влияние. На царского духовника Бармина тут же выплеснули клевету, будто он был одним из главных смутьянов, подстрекал народ к мятежу. Его отстранили с поста настоятеля Благовещенского собора и отправили в монастырь. Место опального занял Сильвестр. Он «ковал железо, пока горячо». Насел на государя, устрашал карами – дескать, за грехи Ивана Васильевича они обрушатся на всю страну. Призывал к покаянию и «исправлению».