Катушка синих ниток

Эбби, с поднятыми руками, повернулась от зеркала.

– В каком смысле. – В голосе ее мужа не было вопроса. – А? Что за чушь, Денни?

Эбби уронила руки.

– Алло? – произнес Ред. – Эй. Алло? Алло?

Он пару секунд помолчал и повесил трубку.

– В чем дело? – спросила Эбби.

– Он гей.

– Что?!

– Мне, говорит, нужно тебе кое-что сообщить. «Я гей».

– И ты повесил трубку?!

– Нет, Эбби. Он повесил. Я только и успел сказать: «Что за чушь?» – а он уже шварк – и все.

– Ред, ну как же так можно? – простонала Эбби и потянулась назад за бесцветным, некогда розовым, ворсистым халатом. Укуталась, туго завязала пояс. – Что на тебя нашло?

– Да я же не хотел его обидеть! Когда тебе такое выдают, что еще скажешь? «Что за чушь». Нормальная реакция.

Эбби схватилась за голову, примяв пышные волосы надо лбом.

– Я имел в виду, – принялся объяснять Ред, – «что еще за чушь, чем еще ты вздумал нас огорошить, Денни?» И он великолепно меня понял. Уж поверь. Зато теперь у него есть полное право заявить, что во всем виноват я, моя узколобость, или ретроградство, или… в общем, он найдет словечко. И он обрадовался, что я так ответил. Потому и повесил трубку: только и ждал от меня промашки.

– Ладно. – Эбби переменила тон, заговорила деловито: – Откуда он звонил?

– Мне почем знать? У него нет постоянного адреса, он не объявлялся целое лето, он уже поменял работу дважды. Правда, дважды – это с его слов, а может, и больше! Парню всего девятнадцать, а мы не в курсе, в каком уголке планеты его искать! Это, спрашивается, нормально?

– А тебе по звуку не показалось, что это межгород? Ты не слышал такого, знаешь… шуршания? Вспомни. Мог он звонить отсюда, из Балтимора?

– Я не знаю, Эбби.

Она села рядом с мужем. Матрац прогнулся в ее сторону: Эбби была женщина широкая, плотная.

– Надо его найти, – сказала она. И чуть погодя: – Нам нужен этот… как его… определитель номера. – Она наклонилась и впилась взглядом в телефон. – Боженька, подари нам определитель прямо сейчас!

– Зачем? Чтобы ты ему названивала, а он не отвечал?

– Он никогда так не поступит. Он бы увидел, что это я звоню. И обязательно ответил бы, если б видел, что это я.

Она вскочила и зашагала туда-сюда по персидской ковровой дорожке, в центре вытертой почти до белизны от ее хождений. Спальня, просторная, хорошо обставленная, радовала глаз своей уютной затрапезностью – естественной для комнат, обитатели которых давно перестали замечать их красоту.

– А голос, какой у него был голос? – Эбби не успокаивалась. – Нервный? Расстроенный?

– Обычный.

– Это по-твоему. Он выпил? Как тебе показалось?

– Не знаю.

– А был с ним кто-нибудь? Компания?

– Не могу сказать…

– Или… кто-то один?

Ред резко вскинул глаза:

– Ты же не думаешь, что он серьезно?

– Разумеется, серьезно! Иначе с чего бы ему такое заявлять?

– Эбби, он не голубой.

– Ты-то откуда знаешь?

– Знаю, и все. Попомни мои слова. Потом поймешь, что вела себя глупо: ах, ужас и кошмар, я делала из мухи слона!

– Тебе просто удобно так считать.

– Да где твоя женская интуиция? Ведь речь о парне, который еще в средней школе довел девчонку до беды.

– И что? Это ничего не значит. Может, это вообще симптом.

– Чего-чего?

– Ничего нельзя знать наверняка о сексуальной жизни другого человека.

– Вот уж слава тебе господи, – проворчал Ред.

Он наклонился и, кряхтя, потянулся под кровать за тапочками, а Эбби остановилась и вновь приклеилась взглядом к телефону. Положила руку на трубку, замерла в нерешительности. Быстро схватила, на полсекунды прижала к уху, бросила обратно.

– С определителем номера штука в том, – словно обращаясь сам к себе, заговорил Ред, – что это в некотором роде жульничество. Телефонный звонок – всегда риск. Человек должен решить, рисковать ему или нет, отвечать или нет. В этом суть телефонной связи, я считаю.

Он с некоторым трудом поднялся и пошел в ванную. Эбби сказала ему в спину:

– Но это многое объяснило бы, согласись? Если он действительно гей.

Ред уже закрывал дверь ванной, но высунул голову и недовольно уставился на жену. Его тонкие черные брови, обычно прямые как палочки, почти связались узлом.

– Иногда, – бросил он, – я горько проклинаю тот день, когда женился на социальном работнике. – И громко хлопнул дверью.

Когда Ред вернулся, Эбби сидела на кровати, сцепив руки на груди поверх кружев ночной сорочки.

– Ты не можешь винить во всех бедах Денни мою профессию, – сказала она.

– Я только о том, что ты иногда проявляешь чрезмерное понимание. Всепрощение, сострадание. Лезешь ребенку в душу.

– Понимание не бывает чрезмерным.

– Слова типичного соцработника.

Она раздраженно фыркнула и еще раз посмотрела на телефон, который стоял со стороны мужа. Ред забрался под одеяло, закрыв ей обзор, и выключил лампу на прикроватном столике. Комната погрузилась в темноту, лишь слабо светились два высоких окна, выходящие на газон перед домом.

Ред лежал на спине, а Эбби все сидела.

– Как думаешь, он перезвонит? – спросила она.

– Да, рано или поздно.

– Мальчику и так пришлось призвать на помощь всю свою храбрость. Вдруг он больше не осмелится?

– Храбрость? Какую еще храбрость? Мы его родители. Зачем для звонка родителям храбрость?

– Не родителям, а тебе, – сказала Эбби.

– Это нелепо. Я сроду его пальцем не тронул.

– Да, но и не поощрял никогда. Ты вечно ищешь в нем недостатки. С девочками ты весь сахарный, и Стем тоже твой человек. Но Денни!

С ним все сложно. Иногда мне кажется, что он тебе даже не нравится.

– Эбби, побойся бога! Ты прекрасно знаешь, что это неправда.

– Нет, конечно, ты его любишь. Но я видела, как ты иногда на него смотришь. С таким выражением: это еще что за тип? Не думай, что он этого не замечает.

– Прекрасно, – ответил Ред. – Но как тогда получилось, что избегает он тебя, а не меня?

– Ничего он меня не избегает!

– Лет с пяти-шести он не пускал тебя в свою комнату. Сам готов был менять постельное белье, лишь бы ты к нему не заходила. Он почти никогда не приводил в гости друзей, не признавался, как их зовут, и даже не рассказывал, как провел день в школе. Уйди, мама, говорил, не мешай, не лезь, не дыши мне в затылок. А та книжка с картинками – ну, которую он терпеть не мог, которую изорвал, помнишь? Где крольчонок, чтобы убежать, хотел превратиться в рыбку, в облачко и тому подобное, а мама-крольчиха твердила, что превратится в то же самое – и за ним! Денни вырвал из этой книги все страницы до единой!

– Это абсолютно ни при…

– Ты удивляешься, почему он стал голубым? То есть не стал, но как будто бы стал, раз уж ему пришло в голову этим нас ошарашить, так вот знаешь почему? Я тебе скажу. Дело всегда в матери. В чертовой, понимаешь ли, матери!

– Что? – вскричала Эбби. – Это нелепая, устаревшая, ретроградская и… неверная теория! Я даже отвечать ничего не стану.

– Однако вон сколько наговорила.

– Как тогда насчет отца? Если следовать твоим же средневековым воззрениям. Как насчет отца-строителя, крутого мачо, который только и твердил сыну: «Не трусь, будь мужчиной, не хнычь из-за пустяков, лучше влезь на крышу и приколоти шифер!»

– Шифер не приколачивают, Эбби.

– Так что насчет отца? – повторила она.

– Хорошо, хорошо! Я такой. Худший в мире папаша. Все, поздно, не поправишь.

На мгновение воцарилась тишина, и стало слышно, как мимо едет машина.

– Я не сказала, что ты худший.

– Ну… – буркнул Ред.

Они помолчали.

Затем Эбби спросила:

– Есть ведь, кажется, номер, который можно набрать, чтобы узнать, кто звонил последним?

– Звездочка шестьдесят девять, – незамедлительно ответил Ред и кашлянул. – Но ты же не станешь?..

– Почему?

– Напомню тебе, что разговор прервал Денни.