Руны Вещего Олега

Зигурд принялся перстами медленно и сосредоточенно растирать чело князя вначале над бровями, а потом выше, выше, пока не закончил на затылке. И так раз за разом. От мерных движений рук, умело массировавших голову, становилось легче. Затем спальник привычно обернул левую руку князя, по которой когда-то пришёлся удар франкского меча, краем мехового одеяла.

От тепла чуть отпустило, князь со стоном снова опустился на широкое ложе, предаваясь мыслям, порой столь же неожиданным, как шальные порывы ветра за стенами добротного терема. Видно, от перемены погоды, сопровождаемой небесным грохотом, спалось нынче плохо, ломило суставы. В непогоду всегда откликались много раз промокавшие в давних переходах по бурному морю ноги, а голова, да и всё тело помнили жуткие предрассветные дуновения пронизывающего до последней косточки северного нордвинда, словно он опять на драккаре преследовал китов, неприятелей или отбившихся от каравана купцов. Сейчас бы помогла мазь из китового воска, да где её возьмёшь в Киеве? Надо будет приказать старшему сборщику податей на торговой пристани, как его… вспомнил, Крыга, – пусть разыщет, он же в каждый тюк прибывающего товара суёт свой нос…

Если бы тогда, в детстве, или даже потом, когда он уже был отличным воином и певцом, выжимавшим слезу даже у жестоких, как северный ветер, и беспощадных, как ледяное море, собратьев-викингов, если бы кто сказал, что он станет князем далёкой и сказочной своими богатствами Киевской земли, ха-ха-ха, да он сам не поверил бы!

Картины детства, как волны мимо скрипучих бортов драккара, опять побежали сами собой, сменяя друг друга. Его отец был простой воин, не ярл, даже не кормчий, а мать – из словенских рабынь. И хотя отец признал его сыном, сводные братья и сёстры, да и прочие мальчишки, дразнили его и называли «грязным траллсом».

Приходилось отчаянно драться со многими. Но однажды он уразумел, что побеждать можно не только силой и оружием, но и сообразительностью. А этим да ещё умением петь, унаследованным от матери, он отличался почти с самого рождения.

Обидчик был на голову выше и опытнее в схватках.

– Что, траллс, хочешь ударить меня, ну подходи, попробуй! – самодовольно ухмыляясь, раззадоривал противник, которому уже исполнилось десять.

Все знали, что в драке на палках мало кто мог его одолеть даже из сверстников, а уж тощему мальчишке не справиться и подавно. Пятеро подростков с интересом ждали предстоящей забавы.

– Что, рабский сынок, струсил? – ещё более сузил очи старший.

От ощущения слабости перед противником и возрастающей злости маленький траллс швырнул свою палку в обидчика. Тот чуть присел, уклонившись от брошенного оружия. Смех наблюдавших за поединком резанул мальчика ещё обиднее, чем слова противника. Он в ярости схватил подвернувшиеся камни и замахнулся, метя в голову крепыша, но тот увернулся в одну сторону, а при следующем броске – в другую, крепко стоя на ногах, будто на корабельном настиле. И тут траллса осенило. Он в третий раз сделал вид, что метит камнем в голову, а когда противник снова ловко уклонился, пригнувшись и припав на правую ногу, запустил своё оружие точно в его стопу. Старший взвыл, схватился за раненую ногу и тут же получил удар по голове справа, а потом ещё ногой в бок, после чего оказался на земле. Победитель мигом оседлал противника и стал бить без всякой жалости, пока его не оттащили, потому что лик обидчика превратился в кровавое месиво. Малого стали побаиваться. А после того, как он чистым и звонким голосом спел величальный гимн хёвдингу Олафу по случаю рождения его сына, Олаф приблизил его к себе. И прежний траллс потерял своё имя, он стал Ас-Скальдом, Певцом божественных асов. Даже такие жестокие и суровые воины, как ярл Лодинбьёрн, да и сам конунг Олаф Жестокий часто роняли слезу, слушая его песни.

Воспоминания невидимым покрывалом продолжали окутывать мысли, прошлое как будто выплывало из белёсого тумана, проходило перед ним и снова исчезало в призрачной дымке безвременья.

Перед очами бывшего Певца пошли картины последнего похода на Новгородчину. Река Сясь, вырезанное его викингами селение вепсов, всё начиналось хорошо, но… Ночью кто-то незримый, не иначе как злой дух этих несчастных вепсов, убил важного посланца из Ладоги и троих охранников. Из пятерых самых крепких воинов, посланных вдогонку за предполагаемым убийцей, вернулись только двое, куда делись остальные, так и осталось загадкой. Он, Скальд, по приказу конунга Гуннтора, поднимал дух собратьев перед смертельно опасной схваткой, а сам уже чувствовал, как смерть витает над каждым, но снова, как когда-то в детстве, в схватке с более опытным и сильным противником, боги указали ему путь спасения. Он ушёл с тремя десятками викингов. Потом опять было безвыходное положение, когда они неожиданно встретили на переволоке в Западную Двину воинов самого Олафа Жестокого. Оказалось, что Олаф и его словенский сообщник Вадим Храбрый, с которым они подняли восстание против князя Ререга в Новгороде, убиты, а все дороги перекрыты Ререгом и его воеводой Ольгом-Хвитрбартом, этим беловолосым дьяволом, которого побаивались даже грозные викинги, повелители фьордов. Кругом караулила верная смерть. Но снова боги, которым он пел гимны, подсказали выход. Уцелевших при подавлении восстания викингов и новгородцев, которые избрали его, Скальда, своим конунгом, он увёл вниз по Днепру в Киев. Там он смог стать воеводой киевского князя Дира и жениться на его дочери.

Сон, перемежаемый воспоминаниями, или воспоминания, прерываемые картинами сна, продолжали всплывать из памяти, подобно раненой рыбе, то появляясь на поверхности яви, то уходя в тёмные глубины краткого забытья. Нынешняя буря и хлёсткий ливень выловили из сонма воспоминаний другую бурю, когда ещё недавно ласковое тёплое полуденное море вдруг преобразилось в злобного могучего зверя.

Его флотилия появилась у берегов Константинополя столь неожиданно, будто морские привидения из самой пучины. Несколько греческих кораблей, пытавшихся преградить вход в бухту, тут же были сожжены или захвачены. Лодьи подошли к берегу, и греческая стража не смогла устоять против яростного натиска его норманнско-киевского воинства. Могучие варяги-лютичи и кияне одним ударом крушили лёгкие щиты и расшвыривали ромейских воинов, будто матёрые волки щенков. Норманны-викинги в яростном желании воинской добычи так же безудержно орудовали клинками, овладевая купеческими лавками и складами с разными товарами на побережье, захватывая в плен юношей и детей, насилуя женщин. Крики, стенания, запах гари и свежей крови и вожделенная добыча как награда за дерзость воинов – эти звуки и ощущения наполняли душу Ас-Скальда радостным торжеством победителя. Греческие отряды дрогнули и сокрылись за мощными городскими стенами.

С приходом сумерек Скальд велел сесть на лодьи и отойти от причалов, дабы в ночи, отдыхая от трудной сечи, не подвергнуться нежданному нападению византийцев, хотя опасность такого нападения была не очень велика. Как подтвердили пленённые греки, их армия два дня тому под водительством самого императора Михаила отправилась покорять арабов. Потому нужно спешить и, собрав как можно больше добычи, уйти так же, как и пришли, – через море, а не вдоль берегов, как ходят греки.

Перед утром, когда ещё не рассвело, стал крепчать невесть откуда набежавший ветер. Даже в тихой бухте началась болтанка. На то мало кто обратил внимание, ведь вчера так знатно погоняли спесивых и изнеженных византийцев, а сегодня руки чесались продолжить начатое и доверху наполнить лодьи богатой воинской добычей. Некоторые стали выбирать якоря и на вёслах двигаться к берегу, хотя вокруг сгущался не то предутренний туман, не то спустившиеся с неба грозные тучи.

В нутре чёрных туч блеснули первые молнии, злой ветер с яростью принялся рвать белую пену с верхушек вздымающихся волн. Буря возникла столь неожиданно, что лодьи даже не успели войти в конец залива, где волнение было гораздо меньше. Корабли киян стало срывать с якорей и разбрасывать по бушующему морю, будто жалкие щепки, и никакие старания сильных гребцов не могли удержать лодьи на глубине. Та, на которой был Ас-Скальд, то низвергалась вниз, то взлетала на гребень волны, то кренилась на бок так, что вёсла вместо морской воды вспарывали воздух, перемешанный с потоками небесной влаги, а другой борт при этом почти зарывался в пенное море.