Страница 54 из 82
Глава 39
В ту ночь Ронан не видел снов.
Проводив Блу и Гэнси, он привалился к одной из колонн на парадном крыльце и смотрел на своих светлячков, подмигивавших ему в прохладной темноте. Все его чувства обострились до такой степени, как никогда не бывало при бодрствовании. Так обнажить пульсировавшую в нем энергию он мог только тогда, когда спал. Но это был не сон. Это была его жизнь, его дом, его ночь.
Через какое-то время он услышал, как за спиной у него открылась дверь, и на крыльцо к нему вышел Адам. Они молча смотрели на танцующие огни над полями. Было нетрудно заметить, что Адам напряженно что-то обдумывал. В Ронане волной поднимались слова и тут же лопались, будто мыльный пузырь, так и не вырвавшись на свободу. Он чувствовал, что уже задал вопрос, но не в его силах было еще и ответить на него.
Из леса вышли три оленя и замерли у самого края пространства, куда еще доставал свет фонаря над крыльцом. У одного из оленей, красивого белого самца, были большие ветвистые рога. Он смотрел на них, а они – на него, и Ронан больше не мог терпеть.
– Адам?
Когда Адам поцеловал его, это было словно гнать на превышенной скорости и ощущать каждый новый рывок спидометра, все быстрее и быстрее. Это было словно заново переживать каждую из его сумасшедших ночных поездок с открытыми окнами, и мурашками по коже, и стучащими от холода зубами. Ребра Адама под его руками, и рот Адама поверх его рта, опять, и опять, и опять. Щетина на губах, и остановка, чтобы отдышаться, чтобы Ронан мог перезапустить свое сердце. Они оба – как изголодавшиеся звери, но голод Адама был более давним.
В доме они сделали вид, будто собрались спать, но спать не стали. Они растянулись на диване в гостиной, и Адам изучал края татуировки, покрывавшей спину Ронана, все эти дивные и устрашающие заостренные края и линии, крючьями цеплявшиеся друг за друга.
– Unguibus et rostro[23], – произнес Адам.
Ронан прижал пальцы Адама к своим губам.
Он больше никогда не хотел засыпать.
Глава 40
В ту ночь демон не спал.
Пока Пайпер Гринмантл спала урывками и видела во сне грядущие торги и свое восхождение к славе в обществе торговцев магическими артефактами, демон развоплощал.
Он развоплотил физические формы Кэйбсуотера – деревья, животных, папоротники, реки и камни, но он также развоплотил призрачные образы леса. Воспоминания, плененные в рощах, песни, создававшиеся только ночью, крадущийся восторг, приливом и отливом плескавшийся вокруг одного из водопадов. Все сновиденное и подаренное этому месту было повернуто вспять и стерто.
Сновидца он прибережет напоследок.
Сновидец будет сопротивляться.
Они всегда сопротивлялись.
Пока демон разматывал и развоплощал витки и клубки сновидений, он не раз и не два наталкивался на нити своей собственной истории, пронизывавшей густую растительность. История его происхождения. Эта плодородная земля, обогащенная энергией силовой линии, годилась не только для выращивания деревьев и королей. Она также отлично выращивала демонов, если на нее пролить достаточно враждебной крови.
В этом лесу пролилось и скопилось более чем достаточно враждебной крови, чтобы сотворить демона.
Мало что препятствовало его работе. Он был естественным врагом леса, и то единственное, что могло бы остановить демона, пока никому не пришло в голову. Только самые старые деревья сопротивлялись ему, потому что были единственными, кто еще помнил, как это делается. Медленно и методично демон вспарывал их изнутри. С их разлагающихся ветвей капала чернота; они с треском падали наземь, когда их корни сгнивали до полного растворения.
Одно из деревьев сопротивлялось дольше всех остальных. Оно – точнее, она – была самым старым деревом в этом лесу и уже видела демона раньше. Она знала, что порой дело не в том, чтобы спастись, а в том, чтобы продержаться достаточно долго, чтобы кто-то другой пришел и спас тебя. И она держалась, и тянулась к звездам, даже когда демон вгрызался в ее корни, и держалась, и держалась, и пела другим деревьям даже тогда, когда ее ствол начал выгнивать изнутри, и держалась, и мечтала о небе даже тогда, когда ее развоплощали.
Другие деревья горестно стенали; если уж развоплотили ее, то кто сможет устоять?
Демон никогда не спал.
Глава 41
Если знать, откуда вести отсчет, эта история была о Гвенллиан.
В то утро, до рассвета, она проснулась с криком на устах.
– Вставай! – прорычала она себе, выпрыгивая из постели. Сначала она зацепилась за покатый потолок чердака прической, а потом ударилась головой и прижала ладонь к ушибленному месту. Снаружи еще не рассвело, серый предрассветный свет лился в окно, и она принялась щелкать выключателями, вертеть ручки и дергать провода, пока в комнате не зажглись все имевшиеся там лампочки. Тени качались то в одну сторону, то в другую.
– Вставай! – повторила она. – Матушка, матушка!
Сны все не отлипали от нее: истаивавшие чернью деревья и шипение демона-развоплотителя; она взмахнула руками вокруг головы, чтобы снять паутину со своих глаз и ушей. Она стащила платье через голову и натянула юбку, сапоги и свитер; ей требовалась броня. Затем она пробралась через разложенные на полу карты и разбросанные травы, которые она жгла для медитаций, и направилась прямиком к зеркалам, оставленным на чердаке ее предшественницей. Нив, Нив, милая Нив. Гвенллиан узнала бы ее имя, даже если бы остальные ей не сказали, потому что оно непрестанно звучало в шепоте, пении и шипении зеркал. Как же они обожали ее и ненавидели. Судили ее и восхищались ею. Возвышали и низвергали ее. Нив, Нив, ненавистная Нив, она требовала уважения всего мира и сделала все, чтобы добиться его. Но в итоге именно Нив, Нив, милая Нив не проявила уважение к самой себе.
Высокие зеркала в полный рост были установлены друг напротив друга, бесконечно отражая отраженное. Нив провела какой-то сложный ритуал, чтобы в зеркалах отражались все вероятности, которые она могла вообразить для себя, а затем еще больше вероятностей, и в итоге одна из них пожрала ее. Правильные ведьмовские чары, как сказали бы женщины из замка Сикарт. Их всех отправили бы в лес.
Гвенллиан стояла между зеркал. Их магия с завываниями дергала и тащила ее в разные стороны. Зеркало не должно было показывать столько времен сразу; большинство людей не обладали силой, чтобы видеть столько вероятностей одновременно. Но Гвенллиан тоже была зеркалом, поэтому магия обтекала ее, не причиняя вреда, когда она прижимала ладони к одному из зеркал. Она тянулась вдаль, изучая все вероятности, и искала, искала, мечась от одной ложной истины к другой.
– Матушка, матушка, – пробормотала она. Ее беспорядочные мысли начинали мутировать, если она сразу же не проговаривала их.
А вот и мать: в этой текущей реальности, в этой текущей вероятности, в реальности, где сама Нив была мертва. Развоплощавшийся лес и мать Гвенллиан, развоплощенная вместе с ним.
Развоплощенная.
Развоплощенная.
Раз…
Издав истошный вопль, Гвенллиан сбила зеркала на пол. Внизу кто-то вскрикнул; дом просыпался. Не переставая кричать, Гвенллиан заметалась по комнате в поисках инструмента или оружия. На чердаке не было предметов, которыми можно было бы нанести хороший удар… А! Она схватила настольную лампу, вырывая шнур из стены, и с грохотом понеслась вниз по лестнице. Бух-бух бух-бух – отзывался каждый ее шаг по ступенькам.
– Артемусссс! – наполовину проворковала, наполовину прострекотала она, проскальзывая в кухню, освещенную лишь крохотной лампочкой над духовкой и тусклым серым светом из окна над раковиной. Снаружи все затянул туман, поглотив солнце. – Артемусссссс!
Он не спал; вероятно, ему приснился тот же сон, что и ей. Ведь в их венах текла одна и та же звездная субстанция.
23
лат.: клюв и когти