Страница 9 из 28
Когда Вася закончил рассказывать, дед похвалил его:
– Гринька у нас так не може гутарить.
Гринька – другой внук у деда, от старшего сына, двоюродный брат Васи. Жил в другой деревне, а учился в той же школе, что и Вася.
– Он дюже плохо учится, дедушка, – сказал Вася. – Теперь, деда, ты расскажи что-нибудь.
– А что тебе, внучек, погуторить? Разве про японцев, как я с ними воевал?
– Ну, расскажи.
Хотя Вася уже несколько раз от него слышал про эту войну, но дед любил рассказывать:
– Служил я на корабле бонбардиром. От меткого попадания моих бонб не один корабль противника ушёл ко дну. Вот за это сам адмирал в Порт-Артуре прикалывал на грудь мне хресты.
На русско-японской войне он был героем. За что получил два Георгиевских креста первой и второй степени.
Дед гордился своими наградами. Они у него висели на стенке, а когда уходил из дома, снимал их, завёртывал в тряпочку и клал в уголок на дно сундука.
В печке догорали последние головёшки. Отец, сидя на корточках, курил и пошевеливал угли кочережкой, табачный дым тянуло в поддувало. Терентий бросил в печку окурок папиросы, ещё раз помешал кочережкой угли в печи и сказал:
– А, ну-ка, Васюха, закрывай трубу.
Вася взял лежащий на припечке специально обтёсанный по размеру кирпич, обвёрнутый тряпочкой, и заложил в трубе отверстие. Тепло пошло из печки по верху, и вся изба стала нагреваться.
– Деда, – сказал он, подсаживаясь к нему поближе, – сваргань мне пенал.
– Погодь, че-то не припоминаю. Пенал! А что это за штуковина така?
– Это маленький ящичек, в который ученики кладут ручки, карандаши, грифель, чтобы они не ломались.
– Ничо себе придумал. Изголяешься над дедом. Это-ка мы с тобой завтра варганить будем, – широким беззубым ртом зевнул дед. – А сейчас давай-ка, паря, ложиться почивать.
Дед удобнее улёгся на краешке печи, а Вася залез на полати, где уже спали девчонки.
Утром он проснулся рано. Мать старшую сестру подняла ещё раньше. Она хлопотала при маленьком ночнике у печки. Мать месила в квашне тесто, а Анюшка готовила капусту, свеклу, морковь. Ведь сегодня воскресенье, и мать напечёт ватрушек и пирогов.
Вася слез с полатей, подошёл к окну и увидел, что земля вся покрылась снегом. Отца в избе не было. Старшие братья спали на печи.
– Мам, а тятя где? – спросил он.
– Рогожи складывает на санки.
Вася полез на печь, снял с шестка свои новые лапти, сел среди пола и стал обуваться.
– Ты куда это спозаранку собрался? – спросила мать.
– Тяте пособить хочу, рогожу повезу с ним к Корепину.
Он оделся и вышел на улицу. Половину рогожи отец уже положил на санки, а вторая лежала на рундуке.
– Ты пошто пришел? – спросил отец.
– С тобой поеду.
– Правильно, Васюха, неча без дела слоняться. Щас рогожу догрузим и пойдём в избу. Там, наверное, картошка сварилась. Поедим и поедем.
Когда они зашли в избу, все уже сидели за столом. Мать поставила решето с картошкой, деревянную чашку с солёной капустой и чашку с солёными грибами.
– Мы с Васюхой щас половину рогожи увезём, – сказал отец, – потом он привезёт санки, а ты, Яшка, сложишь остальную рогожу, и привезёте с ним.
– Добре, – кивнул Яков кудрявой головой.
Когда с завтраком закончили, Вася с отцом оделись и вышли на улицу. Отец впрягся в санки, а он стал толкать сзади. Санки по свежему снегу катились легко. Со всех улиц почти от каждого дома отъезжали такие же подводы с рогожей. У Мохинских ворот скапливалась очередь, а ворота ещё не были открыты. Они сложили возле крыльца рогожу, и Вася бегом с санками побежал домой. Положили с братом остальную рогожу и повезли туда же. Некоторые любопытные мужики спрашивали отца:
– Сколько же, Тереха, за неделю выткал?
– Две сотни с двумя десятками.
– Здорово, здорово у тебя дело идёт.
– У меня вся семья в работе. В школу ещё не ходят и то тянутся к мочалу. Так чем не две смены! Развернуться теперь есть где.
Заскрипели половицы в коридоре. Вот кто-то медленно спустился по лестницам. Выдвинулся дверной засов, открылись парадные двери. В толпе кто-то тихо произнес:
– Лева Бадуй идет.
На крыльце появился старик Леонтий. Приподнял обеими руками на голове шапку, немного пригнул голову, поздоровался с мужиками. Мужики тоже поприветствовали старика, а кто-то сказал:
– Долго, долго спите, дядя Леонтий. Вон сколько снегу подвалило. Надо было уже подмести возле ворот.
– Что вам, грабена мать, дня не хватит!?
«Старик взял метлу, стоящую в углу возле крыльца, и стал сметать снег с крыльца. Возле палисадника бежала небольшая мохнатая белой шерсти собака Валетко. Добежала до чьих-то санок с рогожей, приподняла заднюю ногу, помочилась и снова побежала мимо другого палисадника к задним воротам и юркнула в подворотню.
Старик открыл распашные ворота и пошёл по двору к задним воротам, выходящим на другую улицу. Взял за ошейник Валетко и посадил на цепь. Сам через другое крыльцо зашёл в дом.
Мужики, кто стоял с санками ближе к воротам, стали завозить санки во двор. Внутри дома, в коридоре на высоких столбах стояла уборная. Стена коридора, на уровне уборной была обколочена наглухо строганными досками, а снизу редко обколочена стоячими досками. На улице было слышно, что кто-то идёт по коридору, потом скрипнула дверь в уборную.
– Гей, мужики, как бы вас не замочить! – крикнула Мария Ивановна, жена Ивана Леонтьевича.
– Ничего, помочите немножко. Подрастём, – ответил кто-то».
Скоро вышел на двор Иван Леонтьевич в тёплом крестьянском полушубке. Черная длинная борода как всегда расчёсана надвое.
В одной руке у него деревянный аршин, в другой – алфавитная книжка-долгушка, в которой велась вся его бухгалтерия. Иван Леонтьевич поздоровался и сказал:
– Заждались, наверное, мужики? Ну, ничего. Мы быстро управимся.
Вышел на двор и старик Леонтий, потом сын Андрей, который заранее уже знал своё дело.
Иван Леонтьевич пересчитывал лежащие на санках десятки, измерял длину и ширину по верхнему кулю, иногда заворачивал половину десятка и просматривал в середине. Потом быстро открывал страницу лицевого счёта, делал запись принятого товара и подходил к следующим. Следом за ним шел старик и проверял почти каждый десяток в отдельности, каждый куль, проверял плотность и влажность.
Тот, кто уже сдал рогожу, сразу же шёл в склад отбирать пучки мочала на следующую неделю. Отобрав сколько нужно, подносили к весам. В складе за порядком следил Андрей. Когда с приёмом рогожи было покончено, приступали к взвешиванию мочала. Андрей вешал на скальных коромысловых весах, которые были подвешены на лёгких цепях за перекладину. Иван Леонтьевич открывал вторично страницу и смотрел, сколько тот или иной крестьянин брал мочала, сколько сдал рогожи, и сколько нужно отпустить на следующую неделю. Были и не согласные. Степан Лисин возразил:
– Мало, Иван Леонтьевич! Свешайте хоть еще один пучок.
– Ну, Господь с вами! Вы, Иван, не переработали мочала с той недели. Рогожи сдали мало. Зачем лишнего набирать? Нет, нет. То, что свешали, вези. Перечтёшь – придёшь. Свешаю ещё. Следующий!
Вася с братом отбирали мочала, сколько нужно. В этом Иван Леонтьевич их семью не лимитировал. Знал, что отец перечтёт всё. А если и останется, то оно будет в заготовке. Они уложили на санки пучки мочала и повезли домой. Отец остался для расчёта. Подводы санок снова потянулись по улицам. Кто сам из мужиков повёз мочало, у кого повезли ребятишки. Иван Леонтьевич, а за ним группа мужиков пошли в квартиру. Кто сел на лавки, кто устроился поудобнее на полу. Кому невтерпёж покурить, уселись возле печки. Иван Леонтьевич разделся и сел за стол, открыл свою «долгушку», снял со стены счёты, висевшие на гвозде. Стал подсчитывать лицевой счёт первой страницы.