Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 12

В книге Владимира Киреева помещены и другие рассказы, но более всего, на мой взгляд, ему удаются очерки, в которых, как мне кажется, и язык выразительнее, точнее, и множество наблюдений, и динамика повествования ярче выражена. Он много путешествует, бывает в разных уголках родного края, которые сохранили первозданность суровой, но богатой красками Сибирской природы. Он встречается с разными людьми, напитывается от них умения выживать в условиях этой природы, учится способности «жить, чувствовать, любить» эту землю такой, какая она есть. Да и сам он многое умеет и многое может, а любви к родному краю Владимиру Кирееву не занимать.

В книге каждый, безусловно, найдёт для себя интересное и полезное, что тронет его душу, заставит задуматься о сущем.

У Владимира Киреева большой жизненный опыт. Он много успел потрудиться: защитил диссертацию, стал членом-корреспондентом Международной Академии холода, готовится стать доктором технических наук. Его личные научные разработки внедрены в производство, он является автором более сорока научных статей, в числе которых четыре патента на изобретение и две монографии.

Такой вот он – учёный и писатель Владимир Васильевич Киреев – потомок рода Кириенкиных, обосновавшихся в Сибири в самом начале прошлого века и пустивших свои корни в самую глубину нашей прекрасной земли.

Рассказы

Вот и управились к празднику

Василию Петровичу исполнялось восемьдесят.

Проснулся он, как обычно, затемно. Накинул на голые плечи овчинный полушубок, снял с остывшей печи серые подшитые валенки и, брякнув увесистым железным крючком, толкнул скрипучую дверь.

Апрельский мороз по утрам держался за двадцать, но к обеду поднявшееся яркое солнце побеждало его, и веселая капель с шиферной крыши падала на крыльцо, дощатый тротуар, а к вечеру превращалась в сплошную наледь.

Он обошел дом, раскрыл привычно скрипнувшие ставни, обрубил зазубренным, изъеденным от времени ржавчиной топором лед у крыльца и, обив о порог валенки, вошел в дом.

Жена, Нина Васильевна, растапливала печь и уже хлопотала по хозяйству. Хозяйство было небольшое: с пяток кур да собака Пушок, привязанная на тяжелую цепь подле погреба, чтобы какой лихой человек с алкогольной или наркотической зависимостью не обчистил его и не оставил стариков на всю зиму без огородных запасов.

Было время, корову держали да парочку свиней, но теперь уже и годы не те, и здоровье, как старый кафтан, – все латается и латается, а он с каждым годом все старее и старее, да и дыр не уменьшается.

– Поздравляю тебя, Петрович, с днем рождения, – вдруг ласково произнесла жена.

Она сидела возле разгоревшейся печки на низенькой скамеечке и чистила картошку.

– Спасибо, – обрадовался хозяин, проходя к печке. Протянул озябшие руки над нагревающейся чугунной плитой, потер ладони, громко покряхтел и, повернув голову к жене, тихо завел свою привычную песенку:

– Можно и стопочку в честь праздника налить.

– Да погоди ты, – сердито отозвалась жена. – Еще не рассвело как следует, а тебе уже стопочку. Нажраться не успеешь? Люба должна подойти, может, младшенький наш, Вовка, приедет. Третьего дня, кстати, во сне кровь видела, чует мое сердце, должны подъехать. И им, думаешь, на твою пьяную рожу смотреть будет приятно?

– Да разве я так часто пью или напиваюсь?

При этих словах мужа брови ее поднялись вверх:

– А то нет? Вот бесстыжая морда твоя! – костерила жена. – Я тут пурхаюсь, готовлю, а он – выпить. Нет! – сказала она твердо.

Василий Петрович матюгнулся в сердцах, что-то себе под нос буркнул и ушел в спальню. Поправил одеяло, застелил сверху старым голубым покрывалом, взбил подушку и, сбросив тапочки, в синем трико, заправленном в шерстяные вязаные носки и натянутом поверх серой майки, улегся на кровать, беззлобно ухмыльнувшись никчемной ссоре. Одеревеневшими от возраста, плохо слушающимися пальцами покрутил ручку радиоприемника, но тот молчал. Резко стукнул по нему ладонью, и по дому разнеслась мелодия: «Миллион, миллион, миллион алых роз». Крутанул ручку влево, и радио замолчало. Взглянул недоуменно на него и опять прибавил громкость, но так, чтобы было слышно только ему одному.

Концерт вскоре закончился, потом были новости. Внимательней всего прослушал погоду, потом, надев тапочки, пришел на кухню и, уже не помня былой словесной перепалки, деловито доложил жене сводку и тут же забыл ее.

За пятьдесят с лишним лет, прожитых бок о бок, старики наизусть знали друг друга.

Нина Васильевна, выйдя вечером из дома и глядя в конец улицы на возвращающегося с работы мужа, по походке точно определяла, сколько он выпил и какое у него настроение…

В тридцать девятом Василий Петрович был призван в Красную Армию. Служил в Борзе Читинской области водителем на полуторке.

Потом грянула война. Вспоминать войну он не любил. Чего ее вспоминать?! Кровь, грязь, бесконечные дороги Ленинградского блокадного фронта. На передовую возил боеприпасы, обратно раненых бойцов. Землянки, вши, нескончаемые дожди летом и осенью. Здесь же вступил в партию.

После снятия блокады брали Кенигсберг. На всю жизнь запомнились мощные оборонительные укрепления, изрытые артиллерией и исползанные пехотой. И вот она, Победа, весной сорок пятого! Потом был Китай. Разбитая Квантунская армия. Только через год после победы над Японией, в августе сорок шестого, демобилизовался. Из Китая привез трофей – большую черную эмалированную трехлитровую кружку да с десяток медалей и орденов, украсивших молодецкую грудь.

Сразу же по возвращении в родную Николаевку женился и уехал работать в леспромхоз механиком. Поселки лесозаготовителей не были долгожителями. Два-три года – и переезжай на новое место, в нетронутую вековую тайгу.

Дети были маленькими. Вода в колодце за двести-триста метров от дома. Стирать приходилось на кухне в оцинкованной ванне, а полоскать белье на речке; летом с плотика, зимой в проруби. Снегу зимой наметало под крышу. А школа в поселке – семилетка, дальше интернат в райцентре Чебулы.

Хочешь не хочешь, а пришлось оставить таежное житье и переехать в Мариинск.

Если можно говорить о времени, то летело оно незаметно. Работал механиком в гараже. Как многодетной семье дали дом, который пришлось долго ремонтировать. Обставили мебелью, купили телевизор, завели корову…

– Слушай, дед, – прервала его мысли жена, – сходил бы ты в магазин.

– Зачем? – вставая, сердито буркнул хозяин.

– Купи к столу чего-нибудь, праздник все же, восемьдесят лет, а ума у тебя все нет, – заключила она и вышла на улицу.

Потянувшись, Василий Петрович заправил майку в штаны, нащупал тапочки, открыл шифоньер, где аккуратно на плечиках висел его темно-коричневый костюм с навешанными наградами. Это на праздничные случаи, когда перед днем Победы приглашали в мэрию или военкомат.

Рядом висела одежда, предназначенная для менее ответственных мероприятий, и повседневная, попроще, но чаще всего ходил по дому так, как он и был одет сейчас.

Тут заскрипела дверь, и в коридоре раздались шаги. На пороге показалась жена и с нею еще кто-то. Хозяин прищурил глаза, пригляделся и в коридорном полумраке узнал сына.

– Ну, раздевайтесь, – радостным голосом говорила хозяйка.

Старик дернулся навстречу дорогим людям, споткнулся на ровной половице.

– Здорово, сынок!

Неловко обнял сына и внука. Стоя в узком коридоре и загораживая дорогу, улыбался широко открытым ртом, рассматривая их с ног до головы. И ничего не нашелся более сказать:

– Какой же ты вымахал, внучек, большой! – голос его дрогнул, по щеке поползла крупная слеза. – Встретил бы на улице – не узнал. Ты только посмотри, бабка.

– Слушай, старый, ты отойди, дай людям раздеться, – ворчала жена, не забыв однако о деле. – Я тебя куда посылала?