Страница 99 из 111
-Выходит, он-таки добился своего. Вот это упорство! - восхищается Фило. - И все же дата, по-моему, неправильная. Прекрасно помню, что сам Асмодей отнес этот эпизод ко времени правления Ришелье. Но ведь уже в декабре 1642 года кардинал умер. Значит, либо руанская сцена происходила до его смерти...
- ...либо ваш Асмодей болтун и обманщик, - раздраженно перебивает Мате. - Потому что Паскаль занялся своей машиной только в конце сорокового года и, уж конечно, не мог наработать за год-полтора сорок или пятьдесят моделей, о которых распространялась Жаклина.
- Как же быть? - спрашивает Фило, теряясь под натиском фактов.
- Ха-ха! Поздно спрашиваете, любезный. Раньше надо было думать. На чердаке, в Париже. Ведь именно там пришла вам в голову злосчастная идея пригласить Хромого беса в качестве проводника. Как говорится, связался черт с младенцем... то бишь младенец с чертом. А теперь можете считать, что экспедиция наша блистательно провалилась.
- Совсем?! - пугается Фило.
- Совсем! Раз Асмодей наврал в одном месте, значит, запросто мог наврать и в другом. Следственно, все, что мы видели, не-до-сто-вер-но.
Мате демонстративно отодвигает недопитый стакан и собирается встать из-за стола. Но тут откуда-то сверху раздается знакомое покашливание, и филоматики так и застывают с отверстыми ртами. Буль и кошки тоже поднимают головы, особого беспокойства, впрочем, не проявляют.
- Кха, кха, мсье, не ожидал от вас таких рассуждений, - произносит голос, явно принадлежащий Асмодею, хотя его самого нигде не видно. - С грустью убеждаюсь, что вы понятия не имеете о том, что такое художественная достоверность. Мсье Фило, не делайте, пожалуйста, больших голубых глаз: это и вас касается. Ведь вы, как и мсье Мате, тоже полагаете, что я провалил вашу экспедицию, не так ли? Ко-ко-ко... Конечно! Вы ожидали найти во мне сухого протоколиста, а обнаружили художника, и вместо того, чтобы радоваться, горько разочарованы.
- Не передергивайте, - ворчливо перебивает Мате (в глубине души он страсть как рад хотя бы даже голосу Асмодея, но сварливый характер не дает ему в этом сознаться). - Вы прекрасно знаете, как нам понравился ваш спектакль; доказательство тому - ваша собственная записка. Но разве одно исключает другое? Разве нельзя оставаться художником, не греша против исторической правды?
- Вы полагаете, сместить или видоизменить события - значит грешить против исторической правды! - горестно восклицает бес. - Но ведь так поступали многие выдающиеся писатели, и творения их не становились от этого менее достоверными. Скорее наоборот...
- Он прав! - заступается Фило. - Вспомним Дюма. Романы его кишат живыми, исторически достоверными характерами. Но разве все описанные в них происшествия подлинны? Взять хоть пресловутую историю с подвесками. В КАКИХ-ТО мемуарах Дюма прочитал о КАКОМ-ТО письме Анны Австрийской, где она признавалась, что подарила герцогу Букингему КАКУЮ-ТО алмазную безделку. Пустячный факт разбудил воображение писателя, и безделка превратилась в великолепный эпизод путешествия д'Артаньяна в Англию. И что же? Пострадала от этого художественная правда романа? Только выиграла! Автор дал своему герою возможность блеснуть храбростью и подлинно рыцарским отношением к даме, то есть как раз теми чертами, которые так характерны для французского шевалье семнадцатого века...
-А "Сен-Мар", мсье? - подсказывает Асмодей. - Сочинение другого знаменитого француза девятнадцатого века, Альфреда де Виньи... Герой этого популярного исторического романа - подлинный участник подлинного заговора против Ришелье, молодой аристократ Сен-Мар, казненный в 1642 году. А в 1639-м, в самом начале книги, он по воле автора становится свидетелем казни Урбана Грандье - обвиненного в колдовстве священника, которого на самом деле казнили пятью годами раньше.
- И зачем же это понадобилось? - не сдается Мате. - Если автору так уж захотелось, чтобы Сен-Мар знал подробности казни Грандье, он мог сообщить их своему герою устами какого-нибудь очевидца.
- Ко-ко... Думаете, рассказ, даже самый искусный, способен соперничать с впечатлением личным? Ошибаетесь, мсье. Де Виньи нужно было, чтобы Сен-Мар видел суд и сожжение собственными глазами. Чудовищные подробности несправедливого, грубо сфабрикованного процесса против человека, имевшего несчастье не угодить Ришелье, заставляют героя возненавидеть кардинала, и это с самого начала направляет судьбу Сен-Мара в то трагическое русло, которое через несколько лет приведет к плахе и его самого. Сместив, намеренно сблизив два исторических события, автор как бы сгустил время и получил что-то вроде художественного концентрата его...
- Это что же, намек? - скрипит Мате. - Хотите сказать, что вы тоже преподнесли нам художественный концентрат?
- Э пуркуа па? А почему бы и нет, мсье? Я хоть и не Дюма и не де Виньи, но все-таки художник, что, кстати сказать, для вас весьма выгодно. Ведь будь я сухим протоколистом, разве мог бы я показать такую пропасть событий за одну ночь?
Филоматики поражены. Как! Значит, все, что они видели, заняло всего несколько часов?
- Да, мсье. И попробуйте сказать, что это не концентрат времени.
Мате, улыбаясь, поднимает руки.
- Сдаюсь! Окончательно и бесповоротно! Но с одним условием. Вы сейчас же прекращаете свои адские фокусы и появляетесь перед нами целиком.
- Вы и в самом деле этого хотите, мсье? - предостерегающе спрашивает черт.
- Да, да! Очень!
- Смотрите, как бы вам не пожалеть о своей просьбе. И в ту же секунду с верхней полки, где обложкой к зрителю стоит роман Лесажа "Хромой бес", прыгает на пол низкорослое козлоногое существо в плаще и на костылях, с головой, повязанной красным тюрбаном, из которого смешно торчит пучок петушиных перьев.
Мате отшатывается. Кто это?
- Я же говорил, мсье, - голосом Асмодея произносит уродец, поблескивая узкими, заплывшими глазками. - Вот вы и пожалели.
- Хм... Кто это вам сказал? - выкручивается Мате. - Просто интересуюсь, что с вами стало.
- Ничего особенного, мсье. Не все мне ходить в красавцах, надо когда-нибудь побыть и самим собой. Впрочем, если вид мой вам неприятен, я могу и уйти. - Он указывает на полку, откуда только что спрыгнул.