Стихотворения

Еще живет такое племя Среди лесов калифорнийских: Там люди счастливы еще. Их сердца не грызет забота, Болезнь не изнуряет тела, Леса снабжают пищей их, Ущелья скал жилищем служат, Питьем - источники долин, А смерть является нежданно. О необъятные пространства Природы мудрой! Беззащитны Вы против нашего вторженья: Повсюду проникаем мы. В моря, в пещеры и в леса, Внося насилие в те земли, Где люди мирные живут. Мы научаем их страданьям, Которые им чужды были, И незнакомым им страстям, Навеки изгоняя счастье.

IX

ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЬ САФО

Ночь безмятежная с лучом стыдливым Луны ущербной. Пробудилась ты, Глядя сквозь спящий лес на горных склонах Предвестницею дня. Твои черты Мне сладостны, пока я не узрела Лик Фатума и зло в глазах Эриний. И тут нахлынула такая грусть, Что мне уже не в радость вид природы, Когда над полем страждущим резвится Проказник ветер, что вздымает пыль И вихрем завивает до небес. В тяжелой колеснице мчится Зевс И мечет громы, бурю предвещая. В долине впору нам найти укрытье От туч, плывущих низко над землей. А мы, как стадо, наугад бежим К реке, чьи воды полны, Не думая, что нас поглотят волны.

О как прекрасен ты, покров небесный! Прекрасна и росистая земля. Увы, не для Сафо сии красоты Она обделена своей судьбой. В твоих чертогах праздничных, Природа, Привыкла быть она незваной гостьей, Любовницей, в немилость угодившей. И тщетно, думаю, очам и сердцу Посулами твоими обольщаться. Улыбку ей не шлет ни ясный берег, Ни свод небесный с пурпуром восхода. Не для нее птиц радостное пенье, И не ее приветствует листва. В тени благоуханной ив плакучих, Где берег изгибается лукой, Ступаю робко я и ощущаю, Как вдруг сырой песок Стал уходить с водою из-под ног.

В чем до рожденья провинилась я, За что ко мне неблагосклонно небо И почему фортуна отвернулась? Не зная жизни и пороков мерзких, Могла ли девочкой я согрешить? Без ласки в детстве, рано повзрослев, Я нить в веретене бесстрастной Парки. Уста мои слова невнятно шепчут, Но тайные желания сокрыты. Все в мире тайна, кроме нашей боли. Едва родившись, издаем мы плач, Горюя по утерянному чреву. Потомство, обреченное на жизнь, Питается надеждою с пеленок. Отец Олимпа дал нам дивный образ И вечное признанье за деянья Иль сладостное пенье. Но в хилом теле дремлет вдохновенье.

Умру. Плоть бренная - сырой земле, А обнаженная душа - Аиду. И там ошибки злой не избежит, Как и всегда, слепой вершитель судеб. О, ветреник и обольститель женщин, Я безответно страсть к тебе питала. Будь счастлив, как и всяк рожденный смертным. Здесь, на земле, лишь я одна блаженства Из кубка скряги Зевса не вкушала, Когда рассталась с наважденьем детства. Дни радости бесследно исчезают. Их заменяют старость и болезни, И смерти хладной неотступна тень. На смену сладким грезам и ошибкам Приходит миг, и мы у входа в Тартар, Где Персефона ждет И приготовленный к отплытью в вечность плот.

X

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

В душе не гаснет день, когда я, жгучим Огнем любви охвачен в первый раз, Шептал: "Коль то любовь - что ж так я

мучим!"

И, от земли не отрывая глаз, Ту видел лишь, что первая, невольно, Нашла в мое ведущий сердце лаз.

Увы, любовь, как жалила ты больно! Зачем зовется сладкой эта страсть, Коль в ней желаньям и скорбям раздольно?

Зачем была не чистой эта сласть, Не цельной, не сиянием, а мукой? Как удалось тоске в нее попасть?

Душа, сколь тяжкой для тебя наукой Сознанье это стало, коль одно Смогло представить все утехи скукой?

И днем являлось льстить тебе оно, И ночью, коей наше полушарье, Казалось, было в сон погружено:

Я ж, сердце, спать ложась, готовый к каре И вместе к дару, скорбен и устал, При каждом трепетал твоем ударе.

Когда ж, сражен бессильем наповал, Я закрывал глаза - гонимый бредом И лихорадкой, сон меня бежал.

Был нежной тени каждый шаг мне ведом, Средь сумрака встававшей, ибо взор За ней сквозь веки устремлялся следом.

О, трепета сладчайшего напор, Змеившегося в жилах! о, наплывы Мильонов беглых мыслей и раздор

Меж ними! Так зефир, колыша гривы Античных чащ, к речам склоняет их, А речи - смутны, долги, торопливы.

Но что, пока я кроток был и тих, Ты, сердце, об отъезде говорило Виновницы скорбей и грез твоих?

Уже меня не плавило горнило Любви: огонь питавшая струя Воздушная поникла вдруг бескрыло.

Раздавленный, прилег под утро я, Но кони, мне сулившие разлуку, Затопали близ отчего жилья.

Дрожа, терпя неведомую муку, Взор тщетный направлял я на балкон И к каждому прислушивался звуку,

Чтоб голос, если при прощанье он Из уст ее раздастся, был мне слышен, Коль остального небом я лишен.

Когда казалось уху, что возвышен Вдруг средь толпы он, бил меня озноб И трепет сердца быть не мог утишен.

Но вот тот голос, что душа взахлеб Впивала, удаляться стал, взгремели Колеса, прочь умчался конский топ.

Тогда, один оставшись, на пределе Сил, сердце сжав рукой, глаза закрыв, Вздыхая, прикорнул я на постели.

Затем бездумно стал бродить, чуть жив, Меж стен: была нема моя светлица. "Душе отныне страстный чужд порыв",

Сказал я, горькой памяти вселиться Дав в сердце, вместе с ней запрет вселя Любить другие голоса и лица.

И сердце билось, болью той боля, Какая гложет в долгий дождь нелетний, Уныло затопляющий поля.

В тебе, любовь, я, двудевятилетний, Дитя скорбей, тем меньше находил Любви, чем казнь твоя была заметней,

Чем больше становился мне не мил Мир дивный, и лужаек разнотравье, И тишь зари, и пение светил.

Любовью к красоте от жгучей к славе Любви я был избавлен: места той Уж не нашлось в душе, ее державе.

На милые занятья взгляд пустой Бросал я, их напрасными считая, Их, делавших все прочее тщетой.

Конца изменам не было и края: Любовь одна другую быстро столь Смела! Ах, жизнь и впрямь тщета пустая!

Лишь с сердцем, чей был склеп исхожен вдоль И поперек, предаться разговорам Любил я, лишь его лелеял боль.

В себя и в пол я упирался взором, Чтоб к девам - будь красива, будь дурна Лицом - не обращаться ни к которым,

Да лика без изъяна, без пятна Не замутят в душе моей, как глади Вод - ветерком гонимая волна.

И эта грусть по отнятой усладе, Грусть, что на нас наваливает груз, Былую радость растворяя в яде,