Соблазни меня(ЛП)

— К чему ты стремишься?

Он кладет вилку.

— Я хочу, чтобы искусство что-то значило.

Я смотрю на него непонимающе.

— Ты что-нибудь знаешь об искусстве?

Я отрицательно качаю головой.

— Мое знание искусства начинается и заканчивается с восхищения Моной Лизой, как одной из самых величайших картин.

— Уничтожение искусства как такового началось в 1917 году, когда невежественный дадаист Марсель Дюшан, повернул писсуар на девяносто градусов от нормального положения и назвал это искусством. На самом деле это был вызов сторонников анти-искусства. Искусство, говорил он, должна быть обоссанным, и дураки те, кто стоит на страже искусства, потому, что вот оно, он обнял писсуар и увидел всю красоту в том месте, куда следует мочиться.

Мои брови вопросительно приподнимаются.

— Правда? Писсуар считался искусством?

— Этим одним своим поступком он отвратил все искусство от стремления к прекрасному, приведя к чувству отвращения. Зрителю начинают преподносить что-то уродливое, безвкусное, угнетающее, сделанное без каких-либо технических навыков, и просят любоваться. Он должен быть интеллектуальным обывателем, а не деятелем искусства. Сделав это новым искусством мира все художники должны были повторять его эксперимент, боготворить свои собственные экскременты в виде мочи, показывать теленка разрубленного пополам, маринуемого в рассоле, выставляя его в витрине; или череп с бриллиантами, золотых рыбок смешивать в миксере или в блендере. Так что современное искусство превратилось полностью в дегенерата, единственная цель которого, опошлить все или разрушить.

— Но правда настоящая красота — редкость, и сотворить ее еще труднее. Далеко не старомодная идея, что красота может принести страдания и разрушить. Люди чувствуют и тянутся к красоте. Во всех аспектах нашей жизни мы поклоняемся красоте: в виде людей, моды, фотографий, домов, природы, фильмов. Я могу сказать, что мы одержимы красотой. У меня совершенно простая цель. Я хочу создать будоражищую, ужасающую красоту.

Я смотрю на него, на его страсть, с которой он мне рассказывает. Он выглядит очень красивым, даже больше, чем я думала. В этот момент, когда он говорит, я восхищаюсь им. Я, наверное, так же отношусь к цветам? Возможно. Нет. Наверняка нет. Я люблю цветы, но легко могла бы жить без них. Я совершенно не заморачиваюсь по поводу лучшего предложения работы, потому что полностью счастлива составлять букеты, конечно, не самые лучшие, которые могла бы сделать. Я никогда не разрушу эту посредственную договоренность. Сепфора убьет меня, если я попытаюсь это сделать. Он, напротив же, стремится сотворить что-то великое, и похоже он будет пытаться, пока не сделает это.

— Ты действительно любишь искусство, не так ли?

— Искусство — это единственное, что помогает мне уйти от всего этого дерьма. Можно забрать все мое имущество, но никто не сможет у меня отнять мое искусство.

— Так как же ты зарабатываешь деньги на жизнь?

— У меня есть небольшая сумма денег, оставленная мне, Блейк управляет ими, — и у него на лице появляется безучастная маска, мне становится жаль, что я спросила его о деньгах. Он был прекрасен, когда говорил об искусстве.

После ужина мы загружаем посуду в посудомоечную машину, и Вэнн кормит Смита. Затем он поворачивается ко мне.

— Готова поэкспериментировать?

Я ухмыляюсь.

— Похоже мне стоит выйти за дверь.

Он хватает меня за руку и бежит в спальню, смеясь, там он останавливается.

— Я хочу стриптиз.

Я начинаю снимать мой топ и от этого начинаю смеяться. Это просто не для меня.

— Когда ты разденешься, у меня есть план. Не выпендривайся.

— Вот тебе легко говорить, ты не раздеваешься так.

— Хочешь, чтобы я устроил тебе стриптиз?

Я прыгаю на кровать и кладу руки за голову.

— Дамы и господа, Вэнн Вульф будет раздеваться прямо сейчас.

Глядя мне в глаза, он хватается за низ футболки и тянет ее через голову, голова возвращается в исходное положение грациозно и вызывающе. Я свищу. Игнорируя меня полностью, он снимает свои ботинки и отбрасывает их в сторону. Я поднимаю бровь, чтобы отвлечь его, но он только улыбается и кивает, как бы говоря мне, что разгадал мою игру.

Носки идут вслед за ботинками, по одному летят в сторону. Потом он разводит руки, разворачивается в пол оборота, играя мышцами на торсе, и расстегивает коричневый кожаный ремень, медленно вытягивая из петель, позволяя ему намотаться на палец. Вы думаете, что я умираю от смеха, держась за живот, нет, потому я нахожусь в плену, я заворожена этим действием.

Перед глазами у меня стоит одна картинка, как он погружает свой член глубоко в меня.

Он расстегивает кнопку, затем молния опускается вниз, появляется выпуклость в белых трусах. Выцветшие джинсы начинают сползать вниз, ниже, еще ниже. Моя киска тихо всхлипывает. Он поворачивается ко мне лицом, в нем не видно не позерства, ничего. Просто стоит, выжидая, как пантера, в своих боксерах. Я стараюсь отыскать недостатки. Он слишком широкий? Нет. Его бедра слишком узкие? Неа. Волосы слишком длинные? Возможно. Но в итоге все несовершенства, как будто предназначены подчеркнуть все его совершенство, и я чувствую трепетание возбуждения. Неудержимая невероятная вибрация проносится по моему телу, парализуя. Я знаю, откуда она начинается, она проносится по моим конечностям и врезается прямо между ног, находясь в ожидании, словно убийца.

— Чего ты ждешь? Сними их, — мой голос какой-то хриплый и мурлыкающий.

Он неожиданно прыгает на кровать, напугав меня, я совершенно не интеллигентно визжу.

Он опирается спиной о подушки, закинув руки за голову.

— Некоторые вещи надо заслужить.

Прилив чистого вожделения наполняет меня, дрожь накатывает какими-то волнами

— Я не шучу, — говорю я и снимаю его нижнее белье.

Его глаза поблескивают от возбуждения. Как попугай, которому предлагают арахис, я облизываю его член, словно тающее мороженое, снизу-вверх. Он толстый, соленый, бархатистый на моем языке, мне нравится. Не содержащий калорий. Это ментальная татуировка. Голос в моей голове – «Сохрани его свет и сексуальность, Сугар». Я обхватываю его губами и кружу языком вокруг головки.

— Я хотел бы быть твоим ангелом.

Для меня его слова тяжелы.

— Почему?

— Сделать так, чтобы ты увидела и поняла.

— Что увидела?

— Не берите в голову. Мы не на одной волне.

Ну вот и прекрасно, я не хочу ни о чем говорить, потому что в моей киске происходит просто шторм, пытаясь найти выход.

Затем я возвращаюсь, чтобы бездумно сосать большой, солоноватый бархатный ствол. Он переворачивает меня и начинает делать свое дело, освобождение приходит, словно полное умопомешательство, причем в большом количестве.

Чао, всем.

22.

«Я мечтаю рисовать, и я нарисую свою мечту».

Винсент Ван Гог

Когда тебя накрывает жуткое чувство голода, то трудно устоять. В тот день по дороге к Вэнн я ощущаю жуткий голод. Я прибавляю скорость идя к Tesco, хватаю две пачки чипсов в газетном киоске по пути, потому что не в состоянии ждать слишком долго, мне необходимо что-то засунуть себе в рот. Я со свистом проношусь по супермаркету, испытывая полную панику, сваливая в свою корзину все, что угодно, на что падает глаз. Теперь, как мне кажется, у меня есть все. Я имею в виду все.

Пожилая женщина на кассе, улыбается доброй улыбкой.

— Вечеринка?

Схватив свой пакет, я просто несусь в апартаменты Вэнна. Я вхожу и пытаюсь успокоиться. Он работает наверху, и я знаю, что не спуститься вниз еще несколько часов. Я сажусь в столовой за столик и, открыв свой тайник, я начинаю выхватывать первое, за что цепляется рука. Быстро, как будто я несусь куда-то, набивая рот, почти не жуя заглатываю. После соленого следует сладкое, сладкое заедается соленым, соленое и за ним сладкое. Я устраиваю гонку с едой. Быстрее. Быстрее. Когда я почти набила себе живот, я отваливаюсь на спинку дивана. Мои глаза падают на еду, оставшуюся на столе. Похоже внутри меня еще много свободного места. Я балую себя снова едой. Пока я не набиваю себя так, что даже не могу дышать. Я прислоняюсь спиной к дивану. Паника проходит...