Начало Водолея

Что-то потревожило Моисеева перед восшествием на трап самолета, и он стал чихать, с каждым чихом вспоминая народные приметы: "Чихнешь в понедельник натощак - к подарку, во вторник - к приезжим, в среду - к вестям, в четверг - к похвале, в пятницу - к свиданию, в субботу - к исполнению желаний, в воскресенье - к гостям".

Какой был сегодня день недели - Моисеев не вспомнил. Сказался, видимо ажиотаж перед поездкой.

Пришел он в себя только в громадном ИЛ-86, да и то не сразу, хотя самолет своей огромностью был сродни огромному Моисееву, а тогда только, когда принесли ему на подносе первую порцию самолетного халявного виски. Моисеев взял стаканчик сперва для Нестерова, сидящего у окна и невзначай задремавшего, но до полковника его не донес, а стереотипно подумал: "Устал полковник", - и с радостью, не рискуя будить коллегу: "Намается еще в командировке", - под этим зыбким, но вполне благовидным предлогом отправил стаканчик себе в рот. Второй стаканчик он пригублял уже по праву, третий и четвертый попросил для себя и Нестерова как добавку и конечно же выпил сам.

После чего он почел себя вправе дремать уже до самой Ирландии и очнулся только после того, как самолет стал снижаться.

Он с неудовольствием обнаружил, что рассвет еще не наступил и поэтому в иллюминаторе ничего не видно; а так хотелось воочию убедиться в том, что западное побережье Великобритании действительно напоминает рыло свиньи, как оно и нарисовано в географических картах.

Когда над дверью салона загорелась надпись "Ноу смокинг", Моисеев с тоской подумал, что смокинга у него нет.

Отвлекла его стюардесса, юбка которой заканчивалась примерно там, где начиналась буйная фантазия ответственного секретаря, автора бессмертного романа "Начало Водолея", но последний был слишком голоден, поэтому, быстро съев принесенную этой милашечкой снедь и распихав что попало по карманам, вовсе не заботясь: джем то был или пакетик с молоком, или, может, даже упаковка с ножом и вилками, Моисеев, заметно приободрившись. готов был начинать борьбу с империализмом хоть на ирландской земле, а хоть даже еще и в воздухе.

В Ирландии по выходе из аэропорта ин оказался в огромном холле-магазине, где было столько всего, что консервативный Моисеев, сказав только: "Этого не может быть", тупо уставился на большие аэродромные часы и просидел так битый час в ожидании объявления посадки на рейс.

Нестерова он не замечал, да полковник особенно и не "светился", говорить им все равно было пока не о чем. Оба были сонными, поскольку рейс был утомительным.

И только когда уже снижались над Канадой, перед которой Моисеев снова, и теперь уже по традиции, выпил четыре стаканчика виски, ответственный секретарь вспомнил, что летит он в Соединенные Штаты, и притом по делу, известному пока только одному Нестерову.

Но он ошибался, и Нестерову тоже ничего пока известно не было. Кроме разве что того, что влекло его в Штаты исключительно чувство интуиции и подсказка Морони о том, что это надо было сделать. Он сомневался. в то время как Моисеев уже чувствовал себя героем и снисходительно поглядывал на других пассажиров, словно говоря им: "Вот, смотрите, это я - Моисеев, лечу, чтобы разорить империализм и спасти Россию".

Через проход от него наискосок сидела прелестная девочка, и портило ее прелесть, по мнению хмельного Моисеева, только одно - недостаточная восторженность, с которой она воспринимала его здесь присутствие.

В Канаде ответственный секретарь решил развеяться и зайти все-таки в стереотипный "паршивенький" аэродромный магазинчик, но как раз тут ему это не удалось. Магазинчик был закрыт. "Запад гниет с той же скоростью, с которой мы приближаемся к коммунизму", - подумал он и, злобно достав из кармана недоеденный коржик, стал откусывать от него тут же, в общем зале ожидания, и, откусывая, не заметил, как подошел к нему Нестеров, неся стакан с пепси. Пока Моисеев открывал его - стакан был запечатан, - объявили посадку.

На стоянке самолетов в Канаде, в аэропорту, название которого он пока не мог запомнить, Моисеев увидел странное зрелище. Несколько человек в форме советских летчиков тащили к крылу нашего - его - самолета какой-то огромный резервуар, вытащенный с превеликим трудом из того же самолета. Открыв его, они принялись переливать в самолет горючее.

"Свой бензин возим, - подумал Моисеев, - наверное, он лучше зарубежного". И был прав, потому что, как известно, своя ноша не тянет.

А больше он уже ни о чем не думал, а только подремывал до самого Нью-Йорка, теша себя мыслью, что две капиталистические страны он уже посетил... И ничего особенного в них не заметил. Нестеров не спал и смотрел в окно.

- Слушайте, Моисеев, - вдруг сказал он, - вам не кажется, что есть какая-то фатальность в нашей поездке. Я не говорил вам, но почему-то в эту поездку мне рекомендовали именно вас.

- Может быть, это потому, - сказал Моисеев, преисполнившись достоинства, - что меня кто-то увидел на Манежной площади с транспарантом: "Демократы, дайте поесть!"?

- Может быть, - согласился Нестеров, думая о своем, - но скорее потому, что вы будете свидетелем моего провала и все потом расскажете. У вас хорошая память запоминайте.

Память у Моисеева в самом деле была превосходная. Он помнил не только где, что, с кем и когда он выпил, но даже мог воспроизвести объявление в ирландском аэропорту, гласящее о том, что общественные уборные здесь бесплатные.

...Аэропорт "Кеннеди" встретил журналиста и милиционера восторженно. Моисеев сразу увидел газетный киоск, где продавались издания всех стран, и буквально прилип к нему. У него даже не возникло при виде его желание опрокинуть его на землю. Немного его, правда, опечалило то обстоятельство, что в киоске не было его собственной газеты, но он отнес это к односторонности политики Буша и решил, что скоро, очень скоро наступят такие времена. когда его газета будет главной на свете, памятник товарищу Лигачеву будет торжественно установлен в Манхэттене, а Нью-Джерси будет переименован в Ново-Дзержинск.

И еще он подумал, что он - Моисеев - здесь как раз для того, чтобы приблизить это благодатное время.

В Брайтон-Бич друзья нашли приют в крошечном номере гостиницы, больше походящей на ночлег, чем на жилую комнату.

- Если вы были на Брайтон-Бич и у вас там ничего не украли, значит, вы не были на Брайтон-Бич, - сказал какой-то прохожий, но Моисеев и сам знал, что шляпа, которую он уже где-то оставил, - следствие одесских традиций, перенесенных сюда.

Утром, чуть свет, рано просыпавшийся Моисеев отправился изучать окрест, а Нестеров ушел по делам. Вскоре за обоими пришла машина и довольно долго ждала и того и другого.

Нестеров припоздал, поскольку дело, по которому он отлучился, оказалось серьезнее, чем он предполагал, а Моисеев - потому, что заглянул нечаянно в бар и там на все данные ему Нестеровым деньги выпил столько молока, сколько весил сам.

Нестеров еле скрывал раздражение, а Моисеев был доволен: во-первых, потому, что напился вволю своего любимого лакомства, а во-вторых, потому, что познакомился с хозяином забегаловки, быстро в тот день разбогатевшим на продаже природного напитка.

Но было еще и, в-третьих.

Моисеев чуть не попал в книгу рекордов Гиннеса, просидев в уборной бара без малого три часа безвылазно, отбивая атаки и притязания других посетителей.

- Моисеев, - спросил Нестеров, когда оба уселись в машину, - вы религиозный человек?

Вопрос был более чем неуместен, поскольку Моисеев религиозностью и не пах.

- Нет, - просто ответил ответственный секретарь, - а почему вы спросили?

- Потому, - ответил ему полковник, - что история, которой мы занимаемся, уходит своими корнями в мало изучаемую у нас науку, а малоизучаемую оттого, что она, на первый взгляд, тесно смыкается с религией. И вот вы-то мне и нужны в качестве субъекта, который бы не отрицал с ходу все и вся, а отправился бы, к примеру, в синагогу. где поговорил бы там с раввином. Нам сейчас, независимо от того, верите вы в провидение или нет, необходимы мнения и даже советы всех тех, кого мы еще недавно именовали "опиумом для народа".