Бриллиант

Провидец указал мне путь и теперь показал мне того, кто предназначен, чтобы разделить мое будущее. И все, что я должен сделать, найти обоих: бриллиант для него и этого ребенка для себя…

Когда я вернулся домой, я был вымотан, но на отдых не оставалось времени. Кампания привела свои дела в движение, и кажется, что сегодня вечером Уиллоуби и я будем вместе обедать с Махарани. Уиллоуби талантливый хирург и к тому же шпион, точно так же, как и я, хотя и достаточно обаятельный. Правда, на мой вкус, он слишком хорош. Мы должны быть внимательны к ее проблемам, выслушивать ее жалобы относительно личных сроков соглашения, но при этом тайно оценивать, затевает ли она еще один заговор, чтобы восстановить потерянный трон ее сына. Даже на расстоянии она все еще надеется заразить его молодой рассудок своими амбициями, напомнить ребенку про его великое имя — потери она принять не может.

Тайно у меня возникли симпатии к ней именно по этой причине, так как теперь мои амбиции связаны с ее собственными. Мы оба желаем возвратить священное имущество Пенджаба, его верховный символ, Гору света, похищенный Британией.

Маленький Дулип, по большому счету, становится настоящим английским джентльменом, даже собирается принять христианство, хотя я надеюсь, что эти новости не достигли ее ушей, иначе наши барабанные перепонки сегодняшним вечером лопнут от ее криков и проклятий. Этот язык может поразить кого угодно, так же, как и совратить!

Но она выглядит безмятежной, и ее стол великолепно накрыт. Палата заполнена душистыми цветами.

Музыканты играют прекрасные мелодии на индийских барабанах и саранге. Беседа, которую я перевожу для Уиллоуби, он действительно плохо знает язык, весьма хитра и остроумна, тонко продумана, полна лжи и истин. И сегодня вечером она, должно быть, надела все драгоценные камни, которые у нее имеются, длинные нити жемчуга, вереницы изумрудов и рубинов. По ее изящно вышитым шелковым одеждам до талии спадают длинные темные волосы, великолепно пахнущие. Золотые змеи обвивают ее смуглые запястья, и гладкая плоть ее нежных рук сверху украшена тонкими серебряными браслетами. Ее лицо прекрасно, даже теперь она все еще крайне привлекательна. Говорят, в юности она очаровывала при дворе всех, и даже ее муж, известный старый лев Пенджаба, очень старый и дряблый, с уродливыми полуприкрытыми глазами, с его склонностью к гибким прекрасным мальчикам… даже он был очарован ее красотой. Ходили слухи об ее аморальной безнравственности; разговоры, что Дулип вообще не от ее мужа, а от одного из ее наиболее ловких любовников, в то время как Лев, который давно перестал рычать и теперь лишь мурлыкал и облизывался, пуская слюни, откинувшись на спину и наблюдая.

Этим вечером она была очаровательней, чем когда-либо, обольстительно расположившись напротив меня, оставляя след сладких, мускусных духов, подавая пищу из своих собственных рук. Знает ли Уиллоуби, что это честь?

Он не сможет хорошо работать на этой земле, если не приспособится, сидя там так напряженно и изображая улыбку на своем чопорном английском лице. Она предлагает ему свою трубку еще раз, но он только оскорбляет ее своим ханжеским отказом, хотя он действительно любит густые, клубящиеся напитки, которые никогда не подходили мне. Она предлагает ему еще, ее губы застывают в широкой холодной улыбке. Она поднимает прохладный палец, чтобы погладить мою щеку, и ласкает там горячую от напитка плоть, говоря свое прощальное до свидания. И этой прекрасной, но смертельной улыбкой она предупреждает меня быть осторожным, шепчет, что кампания более не доверяет мне; они стремятся разоблачить меня при помощи шпионов вроде Уиллоуби. Я говорю, что она не должна беспокоиться о моей безопасности… если они заберут ее или ее сына, я смогу гарантировать, что об их цели никогда не забуду.

Уиллоуби абсолютно пьян! Вернувшись в свою комнату, он качается, спотыкается, не может даже прямо смотреть и зажечь лампу. Я оставляю его сутулиться на стуле и помогаю снять тяжелый теплый жакет. Он поднимается и приглушенно вздыхает, указывая пальцем на фотокарточку, настаивая, чтобы я посмотрел на его жену и ребенка. Я тороплюсь в кровать. Но тем не менее, переборов скуку, беру со стола гладкую блестящую карточку. И тогда я замираю, мой разум пустеет, мои губы безмолвны, поскольку я уже видел одно из этих лиц.

На задней части есть надпись «От вашей любящей жены Ады и любящей дочери Алисы». Алисе шесть или семь, она в том самом возрасте, в котором должен быть мой ребенок, живущий в Англии.

Я оставляю Уиллоуби. Утром он будет в порядке. Нет никакой спешки, чтобы срочно отправлять наши донесения. Сегодня вечером есть другие дела, которые нужно обдумать.

Но когда утром я возвращаюсь, он уже мертв! Его слуга плачет, убирая кровяные плевки с пола и вытирая запятнанное слизью лицо своего хозяина. Здесь висит мерзкое зловоние рвоты, ужасный затхлый запах смерти. Врач настаивает, чтобы я вышел. Брюшной тиф быстро распространяется по лагерю. Но на выходе я ловко и незаметно беру фотокарточку, все еще лежащую там на столе, и прячу ее глубоко в свой карман на будущее, когда возвращусь в Англию и найду ее…

…И теперь его слова пропали, и другая я, настоящая Алиса, вырвалась на поверхность, освобождаясь от этой власти. Оплакивая своего бедного отца, глотая воздух в этой жаркой темной комнате, я услышала гудение мухи, оказавшейся в ловушке между ставнями, и почти вообразила, что попала в настоящие тропики, где насекомые составляют часть постоянного музыкального жизненного фона. В то время как жужжание продолжается, я нащупываю свой путь назад к водянистым краям слегка колеблющегося сознания и с глубоким вздохом наконец полностью высвобождаюсь.

Моя голова лежала на мягкой, пропитавшейся потом подушке. Мои глаза, не мигая, смотрели в темноту. В серых сумерках рассвета темные волосы Тилсбери на белой простыне казались черными. Как странно, что прежде я не замечала серебристые пряди, появившиеся на его висках.

Мое сознание все еще было переполнено горем, красками и жаром воспоминаний. Едва способная думать о моем отце, умиравшем в одиночестве и муках, я вспомнила слова Дулипа на вечеринке, когда он передавал Тилсбери сообщение своей матери и говорил об убитом друге. В своем сне в зеленой комнате я наблюдала смерть своего отца. Я видела, как Тилсбери разорвал то изображение, высокомерно бросив обрывки на пол. Но в этом сне он держал его. И теперь он сказал:

— У меня все еще есть то изображение. Я дорожу им, Алиса. Оно все еще взывает ко мне. Ты все еще зовешь меня. Ты видишь, что это была всегда ты, даже в детском возрасте.

— Если это так, — спросила я напрямую, — это вы убили мою мать? — Этот нереальный момент казался более интимным, более близким, чем любой другой, который был между нами прежде.

— Нет. Ада была хорошо знакома с наркотиками, уже когда мы встретились. Когда она узнала о смерти твоего отца, ей назначили снотворное, помогавшее ей забываться, с тех пор морфий стал ее самым дорогим, самым верным другом. Со мной или без меня, она в конце концов довела бы себя до могилы. Это был только вопрос времени. Любовь между нами не планировалась, все, что Ада желала, было уколоться. Это стало движущей силой и источником ее существования. Но ты понимаешь, что, когда она приехала и сказала, что ты ждешь ребенка, я должен был действовать быстро, должен был найти какой-то способ держать ее в неведении, рядом, поскольку, таким образом, она не проболталась бы о заговоре. Я нуждался в вас обеих для нашего будущего. Так, когда твоя мать приняла свое прекрасное решение, это казалось самым прагматичным, наиболее удобным для нас всех в то время… Я согласился, не раздумывая, вообразив, что разберусь с последствиями позже… как только мы все окажемся в Нью-Йорке.

— Вы заблуждаетесь относительно моей мамы, — ответила я. — Я полагаю, что она действительно любила вас. Она видела нас вместе в день свадьбы. Вы знали об этом? Разве вы можете сказать мне, что это открытие не имело никакого отношения к ее смерти? И теперь, разве вы не стремитесь сделать меня точно такой же, превратить в наркоманку, зависимую от ваших желаний!