Бриллиант

— Мне просто было интересно… Извини, как твое имя… Ты знаешь, где может быть Уильям? Он сейчас дома?

— Я Элен, мэм, — ответила она, все еще стесняясь посмотреть мне в глаза. — Уильям в настоящее время отсутствует.

— Очень хорошо… Ты, должно быть, знаешь, он надолго ушел?

— Приблизительно на час, мэм, не больше. Он отправился в город, чтобы купить некоторые вещи для мистера Тилсбери.

— Спасибо, — я улыбнулась, обрадовавшись такому ответу. — Можешь теперь идти, Элен. Думаю, что мне нужно немного отдохнуть. Пожалуйста, проследи, чтобы никто не тревожил меня.

Когда она возвратилась вниз, я на полпути вверх по лестнице остановилась, обрадовавшись, что услышала пение Нэнси и плеск текущей воды. Она, наверное, купала Адама. Возратившись в прихожую, я встала в дверном проеме кабинета Тилсбери, надеясь сразу услышать, если Уильям поднимется по ступеням. Если бы он случайно вошел через заднюю дверь и неожиданно застал меня врасплох, то я могла бы всегда притвориться, что искала своего мужа, забыв, что он вышел, цинично разыграв расстройство и смятение.

Дверь кабинета была закрыта, но не заперта, и, медленно повернув ручку, я толкнула дверь, услышав болезненный стон стержней, заставивший меня скорчить гримасу и съежиться. Но достаточно скоро я оказалась внутри, снова прикрыв дверь и скрывшись из вида любого человека, оказавшегося в прихожей.

Оглядываясь, я увидела тяжелые книжные шкафы из красного дерева, полностью занимавшие две стены, заполненные томами в кожаных переплетах, периодическими изданиями и книгами с тайным или более общим содержанием по беллетристике и поэзии, томами классических мифов, книгами по истории, географии и рассказами о путешествиях, и даже медицине. В любое другое время, если бы моя голова не была занята печальными и грустными мыслями, я, возможно, задержалась бы здесь на долгие часы, погрузившись в изучение этого собрания. Но сегодня мое внимание было сконцентрировано только на одной вещи: на маленькой черной печати.

Напротив двери возвышался серый мраморный камин, покрытый бархатом цвета ржавчины. На нем громоздились пепельницы, глобус, маленькие хрустальные шары, гравированные медные часы и стеклянный купол, внутри которого находилась большая угольно-черная ворона, чересчур слащавая и уродливая. Ее темный открытый клюв издавал свист; золотые глаза вспыхивали, глядя на крошечную коричневую мышь, лежавшую у ее лап, навечно застывшую в момент испуга перед тем, как быть съеденной. От этого зрелища я вздрогнула.

В глубоких углублениях с двух сторон от очага были встроены два высоких крепких буфета, каждый с замком и цепью. Перед ними стояла пара одинаковых сильно потертых коричневых кожаных кресел. Напротив стены, загроможденной полками, находился зеленый бархатный шезлонг, усыпанный старыми газетами и несколькими порванными конвертами, там также лежала трость Тилсбери с серебряным набалдашником и черная шапочка для похорон, упавшая на пол.

Его стол был размером почти во всю ширину этой комнаты, высотой чуть ниже окна. Ряд сырых, необработанных драгоценных камней неясного тусклого цвета выстроился в линию на маленькой полке над ним, а на самой зеленой кожаной поверхности находилось множество эмалированных и серебряных ручек, банок с чернилами, пресс-папье, ножей для бумаги и луп. Несколько листов бумаги были неаккуратно сложены, среди них, хотя я пыталась отвести взгляд, я увидела свидетельство о смерти мамы. Кроме того, я нашла множество банковских книжек и чеков, все со счетами на разные имена, истинный след финансовой интриги, и больше всего, как я предположила, они скрывали источники компенсации, которую он, конечно, получил в обмен на бриллиант.

Наконец на маленьком медном подносе для писем я заметила пять или шесть печатей для писем и, аккуратно взяв одну, спрятала ее в глубокий карман своей юбки. Затем, не оглядываясь, я быстро покинула эту комнату. Мне показалось, что эта задача оказалась слишком легкой, и широко улыбалась своему успеху. Возвратившись к бюро в гостиной, я взяла ручку и немного бумаги и затем отправилась в свою комнату, где начала писать.

Сначала я написала очень короткие сообщения.

Мои дорогие кухарка и мистер Моррисон, я не могу выразить радость, которую вы доставили мне, придя на похороны мамы. Я знаю, как довольна она была бы, узнав, что вы присутствовали там, чтобы в последний раз с ней попрощаться. Пожалуйста, не волнуйтесь обо мне, поскольку я, как вы видели, нахожусь в очень хороших руках мистера Тилсбери, и, хотя трудно продолжать жить без мамы, вы можете быть уверены, что мой муж заботится о моем здоровье и благосостоянии.

Я надеюсь, что у нас будет возможность встретиться еще раз, прежде чем мы с мистером Тилсбери уедем, чтобы начать новую жизнь в Америке. Но если не сможем, тогда я говорю прощайте, искренне надеясь, что мы все-таки увидимся.

Фамилию я не поставила. Написать Уиллоуби я больше никогда не смогу, а Тилсбери — не поднимается рука.

Затем я написала второе письмо настоящему адресату своего письма.

К своему глубокому стыду и сожалению, я прочитала твое письмо только этим утром, и в то время как ты ждал снаружи, в темноте я лежала здесь в своей комнате, одна, мучаясь от бессонницы, и не знала, что ты был рядом.

В скором времени, я надеюсь, мне будет позволено увидеться здесь на Парк-стрит с Моррисонами. Я хочу известить их об этом при условии, что это письмо мне разрешат отправить, а письмо к тебе я спрячу между его листками. И если ты читаешь его теперь, мой план оказался успешным.

Тилсбери решил, что мы очень скоро уедем в Америку, умудрившись подделать бумаги, доказывающие, что я являюсь его женой (хотя он женился на маме), что Нэнси, которая была также там в церкви, могла бы засвидетельствовать… если бы захотела. Теперь я полностью под его контролем, будучи несовершеннолетней, не имея никаких собственных средств. Случилось то, чего ты боялся, хотя никто не мог представить себе способ, которым это будет сделано, я имею в виду преждевременную смерть моей матери. Есть и другой вопрос, который причиняет мне боль, когда я говорю об этом. Теперь я тоже мать, если ты можешь вынести эти слова. Я назвала ребенка Адамом, и Нэнси очень помогает мне заботиться о нем.

Если, выслушав это тяжелое признание, ты все еще желаешь видеть меня, я могу подумать только об одном пути, но даже и он сомнителен. Но если Моррисоны помогут и пригласят к себе на Бэсли, то есть шанс, что он мне позволит поехать, хотя, скорее всего, конечно, меня будут сопровождать, поскольку мне нельзя выходить одной. И если бы все удалось, я могла бы притвориться, что у меня жар или обморок, что-то, чтобы суметь выйти одной… так, чтобы мы с тобой смогли бы недолго побыть вместе. Только мы должны действовать очень быстро. У нас в запасе очень мало времени. При мысли о нашей встрече у меня на глаза наворачиваются слезы, и я боюсь, что мы никогда больше не увидимся. Хотя, если Бог действительно существует, в чем я начала сомневаться после событий прошлого года, тогда, конечно, Он должен уравновесить мучения, которые я испытала, и наградить меня еще одним моментом встречи с тобой.

Если Моррисоны беспокоятся обо мне, что, я знаю, так и есть, тогда, возможно, они помогут… но они должны сначала подумать и о себе и поступить так, как будет лучше и безопаснее для всех.

Пока я могу только ждать и надеяться.

Убрав это письмо в карман юбки, где оно оказалось бок о бок с маленькой, драгоценной печатью, и спустившись вниз с запиской Моррисонам в руке, я прошла через прихожую и внезапно подумала о том, могла ли я сбегать к почтовому ящику прямо сейчас. Мне осталось только написать на конверте адрес, поставить черную печать и оставить дверь немного приоткрытой. Я поняла, что сбегаю туда и обратно в мгновение ока. Я стояла, раздумывая, набираясь храбрости и слушая тяжелые удары старинных часов, каждая взвешенная секунда которых беспокоила и ободряла меня… но когда я наконец дернула за ручку, то обнаружила, что дверь заперта — без ключа я не смогла бы выйти.