Бриллиант

Я не могла молиться и петь гимны, опасаясь, что из моего рта вырвется крик, и было ли это из-за потери моей матери или моей свободы… я не могу сказать, что тогда казалось мне хуже. Таким образом, я плотно сжала губы, так, как того и хотел Тилсбери. Оказавшись снова снаружи, моргая от яркого резкого света, я наблюдала, как мамин гроб помещают обратно на место, в катафалк. Тилсбери был рядом и беседовал с двумя своими мерзкими друзьями, и затем, когда приблизился священник, я отошла в подъезд, чтобы вслепую обменяться рукопожатиями со всеми, кто того пожелал, я почти не слышала банальных слов утешения. Я слишком хорошо знала, что все они думают, в особенности мисс Миллер, явно шокированные моим столь неожиданным, несвоевременным союзом с их дорогим мистером Тилсбери. Я была рада, когда меня нашли Моррисоны и встали рядом со мной, защищая.

— Дорогая Алиса, — сказала кухарка, сжимая мне запястье. — Мы тосковали без тебя и твоей дорогой мамы. И теперь еще и это! Сегодня, несомненно, самый грустный день для нас всех. Как мы можем выразить свое сочувствие? Как это ужасно — пищевое отравление! Подобного никогда не случилось бы на Кларэмонт-роуд!

— Как ты, моя девочка? — из слезящихся синих глаз ее мужа полились слезы. — Немного похудела, так же, как и я! — хотя он по-прежнему еще шутил, я видела, что он действительно сильно похудел, превратился в тень того человека, с которым мы делили рождественский завтрак. Его живот стал намного меньше, а кожа на лице, как и его одежда, свисала глубокими складками; зубы и глаза казались слишком большими и какими-то неподходящими для него.

— Мистер Моррисон, возможно, ты отойдешь и дашь мне сказать пару слов.

Кухарка оттолкнула своего мужа, кивая на Тилсбери, беседа которого со священником, казалось, подходила к концу. Он, исполняя роль моего «мужа», принимал стандартные слова соболезнования, в то время как кухарка, глядя ему вслед со скрытым презрением, спокойно сказала:

— Алиса, моя дорогая, какой позор, что Нэнси сегодня нет здесь.

— О, ей нездоровится, она осталась на Парк-стрит… но она приехала, если бы могла, я уверена.

Я лгала, но как я могла сказать о ребенке?

— Ей должно быть стыдно, вот что я думаю. Она обязана быть здесь.

Скоро кухарка забыла о служанке, и ее лицо снова стало доброжелательным.

— У меня есть кое-что для тебя, но мы должны быть осторожными, — и, оглянувшись по сторонам, она достала из кармана маленький сложенный листок, быстро вложив его мне в руку, и плотно закрыла мои пальцы вокруг него: — Теперь убери. Обещай мне, что ты будешь держать это в тайне. Прочитай его позже, когда останешься одна. — Теперь она перешла на шепот: — Я слышала кое-что, Алиса, и хотя я бы предпочла, чтобы это было иначе, кажется… кажется, что мои худшие опасения все-таки оправдались…

— Что вы услышали, от кого? — прервала я, встревоженная, что Тилсбери мог подумать, что я проболталась.

— Хорошо, там в церкви, тебя назвали миссис Тилсбери, я поняла, что вы женаты! Я не могу прийти в себя! Полагаю, мистер Тилсбери ожидал услышать от меня поздравления. Хотя я всегда думала, так же, как и остальные, присутствующие здесь сегодня, что он женится на твоей матери. Он всегда был темным и, похоже, во всех смыслах!

Она странно посмотрела на меня, как будто ища какое-то оправдание в моих глазах, но я смотрела в сторону, наблюдая, как мистер Моррисон безнадежно пытается завладеть вниманием Тилсбери, так жеманные Миллер терпеливо дожидались своей очереди и, конечно, должны были задержать своего героя на несколько мгновений дольше. Но Тилсбери проигнорировал их, отвернувшись, чтобы побеседовать вместо этого с гробовщиками, бросая через маленькую толпу присутствовавших тревожные взгляды, предположительно разыскивая меня. Затем он поднял руку, чтобы вызвать экипаж.

— Вижу, что я должна торопиться, — сказала кухарка быстро. — Мы с мистер Моррисоном все еще живем здесь, в Виндзоре, на улице Бесли, семьдесят шесть. Помни об этом, на случай если будешь нуждаться в нас, в любое время. Мы никогда не подведем тебя, и это самое малое, что мы можем для тебя сделать.

— Спасибо, — поблагодарила я, мои глаза наполнились слезами. — Вы всегда были так добры ко мне…

— Тс-с! Теперь успокойся, моя дорогая, и всегда помни про хорошие времена, которые были у нас прежде, ну, в общем, до того, как интересы твоей матери начали меняться. — Громко фыркнув, она спрятала нос в большом батистовом носовом платке: — Особенно, когда твой дорогой папа находился с нами, ты была такой счастливой малышкой. И, — она подозрительно сузила свои распухшие глаза, — даже если ты теперь миссис Тилсбери, не забывай о нас. Но пока, — она слабо улыбнулась, — поцелуй грустную старуху, прежде чем мы попрощаемся. Я слышу, что твой муж зовет тебя.

Кухарка прижала меня к своей мягкой полной груди, и я пробормотала:

— О, пожалуйста, не думай обо мне плохо, что бы ни говорили другие. Вещи не всегда таковы, какими они кажутся.

— Это действительно так! — мудро кивнула она, ласково погладив рукой меня по плечу. — Ты права, но ты должна всегда помнить про своих друзей на улице Бесли. Их больше, чем ты могла бы предположить.

Видя, что Тилсбери подходит, чтобы увести меня, я спрятала ее записку глубоко в своей сумке, где теперь она лежала бок о бок с другим сувениром того грустного дня — семейной фотографией, изъятой из гроба.

Уезжая с кладбища, мы не обмолвились друг с другом ни словом. В то время как я рыдала в углу экипажа, радуясь тому, что вуаль скрывает мое лицо, Тилсбери сидел очень неподвижно и смотрел все время только вперед, его глаз периодически дергался, а большие бледные руки напряженно теребили возвышавшуюся между его коленей трость.

Когда мы вернулись на Парк-стрит, было время ленча. Пройдя через ворота сада, я услышала тихий смех Нэнси и булькающие крики ребенка. Не могу сказать, знала ли она, что в тот день меня выдали за миссис Тилсбери, но, без сомнения, очень скоро ей обо всем станет известно. Я не надеялась на то, что она сможет защитить меня. Чувствуя себя усталой, я почти перестала переживать и мечтала только подняться наверх, снять шляпу и жаркую одежду и в покое поплакать о моей маме.

Но Тилсбери в тот день преподнес мне еще один сюрприз:

— Ты можешь подняться наверх, но позволь мне показать тебе, где ты будешь спать с этого времени. Это желтая комната по другую сторону зала от моей. Нэнси перенесет все твои вещи, а сама она будет спать теперь рядом с зеленой комнатой, чтобы заботиться о ребенке.

Я покорно последовала за ним, не заботясь о том, куда меня переселят, лишь бы оставили в покое… я была рада, что мои опасения не сбылись, мне не придется делить с ним кровать так же, как его имя. Глядя на золотые звезды, сиявшие вниз с потолка, я буду вспоминать только о первом поцелуе Чарльза.

Пока он стоял, держа дверь открытой, я спросила:

— Теперь вы запрете меня?

— Нет никакой надобности. Ты моя жена, ты теперь принадлежишь мне, и тебе некуда идти. Но я хочу, чтобы тебе было настолько удобно, насколько это возможно, в оставшиеся дни в Англии… и я знаю, что тебе не нравится зеленая комната.

Спала ли мама здесь? У меня не хватило духу спросить. Но снова, как будто прочитав мои мысли, он сказал:

— Могу уверить тебя, что эта комната никогда не использовалась. Ты имеешь честь быть ее первой гостьей.

Стены этой комнаты были покрыты шелком с тонким акварельным рисунком, на котором красовались розы и пионы, обрамленные позолоченным бамбуком, темная лакированная мебель раскрашена в китайском стиле. Здесь было очень красиво, и не наблюдалось ничего темного, непристойного или угрожающего. Но это уже не имело значения. Все, чего я хотела, это где-нибудь спрятаться, там, где меня оставят в покое.

Когда он ушел, я закрыла ставни и опустила занавески, заглушив звуки из сада. Упав лицом на декоративную медную кровать, я яростно начала колотить кулаками по подушке, рыдая от бессильного гнева, прося маму, если она все еще любит меня, явиться мне, сказать, что делать, доказать, что наши духи действительно живы, наблюдают и ждут своих близких, и прощая все оставленное прошлое, доказать, что это не были не игры разума или воображения, мечты с бессмысленными картинами, сжатыми из воздуха. Но она не пришла.